Махнач Владимир. ЛЕКЦИИ ПО ПОЛИТОЛОГИИ

Владимир Махнач

Лекции по политологии 

Источник: http://www.kadet.ru/library/

Историко-культурное введение в политологию

Предлагаемый курс лекций вызван к жизни многочисленными недоумениями учащихся, с которыми автор сталкивался и сталкивается в процессе преподавания исторических и историко-культурных дисциплин.

С середины 1970-ых гг. автор начал читать курсы русской истории в высшей и средней школе. Позднее сложились факультативные курсы русского средневекового искусства и русской архитектуры, а на их базе и курс истории отечественной культуры (1985 г.). В 1988-90 гг. значительные изменения учебных планов потребовали создания академического курса истории мировых культур, который в настоящее время в рамках авторской концепции и программы читается в Государственной академии — Московском архитектурном институте, в Литературном институте им. А.М.Горького, в Православном университете св.Иоанна Богослова и в Государственном университете — Высшей школе экономики.

В процессе общения с весьма разными — как в области профессиональных интересов, так и интеллектуально — студентами становилась все очевиднее острая необходимость объяснения целого ряда базовых понятий, утративших четкость или вообще лишившихся семантики частью в советское время, а частью просто за последние 100-150 лет.

Так, например, понятие «нация» используется без учета РАЗЛИЧНОГО его звучания в разных цивилизационных системах. Термин «империя» практически десемантизирован. Категории «федерация» и «конфедерация» употребляются вне контекста проблемы делимости суверенитета. Тем более лишены дефиниций основополагающие понятия «культура», «цивилизация», «этнос», «общество». Современные молодые политики, политологи, государственные служащие воспринимают понятийный аппарат не из многовековой философской и исторической традиции, а в виде плодов яркой журналистской фантазии. Сохранившиеся в учебном процессе юридических факультетов курсы Теории государства и права сохраняют в неприкосновенности марксистско-ленинский взгляд на государство, что приводит к особенно прискорбной мешанине понятий именно в условиях отказа от марксистской идеологии. Самые сильные молодые специалисты в настоящих условиях вынуждены вообще отказываться от философской и теоретической базы, оперируя в парадигме чистой эмпирики.

Вместе с тем сложившаяся окончательно во второй половине нашего столетия история культур позволяет восстановить многие термины в их семантике, практически не менявшейся веками. Цивилизационный метод дает возможность учесть различия звучания фундаментальных категорий в разных исторических системах. Современное религиеведение предоставляет четкое видение этической базы политики. Наконец, этнологическая теория составляет прочную базу разрешения проблем внутренней энергии и солидарности каждого конкретного общества.

В ответ на необходимость восстановления в первоначальном виде многих понятий автором в 1983-97 гг. был опубликован ряд статей, в большинстве своем вошедших в сборник «Свет во откровение языков». Очерки православной традиции. — М., «Рарог», 1998, а затем на основе курса лекций «Историко-культурное введение в политологию» подготовлено данное Пособие.

Первые четыре главы Пособия представляют развернутое введение. В них четко представлена авторская позиция, что делает необходимым уведомление учащихся о ее философской субъективности. Учитель и ученик вправе заменить это введение другим материалом, более близким их взглядам. Однако автор считает своим долгом напомнить, что наибольшее внимание уделил в этих главах историко-философским, историко-культурным, этнологическим и политическим концепциям, которые до недавнего времени замалчивались или были недоступны к изучению.

Последние две главы служат повторению основной части курса лекций (главы 5-12) на материале русской истории. Они введены в курс лекций во избежание перегрузки основных глав отечественным материалом, не содержат нового понятийного ряда и без ущерба могут быть опущены. Тем не менее их наличие представляется целесообразным, так как позволяет использовать данный курс лекций в курсах русской истории и истории русской культуры.

Содержание:

Лекция 1
Культура и цивилизация.
Границы культуры.
Культуры национальные и великие.
Генезиз представлений о великих культурах.
Лекция 2
Основы этнологии.
Категория «Этнос».
Пассионарность.
Возрасты этноса.
1. Фаза пассионарного подъема.
2. Акматическая фаза.
3. Фаза надлома.
4. Фаза инерции.
5. Фаза обскурации.
Гомеостаз
Лекция 3
Химера и антисистема.
Химера.
Антисистема.
Негативное миросозерцание.
Способность сокращать жизнь этноса
Разрешенность лжи
Способность капсулироваться
Способность к изменению знака
Лекция 4
Общество и государство.
Типы обществ.
1. Традиционные общества.
2. Социалистические (протосоциалистические) общеста.
3. Военизированные или деспотические общества
4. Сословные общества
«Массовое общество»
Лекция 5
Формы государственной власти
Монархия и тирания
Формы государственной власти
Монархия
Принципы наследования власти
Достоинства монархии
Недостатки монархии
Исторические разновидности монархий
1. Монархии патриархальные или традиционные
2. Сакральные монархии
3. Деспотические монархии
4. Сословные и сословно-представительные монархии
5. Абсолютные монархии
6. Конституционные монархии
7. Самодержавные или автократические монархии
Тирания
Диктатура
Лекция 6.
Аристократия и Олигархия
Аристократия
Достоинства аристократии
Недостатки аристократии
Олигархия
Бюрократия и олигархия
Олигархия тайных обществ
Пресса нашего времени как олигархия
Полицейские режимы
Лекция 7.
Демократия и охлократия
Демократия
Система цензов
1. Возрастной ценз
2. Образовательный ценз
3. Имущественный ценз
4. Ценз оседлости
Охлократия
Лекция 8.
Составные политии. Полибиева схема.
Полибиева схема как национальная традиция
Лекция 9.
Типы государств
1. Суверенитет
2. Примат законодательства
3. Законодательная власть
4. Глава государства и правительство
Лекция 10.
Империи в мировой истории
Определенная структура взаимоотношений с провинциями
Стережневой (имперский) этнос
Имперская элита
Система взаимоотношений между входящими в империю этносами
Был ли империей Советский Союз?
Лекция 11.
Конституция
Два значения термина «конституция»
Страна и государство
Государства без конституций
Конституция как неизменяемая часть закона
Конституция в отечественной истории
Содержание конституций
Лекция 12.
Нация и национализм
Нация
Национализм
Лекция 13.
Социальные традиции в русской культуре. Часть 1
Корни традиции
Общество домонгольской Руси
Предпосылки демократических традиций
Восстановление демократической составляющей верховной власти
Лекция 14.
Социальные традиции в русской культуре. Часть 2
Петровский бюрократический переворот и его последствия
Дальнейшие тенденции XVIII века
XIX век и его социальные тенденции
Эпоха великих реформ
Начало ХХ века
Рекомендованная литература

Лекция 1
КУЛЬТУРА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Границы культуры

Чрезвычайно многие понятия, которые не изменялись в своей семантике на протяжении веков, утратили эту семантику или повредили ее в XX в. У нас весьма причудливое представление о понятии «демократия», абсурдное — о понятии «империя», но даже с понятием «общество» и то зачастую не все в порядке. На самом деле выстраиваются эти понятия тем или иным способом от фундаментального, базового понятия «культура». Что же такое «культура»?

Кто-то подсчитал, что было совершено порядка 600 попыток определить «культуру». (Я бы не смог и 60 вспомнить.) Это наводит на мысль, что, если 600 раз пытались дать дефиницию, значит, понятие «культура» просто не определимо. Через понятие «культура» определяется прежде всего «цивилизация», «искусство» (рассмотрение любого искусства грамотно можно вести только от культуры). Однако через понятие «культура» так или иначе определяются и «общество», «нация», а следовательно, и «государство». Но если «культуру» нельзя определить, это отнюдь не значит, что ее нельзя описать. И здесь мы сталкиваемся с ситуацией, что ни 600, ни 60 вариантов описания нам не нужны. Все варианты будут сводиться к двум возможным.

Одни ученые (сейчас меньшинство) считают культуру частью цивилизации. Они рассматривают культуру как совокупность высших проявлений духовной жизни человека или высших достижений творческого потенциала человека. В принципе этот вариант описания годился бы, но тогда границы культуры установить невозможно. Ну, как посчитать, какие проявления достаточно духовны, а какие — нет?

В советское время бытовало такое противопоставление: материальная и духовная культуры. Рекомендую сразу от этого деления отказаться и объясню на простом примере, почему. В конце 70-ых — начале 80-ых гг. Московский государственный университет выпустил серию двухтомников под названием «Очерки русской культуры» такого-то века. Были «Очерки русской культуры XIV-XV вв.», потом XVI, XVII, XVIII вв. Почему, собственно, двухтомники? Да потому, что в полном соответствии с марксистской нормой каждый первый том был посвящен очеркам материальной культуры (естественно: материя же первична!), а второй — очеркам культуры духовной. И в каждом первом томе была глава «Строительство», а в каждом втором глава «Архитектура», причем на одном и том же материале, что наглядно свидетельствует об абсурдности такого деления.

Я не представляю себе проявлений культуры бездуховной, как не представляю и памятника культуры или некого культурного факта, который был бы принципиально не материализуем. «Божественная комедия» великого Данте, разумеется, не материальна, как и любое поэтическое произведение, но мы его материализуем: печатаем на бумаге, сшиваем в кодекс.

Другие ученые (и таковых ныне большинство) полагают, что не культура — часть цивилизации, а цивилизация — часть культуры. Для них культура — это среда обитания, формируемая человеком в его жизни. Иными словами, культура — все, что не природа. В пользу данного подхода говорит и то, что человек всегда жил в культуре, но не всегда, а лишь с определенного момента истории — в цивилизации (этот тезис серьезно обоснован в авторитетном трехтомном учебнике «История Древнего мира»).

Можно привести и религиозно-философский взгляд: культура — это то, в чем человек реализует свой со-творческий дар. Религиозно-философский взгляд иногда бывает полезен. Действительно, со-творцом природы человек не является. Можно, считать, что природа творит сама себя, или ее творят безликие законы, или у природы есть всемогущий Творец. Во всех вариантах человек здесь ни при чем. Однако, если Бог сотворил волка, то человек сотворил собаку. Болонка либо даже крошечная чи-хуа-хуа — генетически волк (это один биологический вид). Таким образом, человек безусловно реализует себя как со-творец, и результат его деятельности — постоянно пополняемая культура.

При подобном подходе политическая история Уже, чем история культур, и может рассматриваться как ее составная часть. Более того, при подобном подходе и политика — часть культуры, причем зависимая от многих высших рангов последней.

Культура имеет свою внутреннюю иерархию, точнее, аксиологию — ранги достоинства (по-гречески, «аксиос» — «достойный»). Об этой аксиологии никто никогда не договаривался, ни один философский конгресс ее не устанавливал, она сложилась в обиходе научного общения. Тем не менее любая библиотека выстраивает в соответствии с ней свои каталоги. Аксиология эта (по старшинству) такова:
— теология (богословие);
— философия;
— словесность и область свободных искусств (средневековый термин), к коей относятся и науки, по крайней мере фундаментальные;

— культура хозяйственная;
— культура политическая (т.е. система взаимодействия в обществе);
— культура бытовая.

Ужасно, когда культура является следствием политики, ее составной частью. Это ведет к чудовищному снижению вкуса и уровня культуры. Но совершенно нормально, когда политика — составная часть культуры. Так, в основном, люди и прожили несколько тысяч лет.

Культуры национальные и великие

Что же такое русская культура — Восток или Запад? Что такое Россия в культурном плане и в плане характера населяющих ее людей — Европа или Азия? На Западе этот вопрос решается просто. То меньшинство, которое относится к нам хорошо (впрочем, не такое уж маленькое меньшинство — нас многие любят), уже за одно это считает нас европейцами. А то большинство, которое относится к нам плохо, за одно это полагает нас азиатами, тем самым признаваясь в собственном расизме по отношению к азиатам. Но о точке зрения Запада не стоило бы и упоминать, если бы мы сами не задавались этим нелепым вопросом, не спорили, Восток мы или Запад, не повторяли ошибку Достоевского, который в своей знаменитой пушкинской речи, блестящей, безупречной нравственно и совершенно беспомощной исторически, вывел всемирную отзывчивость русской души из того, что Россия принадлежит и Европе, и Азии (иными словами, вот уже второе тысячелетие стоит враскорячку и почему-то имеет при этом значительную культуру).

Чтобы ответить на такой простой и вместе с тем очень вредоносный по последствиям для нашей жизни и политики вопрос, давайте посмотрим на Азию. А разве есть «Восток»? Что такое «азиатская культура»? Что общего в культурном облике турка и вьетнамца (вроде бы они оба — азиаты)? Если сравнить национальный характер (грамотно это называется «этнические стереотипы»; некоторые предпочитают употреблять иностранное слово «менталитет», но оно мне не нравится; мне всегда казалось, что менталитет — это совокупность чинов милиции), если сравнить этнические стереотипы француза, перса и китайца, не окажется ли абсолютно очевидным, что первые двое гораздо больше похожи друг на друга, чем любой из них на третьего? Безусловно, француз и иранец будут больше схожи. Значит, никакого «Востока» нет, и понятие «азиатская культура» бессмысленно. А что же есть?

Есть великая (или региональная) культура ислама. Есть великая дальневосточная культура (Китай, Корея, Япония). Есть великая культура Индостана (Индия и тяготеющие к ней культурные регионы). Есть очень малочисленная и все же самостоятельная великая тибето-монгольская культура (культура северного буддизма, давно ушедшего от своих индийских корней). Наконец, есть великая восточнохристианская культура (азиатская часть России). Таким образом, в Азии насчитывается 5 великих культур.

Но если мы избавимся от понятия «Восток», мы должны избавиться и от понятия «Европа», ибо здесь культур две, а не одна, и сложились они окончательно в IX в.:

— бывшая западнохристианская, а теперь просто западная культура или «мир цивилизованный» (ее самоназвание);

— и восточнохристианская культура, составной частью которой является и наша, и которая объединяет нас не с немцами или турками, а со славянами, греками, грузинами, армянами, даже с коптами Египта и эфиопами, т.е. с кругом восточнохристианских народов.

Культура всегда существует в национальной форме и ни в какой другой существовать не умеет. Что же касается современной массовой культуры, давно ушедшей от любых национальных корней, то она — не часть культуры, а часть цивилизации. А на уровне цивилизации заимствования и переходы из одного национального круга в другой совершаются гораздо легче, чем на уровне философии или словесности.

Откуда возникли представления, что культуры:

— во-первых, цикличны (т.е. культуры рождаются и умирают, хотя живут дольше, чем народы);

— во-вторых, регионированы (т.е. выше уровня национальных культур существует уровень великих или региональных культур, каждая из которых включает в себя много этносов и, как правило, много государств)?

Насколько можно судить, эти представление принадлежат к древнейшим представлениям человека — к пластам мифологического сознания. Заметим, что миф — не фантазия, не басня (как говорили в XVIII в.), а метод художественного осмысления мироздания и истории. За каждым мифом стоит факт. Но ученые зачастую просто не в состоянии продраться сквозь все пласты мифа к первоначальному факту, ибо миф не только — его художественное осмысление, но и передавался изустно из поколения в поколение длительное время.

Древнейшая книга, где дано развернутое осмысление истории мироздания и истории человека, — Библия. Обратимся к первой книге — Бытию. Читать ее трудно, а без комментариев и невозможно (она написана для людей с иным сознанием, нежели наше), тем не менее читать ее все же стоит. В Бытии мы отчетливо видим циклы в истории человека: от грехопадения и изгнания из земного рая Адама и Евы до потопа — цикл; от потопа до строительства т.н. Вавилонской башни (в Библии нет в этом месте слова «Вавилон», а написано лишь «башня в долине Сенаар», т.е. в Двуречье) — цикл; от строительства Вавилонской башни (столпа) и смешения языков до праведного Авраама — цикл; и т.д. Еще интереснее в этом отношении значительно более поздняя Книга пророка Даниила, где есть видение Даниила. Он видит четырех зверей, и ему дано знать, что это символы четырех сменяющих друг друга царств (иными словами, четыре лидирующих государства истории представлены как четыре эпохи).

В Библии видны также, хотя и очень смутно, представления о регионах культур. На первый взгляд, Библия делит мир на евреев и всех остальных язычников, противопоставляя единобожников многобожникам. Но при более внимательно чтении становится очевидно, что авторы Библии к разным языческим культурам относятся по-разному: к вавилонской плохо, к ханаанейской еще хуже, а к египетской почтительно. Таким образом, с точки зрения Библии, языческие культуры были разными и охватывали определенные регионы.

Если мы сразу обратимся к совершенно противоположному, наиболее удаленному от библейского культурному кругу — к Китаю, мы увидим, что в китайской традиции любой историк, начиная с великого Сыма Цяня, автора «Исторических записок», воспринимает цепь исторических событий не как струйку воды, наподобие западного историка XIX в., а скорее как струйку зерен, высыпающихся через небольшое отверстие. При таком подходе можно видеть историческое время, исторический процесс, но можно рассмотреть и каждое зерно, т.е. каждую эпоху, каждый цикл. Именно так — циклично — излагается история китайскими авторами.

Однако наиболее четкое представление о циклах и регионах культур имели практически все потомки арийцев, т.е. народы индоевропейского корня, хотя усмотреть общий корень их мифологических представлений очень трудно. Дело в том, что этническая арийская общность, несомненно, существовала, но было это 4000 лет тому назад, и с тех пор прошло несколько витков этногенеза, т.е. несколько рождений сменяющих друг друга народов. Древнему эллину история представляется в виде сменяющих друг друга четырех веков — от золотого к железному, причем каждый последующий хуже предыдущего. Для индийца существуют те же самые 4 эпохи (юги), начиная с праведной крита-юги, когда люди жили вместе с богами и богами управлялись, через двапара-югу и трета-югу к последней кали-юге, когда люди уже окончательно испортились, став в большинстве своем безнравственными и грубыми (весьма пессимистический взгляд).

Итак, далекие друг от друга по культурной традиции народы представляли себе историю циклически. Обладали они и представлением о регионах культур.

Например, греки были необычайно бодрыми ребятами и всерьез сочиняли такие стихи, как: «Варвар рожден для рабства, как грек — для свободы…». Однако тот же грек не смел назвать варваром римлянина не только потому, что римляне были люди суровые (ты его «варваром», а он тебе в глаз, и хорошо, если не мечом!), но и потому, что понимал: римлянин свой, хотя как бы грек второго сорта. Говоря современным языком, для грека существовали собственно греческая культура и культура античная (слово нашего времени, тогда общего слова не было), которая объединяла и греков, и римлян, и фракийцев, и этрусков, являясь тем самым культурой региональной.

Генезиз представлений о великих культурах

В академическую науку представление о культуре как единстве группы народов не могло попасть раньше эпохи Возрождения, ибо именно эта эпоха впервые создала автономные ценности. Автономизация ценностей — значительное следствие Ренессанса. Автономизировалось по сути дела все.

До эпохи Возрождения человек обладал совершенно цельным сознанием. Ни в Средние века, ни в т.н. Древнем мире, в отличие от Нового времени, ни в одной культуре никто бы не сказал, например, следующее (он просто так не думал): «По своим религиозным взглядам я принадлежу к единой церкви право-лево-неопресвиториан, по художественным вкусам я скорее всего — поклонник экспрессионизма, а по политическим убеждениям склоняюсь к президентской республике». Наверняка француз сказал бы: «Я католик и поэтому роялист», что не лишало венецианца возможности сказать: «Я католик и потому республиканец». Тогда человек цельно воспринимал все, и его поведение в повседневной жизни (в т.ч. и в политической) определялось вероисповеданием и связанными с ним этикой и культурой. Все для него имело систему следствий: культ (богослужение) порождал культуру, а из культуры следовала политика. Иными словами, на чисто духовном уровне религия дает санкцию этике, политика же есть прикладная этика. А эпоха Возрождения впервые сделала ценности автономными, и стало возможным совершенно отдельно воспринимать религию, нравственность, политику.

Разумеется, ни одна культурная эпоха не может оцениваться однозначно положительно или отрицательно, каждая имеет свои позитивные и негативные следствия. И поэтому правомерно лишь сделать вывод, что в некой конкретной эпохе больше дурного (или хорошего), однако целиком черных или белых периодов не бывает. Что же касается эпохи Возрождения, то она включала в себя довольно много темного, и связано это темное именно с автономизацией ценностей. Конечно, люди во все времена убивали и предавали, но убийство всегда называлось убийством, а уж предательство тем более называлось предательством. И только после эпохи Возрождения убийство стало возможным называть государственной целесообразностью, а предательство — общечеловеческими ценностями. Автономизация ценностей разорвала связь этики с вероисповеданием и, как следствие, политики с этикой. Но она же позволила и культуру рассматривать отдельно, как некое целое.

Первым это сделал великий итальянец Джамбаттиста Вико, блестящий ученый, выпускник Болонского университета, впоследствии болонский академик, придворный историограф неаполитанского короля. Жизнь его была благополучна (лишь в молодости он имел некоторые неприятности с Инквизицией), его уважали… и не читали. И когда он опубликовал в 1735 г. свой главный труд «Основания новой науки о природе наций», его тоже не стали читать (его начнут читать во второй половине XIX в).

Вико представил исторический процесс в жизни каждого народа, как сменяющие друг друга три эпохи, условно назвав их: Эпоха богов, Эпоха героев и Эпоха людей. Он считал, что цикл заканчивается, когда заканчивается жизнь данного народа. Вико первым догадался, что народы смертны, хотя не провел четкой грани между культурой региональной, объединяющей несколько народов, и культурой национальной. Но до такого разделения было еще далеко.

Вслед за великим итальянцем в историю вломилась группа лиц, назвавших себя «просветителями», а свою деятельность «просвещением». Эпоха Просвещения оставила после себя самую скучную, безвкусную, неталантливую философию, которая когда бы то ни было создавалась. Причем до сих пор, хотя все научные основания того времени рухнули, школьный процесс по-прежнему несет следы XVIII в. Именно поэтому XX в. навредил много гуманитарному знанию не только у нас при коммунистическом режиме, но и в самых высокоцивилизованных странах Запада.

У просветителей было крайне примитивное представление об истории. Они полагали историю эволюционным процессом, направленным в одну сторону (от пещеры к прогрессу), который проходят все народы. Тем самым вопрос о циклах и регионах сразу отпал. Кроме того, на XVIII в. — век Просвещения — приходится расцвет масонства, а масоны придумали идею служения прогрессу, что еще более усложнило ситуация. Однако о каком прогрессе можно говорить, если каждая культура, заканчивая свою историю, уносит в небытие бОльшую часть того, чем владела?! Достаточно вспомнить, что осталось от Античности (а она — рекордсменка среди великих культур, от нее осталось необычайно много). Например, в те времена творили десятки великих трагиков, но до нас дошли трагедии лишь трех авторов. Первый из них Эсхил написал 80 трагедий — до нас дошло 8. И т.д. А некоторые великие культуры вообще ушли бесследно. Так, мы знаем, что в III тысячелетии до н.э. в долине реки Инд или в первой половине II тысячелетия до н.э. на Крите существовали колоссальные цивилизации. Подобные цивилизации могли быть порождены лишь очень тонкими, совершенными культурами. Но мы этих культур не понимаем, ибо не умеем читать их тексты. Какой уж тут прогресс!

Я не утверждаю, что понятия «прогресс» не может быть вообще. Но оно имеет смысл при одном условии: когда заданы временные рамки. Если мне поручают исследовать состояние германской артиллерии на протяжении XIX в. или английской парламентской системы на протяжении XVIII в., я могу говорить о прогрессе или регрессе. Однако нельзя говорить о непрерывности прогресса от пещеры до наших дней! А именно на этом бредовом базисе были основаны все основные утопии — утопии чисто просветительские, утопии социалистические, масонские утопии, утопии нацистские и коммунистические, наконец. За эти утопии люди расплатились десятками миллионов жизней и еще расплатятся, ибо в школах по-прежнему продолжают учить непрерывности прогресса. Кстати, еще одну утопию недавно предложил американский ученый Фрэнсис Фукуяма — утопию о конце истории.
Э

поху Просвещения сменила эпоха Романтизма (конец XVIII — первая половина XIX вв.). Романтизм был более прав, нежели Просвещение, видя в истории борьбу, а борьба — это все-таки сложный процесс. Но Романтизм не смог преодолеть Просвещения, потому что не создал целостной системы. И далее пришлось потрудиться нашим великим соотечественникам — Н.Я.Данилевскому, К.Н.Леонтьеву и А.С. Хомякову.

Николай Яковлевич Данилевский — изначально естествоиспытатель и историческим знанием заинтересовался как естествоиспытатель. Основной труд — «Россия и Европа» (1870 г.).

Данилевский полагал, что люди создают культурно-исторические типы, как то: мусульманский, западный и пр., и в них существуют. Каждый культурно-исторический тип проявляет себя в четырех творческих сферах:

— религиозной;

— государственной;

— сфере искусств (куда, видимо, относятся и фундаментальные науки);

— технической (технической не только в смысле инженерном, но и в смысле всех практических следствий культуры, всего, что направлено к практической пользе, т.е. по сути четвертая сфера Данилевского приближается к нашему пониманию цивилизации).

Данилевский был убежден, что заимствования одним культурно-историческим типом у другого в первых трех сферах бесполезны или вредны. Культурно-исторические типы самодостаточны, и заимствование религиозное, заимствование государственных форм и идей, заимствование в художественной сфере могут разрушить собственную культуру. А заимствования в четвертой сфере, напротив, полезны и осуществляются очень легко. Мы бы сейчас сказали, что заимствования в высших сферах культуры должны проводиться с необычайной осторожностью, а заимствования на уровне цивилизации для культуры безусловно полезны и не разрушительны.

В настоящее время нет недостатка в разговорах о том, что мы безнадежно отстали от Запада или даже отстали навсегда. (Это «навсегда» меня всегда смешило, потому что, например, галлам при Цезаре тоже, наверное, казалось, что они от римлян отстали навсегда, а где теперь те римляне? Кельты, кстати, их пережили.) Из того, что мы отстали, делается два полярных вывода, и с ними сражаются в газетах. Большинство властителей современных дум, называемых раньше «прорабами перестройки», кричат, что мы отстали, поэтому нам надо смиренно учиться у Запада и не говорить об особом пути России. Их противники (патриоты, к сожалению, тоже бывают глупыми) вопят: «У нас свой особый путь! Нам ничего от Запада не надо, у нас все свое исконно-посконное, будем ходить в лаптях». Все сходятся на лаптях, только одни предостерегают, что, если не будете стоять на коленях перед Западом, будете всегда ходить в лаптях, а другие декларируют: «Мы не будем стоять и будем гордо ходить в лаптях»!

Но почему бы нам не посмотреть на японцев, которые ведут себя так, как рекомендовал Данилевский? У них вся цивилизация (техническая сфера) чужая, она вся ввезена немножко от нас, но больше с Запада. Результат известен, однако при этом японцы не поступились ни на миллиметр своим — они не пустили к себе ни чужую культуру, ни чужие религиозные и нравственные представления. Они остались в своей культуре, заимствовав чужую цивилизацию. Или другой пример. По ТВ нередко можно увидеть какого-нибудь араба из богатого Кувейта или Саудовской Аравии, который сидит в традиционном головном уборе за компьютером последнего поколения. Он, конечно, остался мусульманином, по своей культуре он — араб и отнюдь не собирается переставать им быть, а компьютер может быть и чужой. Вот для нас образец!

Константин Николаевич Леонтьев — младший современник Данилевского, находившийся под некоторым его влиянием. Все его теоретические труды — это статьи. Больших книг он не писал, тем не менее статей его, исторических и политических, набирается на огромный том. В своей, может быть, самой интересной работе «Византизм и славянство» Леонтьев четко показывает, что каждый народ рождается, проходит путь по восходящей от «первоначальной простоты» к «цветущей сложности» (его термины), а потом гораздо медленнее — путь по нисходящей ко вторичному упрощению. По Леонтьеву, всякое упрощение — всегда деградация. (Это, на мой взгляд, особенно заметно в социальной системе.) Тезис Леонтьева о том, что народы смертны, и их жизнь — своеобразный цикл, впоследствии был детально разработан нашим гениальным современником Л.Н.Гумилевым.

Алексей Степанович Хомяков — универсальный гений XIX в. Он был богослов и философ, историк и философ истории, поэт, литературный критик, математик, автор оригинального проекта паровой машины, врач-гомеопат и знаток лекарственных растений, в юности служил в тяжелой гвардейской кавалерии и был неплохим живописцем-любителем. Он был счастлив в браке, и у них родилась с замечательной супругой его урожденной Языковой, как и положено в хорошей семье, целая куча детей (четверо сыновей и пятеро дочерей).

Огромная неоконченная работа Хомякова в среде ученых называется «Записки о всемирной истории», попросту же ее обычно называют «Семирамида». Дело в том, что названия ей Хомяков не дал, а Гоголь, однажды увидев у него на столе лист этой работы, где ему встретилось имя Семирамиды, сказал: «Алексей Степаныч пишет про Семирамиду». Семирамида в огромной книге упоминается один раз, но название привилось так, что сам Хомяков говорил позднее: «Моя Семирамида приближается к завершению». В последнем издании 1994 г. эта работа так и названа.

Хомяков пытался примирить представление о циклах в истории с представлением о линейном историческом процессе. Циклы он видел, но вместе с тем, будучи глубоким христианином, представлял себе, что человек в истории в некотором смысле проходит экзамен перед Творцом, поэтому и весь исторический процесс — время от сотворения мира до конца времен — тоже имеет смысл. Столь грандиозную задачу разрешить Хомяков не смог, однако сама по себе попытка интересна. В любом случае реальное существование исторических циклов и регионов культур эта книга подтверждает.

Закончить же здание истории культур довелось уже ученым XX в. — немцам Шпенглеру и Зедльмайру, англичанину Тойнби и, наконец, нашим соотечественникам Питириму Сорокину и Льву Гумилеву.

Освальд Шпенглер. Его основная работа «Der Untergang des Abendlandes» («Закат Европы») была опубликована в 1918 г. Первый том этой работы вышел в русском переводе впервые в 1923 г., второй до сих пор в русском переводе не выходил. «Закат Европы» — традиционный русский вариант перевода названия, а дословно оно переводится, как «Закат Запада».

Шпенглер уже отчетливо понимал границы культур (в отличие от «культурно-исторических типов» Данилевского, он называл их просто «культуры»), поэтому издевался над школьным термином «Древний мир». Термин этот до сих пор бытует в школьных учебниках, хотя никакого Древнего мира у западной культуры нет, как нет и у нашей. Древний мир — это несколько давно не существующих культур. И Античность — не наша древность, а закончивший существование культурно-исторический тип, который является общим предком для Запада, для нас и для мусульман. Шпенглер рассматривает западную культуру строго в границах Западной Европы, начиная со Средневековья.

Работа Шпенглера пессимистична предельно, что не удивительно — она писалась в годы Первой мировой войны. Суть его историософии (философии истории) в следующем: культура живет и совершенствуется до тех пор, пока не порождает цивилизацию, а породив ее, сама превращается в цивилизацию, теряя творческий потенциал, и это — преддверие ее конца. Таким образом, Шпенглер Запад приговорил и заодно указал, что Россия идет ему на смену.

Существование культурных регионов и особенно циклов в истории после Шпенглера стало всеобщим достоянием. Эту линию разрабатывали трое крупнейших ученых XX в. — Питирим Сорокин, бОльшую часть жизни работавший за границей (теперь его работы можно прочесть в русском переводе); Ганс Зедльмайр; Арнольд Тойнби.

Ганс Зедльмайр — искусствовед венской школы. По национальности он, как и Шпенглер, немец, но немец южный — австриец, поэтому (в отличие от протестанта Шпенглера) католик, а католики больше доверяют человеку и менее фаталистичны, чем протестанты. Зедльмайр в своих работах пишет, что он согласен с наблюдениями Шпенглера, но не согласен с его выводами. Он доверяет христианскому гению и не приговаривает Европу, а предостерегает ее, надеясь, что она может повернуть пути собственной культуры. Кстати, он тоже писал под влиянием войны, только уже Второй мировой. Будучи исходно историком архитектуры, Зедльмайр многое доказывает ссылками на характер искусства.

По Зедльмайру, западная культура прошла 4 исторические фазы, выражением коих являлось искусство сменяющих друг друга стилей. Первая фаза — искусство предроманское и романское (примерно VIII-XII вв.). В романскую эпоху искусство совершенно цельно, монолитно, потому что обращено только к Богу и говорит на сакральном, священном, литургическом языке. Т.е. имеет место единство формы и содержания.

Вторая фаза — искусство готическое (XIII-XV вв.). В готическую эпоху происходит раздвоение, внутренний разрыв культуры, что видно в искусстве — в разорванных (с двумя башнями) фасадах готических соборов, во всех этих летящих арочках-аркбутанах, в иглах-пинаклях готической архитектуры. Откуда эта разорванность? Язык остался прежним, т.е. форма осталась прежней — литургической, сакральной, а содержание наполнилось сиюминутными человеческими переживаниями. Форма и содержание более не соответствуют друг другу.

Третья фаза — искусство Ренессанса и барокко (XV — середина XVIII вв.). Два этих противоборствующих стиля для Зедльмайра олицетворяли одну эпоху западной культуры. Культура Ренессанса и барокко восстановила единство формы и содержания, но восстановлено оно было ценой грандиозной театрализации. Все искусство превратилось в театр, в театральные подмостки, а следовательно, и жизнь (в частности, политика) — это тоже театр, грандиозные общеевропейские театральные подмостки, на которых совершенно равноправно передвигаются, бегают, кувыркаются как персонажи Ветхого завета, так и современники автора. Единство, несколько искусственное, было основано на снижении формы.

Четвертую фазу Зедльмайр обозначает, как: «1760-ые — ?», ибо эта эпоха продолжается, и сам автор к ней принадлежит. В четвертой фазе западный человек постепенно изгоняет из искусства, а следовательно, из культуры Бога, после чего не в силах сохранить человека, самого себя. Зедльмайр полагал, что первым художником, создавшим вполне бесчеловечное произведение, был А.Н.Скрябин, а первым художником, который из самого себя успешно изгнал человека, был Пабло Пикассо. Но, повторяю, Зедльмайр писал предостережение.

Сэр Арнольд Тойнби, англичанин, быть может, величайший историк первой половины нашего века. В своем основном труде «A Study of History» (в русском издании «Постижение истории») Тойнби дал исчерпывающую номенклатуру мировых регионов, которые, в отличие от Шпенглера, назвал «цивилизациями». Он описал и перечислил все существовавшие и существующие ныне цивилизации, а также те, которые трагически не сложились.

Надо сказать, именно это деление на два списка, на две серии культур — сложившихся и оборванных в своей жизни, в своей истории — позволяет мне резко спорить с Тойнби и всеми, кто теперь злоупотребляет термином «цивилизация», потому что каждая сложившаяся культура отстроила и свою цивилизацию, но несложившиеся культуры цивилизаций не отстроили, не успели. Я не согласен и со Шпенглером, что создание цивилизации — конец, гибель культуры. Однако можно согласиться с тем, что культура формирует собственную цивилизацию не сразу, а начиная с определенного момента. Культура всегда старше.

Тойнби ввел в оборот и несколько интересных категорий, таких, как: «Уход и Возврат», «Вызов и Ответ», которые представляют интерес не только для ученого-гуманитария, но и для действующего политика, чиновника.

Категория «Уход и Возврат». Она наблюдается часто в истории религий. Когда возникает религиозная система, сначала ее адепты подвергаются гонениям. Тогда они уходят на периферию своего культурного региона или даже куда-нибудь за его границу, чтобы, обретя известность и силу, вернуться в новом качестве. Так, первые последователя Мухаммеда были вынуждены бежать из Мекки в христианский Аксум (Эфиопию).

Категория «Вызов и Ответ». Некое общество, некая культура, некий народ живут более или менее спокойно, и это может привести даже к частичной деградации. Но тут-то они получают «Вызов» (идейный, материальный, военный, наконец), что приводит к консолидации и цивилизационному «Ответу». «Ответ», как и «Вызов», может быть любым, в т.ч. и военным, но во всех случаях он приводит к консолидации народа и социальному движению. Например, швейцарские горцы ничем не обещали будущую монолитную и процветающую Швейцарию. Однако угроза со стороны герцогства Бургундского привела к образованию Швейцарского союза. Швейцария достаточно заметна в истории, а повинен в этом только «Вызов», полученный швейцарцами. Кстати, это интересно и для нас, потому что, с позиции Тойнби, русские сейчас получили серию «Вызовов», которые трудно не заметить.

Единственная серьезная попытка пересмотреть цикличное представление об истории была предпринята еще одним немецким философом Карлом Ясперсом. Ясперс сделал одно необычайно любопытное наблюдение. Он нашел осевое время — эпоху, когда в удаленных друг от друга и никак не связанных между собой регионах одновременно возникают религиозно-философские системы, проявляющие интерес именно к человеку, к личности, а не к государству или обществу и уж тем более не к массе. Осевое время исторически короткое (всего два века): VII — VI вв. до н.э. Ясперс указал, что это — время зарождения греческой философии, время великих пророков Ветхого Израиля, время жизни Сиддхартхи Гаутамы, т.е. первого Будды (мы обычно говорим просто «Будда»), и время сложения крупнейших религиозно-философских систем Китая — конфуцианства и даосизма. Можно добавить, что это еще и время жизни Заратуштры — великого религиозного учителя и реформатора Ирана. Из своего наблюдения Ясперс сделал основной методологический вывод: старый просвещенческий эволюционный процесс в виде одной линии он заменил ветвящимся деревом, сохраняющим тем не менее единое направление к прогрессу.

За пределами академической науки представления о циклах и регионах культур получили в XX в. неожиданное развитие в творчестве ряда выдающихся литераторов, избравших мифологическую форму повествования. Прежде всего, это русский мистический поэт Д.Л.Андреев, который назвал регионы «метакультурами» и включил в них, помимо реального пространства, вышестоящие «просветленные слои» и нижестоящие «слои демонические». Андреев перечислил 19 метакультур (у Тойнби их 21), добавив еще 15, трагически не получивших развития. Кстати сказать, Данилевского и Шпенглера Андреев читал, но Тойнби не мог знать ни при каких обстоятельствах. Другими примерами могут быть названы книги знаменитых английских писателей-мифологов Дж.Р.Р.Толкиена («Властелин колец» и «Сильмариллион») и К.С.Льюиса («Хроники Нарнии»). Оба они были выпускниками Оксфорда, известными филологами, знатоками мифологических систем.

После всех этих гигантов осталось провести только одну четкую границу — границу между культурой региональной (я же пользуюсь термином «великая культура») и культурой национальной, которая является одной из ее составляющих. «Великая культура» — это культура, объединяющая несколько культур национальных. Термин аналогичен «культуре» Шпенглера, «цивилизации» Тойнби, «культурно-историческому типу» Данилевского и «суперэтносу» Гумилева. Границу эту оказалось возможным провести лишь тогда, когда появилась этнологическая теория Льва Николаевича Гумилева.

Лекция 2
ОСНОВЫ ЭТНОЛОГИИ

Этнология — наука новая. До Л.Н.Гумилева существовала этнография — наука солидная, но чисто описательная. Догумилевская этнография была в состоянии допастеровской медицины: лечить более или менее умели, причины же болезни никто не знал. Так как в середине прошлого столетия этнография находилась в почти зачаточном состоянии, а сравнительное языкознание становилось солидной наукой, сделав блестящие успехи (в это время работали В.Гумбольдт, А.А.Потебня и многие другие выдающиеся лингвисты), произошла досадная подмена: вместо истории народов стали изучать историю языков. У этнографии своей теории не появилось — подставили теорию сравнительной лингвистики. Обратимся к примерам, которые показывают, почему это бессмысленно, а иногда и небезопасно.

Несомненно существуют народы, говорящие на тюркских языках. А существует ли единство тюркских народов? Достаточно посмотреть на различные тюркоязычные народы, чтобы убедиться, что это не так. Это не так в расовом отношении, потому что большинство тюрок — умеренные монголоиды с очень слабо выраженными монголоидными чертами (скажем, туркмены). Но есть тюрки — чистые европеоиды (например, чуваши) и есть тюрки — чистые монголоиды (якуты и, тем более, тувинцы). Их внешний облик свидетельствует, что эволюция языков шла одним путем, а эволюция этих народов — совершенно другим. Однако сравнение можно провести не только на расовом уровне, но и на религиозном. Большинство говорящих на тюркских языках — мусульмане (правда, разные мусульмане: и сунниты, и шииты), тогда как чуваши — православные христиане, следовательно, всегда будут вместе не с другими тюрками, а с другими православными. Тувинцы же — северные желтошапочные буддисты (ламаисты), и у них единство будет с буддийскими народами, а не с мусульманами-тюрками.

Т.е. представление о тюркском единстве, к которому так стремятся сейчас некоторые деятели в нашем государстве и особенно в Турции, не основывается ни на реальной этнической общности, ни на религиозно-культурной базе, а следовательно, представляет собой нацизм — теорию искусственного племенного единства. Мусульманское единство органично, и ничего негативного в нем нет. Исламский фундаментализм в некотором смысле тоже закономерен и органичен. А вот пантюркизм — это нацизм.

Посмотрим на другую группу языков — индоевропейскую (или арийскую). Индоевропейские языки — самая большая группа языков в мире. На этих языках говорит большинство людей на планете. Кроме того, лишь индоевропейцы живут на всех континентах. Однако они могут исповедовать христианство, ислам (как в Иране), индуизм (как в Индии), а в расовом смысле достаточно сравнить облик обитателя Северной Индии и норвежца, чтобы увидеть абсолютную их несхожесть. Следовательно, и здесь языковая группа есть, а этнической общности нет. Забвение того, что лингвистика имеет одни закономерности, а этнология — другие, в частности, привело и к возникновению расовой теории германского нацизма.

Категория «Этнос»

Что же такое этнос? «Этнос» — слово греческое, его латинский аналог — «natio», русский аналог — «народ» (от корня «род»). В греческом языке есть и другие термины для обозначения народа: «лаос» — «население», «демос» — «совокупность граждан», но эти термины несут социальную нагрузку.

Является ли «этнос» категорией социальной? Энциклопедические словари советского времени обязательно сообщают, что этнос — социальная группа, определяемая общностью территории, совместным ведением хозяйства, языком. Однако на одной территории часто уживаются представители разных этносов. И говорить представители разных этносов могут на одном языке. Думаю, никто не усомнится, что сербы и хорваты — этносы разные и в настоящее время враждебные, а говорят они на совершенно одинаковом языке. У Гумилева была замечательная шутка в адрес своих противников из Института этнографии Академии наук: «Если этнос — категория социальная, мы вправе утверждать, что в Москве живут рабочие, служащие и татары».

Какая же категория «этнос»? Этнос — категория природная. Это форма существования (или форма общности в существовании) биологического вида homo sapiens, наиболее близкая к биологической категории «популяция». Напомню, что популяцией называется совокупность особей данного вида в данной экологической нише или в данном географическом ареале (например, популяция оленей Среднерусской равнины или популяция крыс г. Москвы). Подчеркиваю: этнос — не популяция, этнос близок к понятию «популяция». Человек — вполне животное, но он еще и более, чем животное, ибо создает культуру. Каждый этнос формирует свой этнокультурный вариант или, иными словами, свою национальную культуру. Поэтому этнос — не чисто популяционное единство, он включает в себя и некоторые аспекты культурного единства. Вообще, этнология (наука об этносе) — наука пограничная, находящаяся на стыке дисциплин исторических, географических и биологических.

Как определяется принадлежность к этносу? Человек всегда принадлежит к одному этносу и к двум принадлежать не может в силу того, что в процессе этногенеза (т.е. в процессе рождения или сложения этноса) формируются этнические стереотипы, составляющие этнический характер. В том, что этнические стереотипы существуют, никто не сомневается. Именно изучением этих стереотипов занимается наука этнография, а также фольклористика. Но описать полностью набор стереотипов пока не удалось ни у одного этноса. Тем не менее они распознаются при встрече представителей одного этноса довольно легко — не на интеллектуальном уровне, а на уровне подсознания. Принадлежность к этносу определяется не языком, и уж, конечно, не гражданством, а принципом «свой — не свой» («Ты — зулус и я — зулус, а он — хороший парень, но не зулус, потому что кока, а раз кока, то и не зулус»).

Из утверждения, что человек всегда принадлежит к этносу и только к одному, отнюдь не следует, что смешанные браки противопоказаны. В истории вы не обнаружите примеров ограничения права на вступление в брак по этнической причине, тогда как по религиозной — сколько угодно. На протяжении тысяч лет смешанные браки имели место, но ребенок в таком браке воспитывался в этнических стереотипах одного этноса. Это было нормальным принципом воспитания детей. Этнические стереотипы у ребенка начинают складываться сразу по рождении, задолго до того, как он начнет говорить: в созерцании родного ландшафта и конкретной архитектуры, в общении с окружающими, в слушании песен и сказок, и т.д. И до XIX в. вообще не было людей, которые считали бы себя принадлежащими более, чем к одному этносу. Оригиналы же, отрицающие собственную принадлежность к какому-либо этносу, появились и вообще во второй половине XX в.

Например, В.И.Даль — автор всем известного Словаря — был сыном датчанина и русской. Он прожил всю жизнь в России и безусловно был русским литератором и ученым, однако можно предположить, что в других жизненных обстоятельствах у тех же родителей мог бы вырасти датский ученый и литератор, но именно датчанин, а не нечто неопределенное датско-русское.

Человек со смешанными этническими стереотипами всю жизнь испытывает некоторый дискомфорт в силу того, что он для всех немного чужой, и это в лучшем случае, а в худшем — вырастает в чудовище, как, например, В.И.Ульянов (Ленин). И дело отнюдь не в том, что у лидера российского и мирового пролетариата не было ни капли русской крови — в результате трех смешанных браков он принадлежал по рождению к четырем этносам, унаследовав от отца предков и стереотипы мордовские и калмыцкие, а от матери немецкие и еврейские. Дело в том, что он не принадлежал ни к одному из этих четырех народов и впоследствии успешно превратился в человека, ненавидящего любой народ, любой этнос.

Уже Дж.Вико писал, что этносы рождаются и умирают. Гумилев пришел к выводу, что нормальная продолжительность жизни этноса примерно 13 веков. Если же народ живет непомерно долго, значит, смена этноса произошла, но новый этнос унаследовал имя старого. Так бывает, однако бывает редко. Например, греки-современники Софокла и нынешние греки — этносы разные, хотя они называли и называют себя сегодня эллинами, а западные соседи и тогда, и сейчас называют их греками. Под именем китайцев мы изучаем историю то ли пяти, то ли шести народов в мировой истории, живших на той территории, которая ныне является Китаем.

Пассионарность

От чего зависит рождение этноса и прохождение им фаз? Картина у Гумилева куда более четкая, нежели у К.Н.Леонтьева. Гумилев тоже считает, что этнос развивается сначала по восходящей, потом по нисходящей, но, в отличие от Леонтьева, связывает это развитие с ростом и последующим снижением уровня энергии, присущей этносу (т.е. с его пассионарностью). Гумилевскую концепцию пассионарности, можно принимать или отвергать. Спорить о ней, видимо, будут долго. Однако даже если ее отбросить, схема фаз (возрастов) этноса будет работать по Гумилеву, что можно показать на примере любого народа, о котором хватает исторических сведений. Таким образом, этнологическая теория Гумилева в общем верна вне зависимости от входящей в нее концепции пассионарности.

Суть этой концепции в том, что люди этнологически делятся на 3 категории: пассионариев, субпассионариев и гармонических особей (или гармоников, или гармоничников). Вряд ли когда-нибудь число пассионариев в этносе может достичь 1 %, а число субпассионариев — более 2-3 % (и те, и другие составляют в этносе явное меньшинство).

Пассионарий — тот, у кого стереотип служения идее отчетливо доминирует над стереотипом сохранения рода, а следовательно, и частным случаем — инстинктом самосохранения. Пассионарий наиболее энергичен в силу концентрированности воли. Пользуясь современным жаргоном, можно сказать, что пассионарий наиболее «упертый», поэтому он имеет успех. Благодаря концентрированности воли, энергии пассионарий часто стремится к лидерству, часто становится лидером, хотя это совершенно не обязательно (пассионарность может реализовываться, например, и в служении лидеру).

Субпассионарий — тот, у кого стереотип сохранения рода резко доминирует над стереотипом служения идее. При этом, во-первых, стереотип сохранения рода у субпассионариев выражается почти исключительно в виде инстинкта самосохранения; во-вторых, субпассионарии хаотичны. Заметим, что субпассионарий менее энергичен, чем пассионарий, хотя он и энергичнее гармоника. Однако он наиболее хаотичен, т.е. его энергия сегодня направлена на одно, завтра — на другое.

Гармоническая особь отличается тем, что у нее стереотипы сохранения рода и служения идее находятся в относительном равновесии. В любую эпоху в любой фазе гармоники составляют большинство любого этноса.

Энергия этноса прямо пропорциональна проценту пассионариев в нем и обратно пропорциональна проценту субпассионариев, ибо пассионарии тянут за собой, а субпассионарии нарушают внутриэтническую солидарность, постоянно дергая соплеменников в разные стороны. Гумилев предположил, что та или иная пассионарность этносом наследуются (т.е. содержится в его генофонде). Данная гипотеза никем еще не исследована, ген пассионарности неизвестен. Его наличие мы можем лишь предполагать, но не можем на него воздействовать и, вероятно, никогда не сможем. Мне кажется, здесь сотворчеству человека положен предел, и генная инженерия ни к чему, кроме появления чудовищ, не приведет. Впрочем, удовольствуемся тем, что пока не можем. А сократить число субпассионариев, конечно, можно, но трудно представить себе народ, который пойдет на крупное кровопролитие ради этого — ведь убивать-то придется не чужих, а своих! Однако внешний толчок способен поддержать этнический баланс, поддержать пассионарность народа.

Например, в 1380 г. состоялась Куликовская битва, а в 1382 г. неожиданным удачным набегом Тохтамыш взял и сжег Москву. В результате, пассионарность по логике вещей должна была бы резко упасть (ведь пассионарий первым рвется в бой). Тем не менее лет через 15 мы уже видим, что Москва по-прежнему сильна, и ни один хан даже и не помышляет сунуться к ее стенам. Что же произошло? Гумилев полагал, что в 1380 г. больше всего погибло гармоников, как и в любой огромной битве, но пассионариев погибло избыточно много — они головы складывают быстро, ибо силы пассионарность не прибавляет (к физической силе она не имеет отношения). А в 1382 г. успех Тохтамыша был связан с тем, что пассионариев в Москве просто не было. Пассионарий в данной фазе (то была фаза подъема русского этноса) — чаще всего воин. Но в это время года пассионарии победнее убирали урожай, побогаче — убирали урожай со своими мужиками, еще побогаче — наблюдали, как мужики убирают их урожай, и все они были в имениях. В Москве же оставались субпассионарии, которые перепились и открыли Тохтамышу ворота, за что он их частью перебил, частью угнал в полон. Пассионарии же вернулись в Москву, представляющую собой пепелище, уже после ухода Тохтамыша и начали вновь отстраивать город, народили детей и восстановили этнический баланс.

Другой пример. Сейчас часто слышится плач по поводу того, что мы безнадежно растратили в XX в. весь русский генофонд и поэтому обречены. Но посмотрим с позиции Гумилева, что произошло в России. Революцию, естественно, начинают пассионарии (так бывает всегда в любой революции). Пассионарии были не только среди белых и красных, но и среди зеленых, махновцев и всех прочих. Все они лихо друг друга убивали. В каждой революции всплывает также огромное число субпассионариев, и вот почему. Революцию затевают ради убийств и грабежей, но наиболее типичное времяпрепровождение в революции — митинг (вспомним «Собачье сердце» М.А.Булгакова: «Петь хором!»). Представим эту ситуацию этнологически. Пассионарий на митинг пойдет, но один раз, чтобы произнести пламенную речь, заразить всех своей энергией и повести за собой. Гармоник на митинг тоже пойдет скорее всего один раз, но по другой причине: ему во второй раз что-нибудь обязательно помешает — ему надо будет забирать ребенка из детского сада, копать картошку или дописывать диссертацию (все эти занятия для гармоника окажутся более важными). А субпассионарий с его хаотической стихией на митингах чувствует себя, как рыба в воде! Поэтому именно революции делают одну очень опасную вещь — выбрасывают на поверхность много субпассионариев и часто (как теперь говорят) во властные структуры. Так произошло и в нашей революции. Далее революционная, во многом пассионарная олигархия столкнулась с революционной толпой (с революционной охлократией), и толпа победила единственным способом, которым побеждает толпа — вызвала к жизни тирана. А тиран уже занялся уничтожением революционеров — сначала представителей олигархии (тех, кто начал революцию), а потом представителей охлократии. Тем самым он неизбежно уничтожил большое число субпассионариев и восстановил положение маятника — восстановил поврежденный в революцию этнический баланс.

Из сказанного вовсе не следует, что мне нравится И.В.Сталин, но мне не нравится и Тохтамыш. Я лишь анализирую ситуацию с этническим балансом. Следует помнить, что этнические категории не имеют этического знака, и их ни в коем случае нельзя оценивать нравственно. Ничего хорошего в самом по себе пассионарии нет. Пассионарий в русской истории мог быть, например, Александром Невским (и это прекрасно). Он мог быть Сергием Радонежским, провести всю жизнь в лесу на горе в крошечном деревянном монастырьке и тем не менее оказывать влияние оттуда не только на русских князей, но даже на константинопольского патриарха (что, согласитесь, неординарно). Но он также представим в виде бандита и убийцы с замашками садиста Степана Разина. А в наше время он вполне может быть и уголовным «авторитетом». Иными словами, этика тут ни при чем. Все, что зависит от воспитания человека и его собственных нравственных устремлений, одинаково для представителей любой категории, различна только их энергия. Точно так же один человек рождается склонным к атлетическому телосложению, а другой астеничен и всю жизнь будет тощим. Но второй от этого не хуже первого и не лучше, он просто другой. Люди разные. То, что все это существует, объясняется сложностью мира.

Кстати, субпассионарии тоже ничем не прегрешили. Субпассионарий, как более энергичный человек, нежели гармоник, очень легко увлекается пассионарием. Поэтому если пассионарий — генерал, субпассионарий будет прекрасным солдатом, а если пассионарий — игумен, субпассионарий будет прекрасным монахом. Субпассионариев много и среди людей искусства (видимо, хаотичность внутренней организации способствует успехам в художественном процессе). Плохо только, если субпассионарий находится у власти, что характерно для эпох социальных потрясений. Так, в Перестройку все наши лидеры, все «потрясатели» наших умов, за редчайшим исключение, — сплошь субпассионарии. Но периоды социальных потрясений длительными не бывают.

Народам всегда был присущ правильный этнический стереотип в отношении пассионарности, хотя этнология — наука новая, и в старину такого понятия не знали. Рассмотрим примеры.

Смута в начале XVII в. — это первая гражданская война в России. Энергия очень высока (пассионарный перегрев), большое количество пассионариев сносит друг другу головы. Как и положено в гражданской войне, каждая социальная группа выдвигает своих лидеров и даже свои требования, пусть и не писанные. Наконец, самым стабильным представителям общества — духовенству и горожанам — это надоедает. Они создают Второе земское ополчение, находят очень мощного пассионария К.З.Минина и делают его диктатором. Он находит кн. Д.М.Пожарского (пассионария, пожалуй, послабее, но тоже вполне сильного и, главное, порядочного) и делает его командующим. В результате, местных субпассионариев разгоняют, иноземных вышвыривают за границу. А далее собирается Земский собор и избирает царя — добросовестного гармоника из семьи с хорошей репутацией. Почему же не Дмитрия Пожарского, а Михаила Романова? Да потому, что русские люди обладали здравым смыслом и понимали, что пассионарий хорош в качестве спасителя отечества, а когда отечество спасено, надо спокойно жить дальше.

Одна из самых благополучных наций в мировой истории, создавшая одно из самых благоустроенных государств — англичане. Но именно они вели себя сурово — вешали на крепкой британской веревке не только уголовников, но и возмутителей спокойствия в самой Великобритании. Однако тех, кто возмущал спокойствие за пределами островов, они награждали титулами «сэр» или даже «лорд», считая, что безобразничать за границей — это в интересах Великобритании, а дома — нет. Когда же стало неприлично часто вешать, смутьянов начали высылать в огромном количестве в колонии.

Несомненно, туда попадали разные люди, ибо и в социальном протесте не одни субпассионарии участвуют, и преступниками уж тем более не они одни являются. Но, попадая в колонию, пассионарий с бешенной энергией принимался заводить себе нишу для пассионарности — либо он сбегал в пираты, либо становился защитником английских интересов (скажем сэром Сесилом Родсом, основателем Родезии и великого алмазного концерна). Ссыльный гармоник в колонии занимался нормальной гармонической деятельностью, что означало: все равно надо построить себе хижину, чтобы в ней жить, а стало несколько полегче — вместо хижины завести дом, растить детей (хоть в Австралии)! В результате, гармоники создали цивилизацию каторжников — Австралию. А вот субпассионарии в колонии просто вымирают — слишком тяжелая среда, митинга не соберешь.
Тем самым англичане столетиями поддерживали этнический баланс. Кстати, в отношении пассионария у власти они поступали аналогично русским, но куда увереннее. Едва стало ясно, что Гитлер проиграл войну, хотя она еще и шла, Черчиллю дали отставку.

Возрасты этноса

Согласно Гумилеву, этнос рождается в результате одновременного появления большого числа пассионариев. Этот старт Гумилев назвал этническим (или пассионарным) толчком. У него есть гипотеза, связывающая этот толчок с закономерностями астрофизическими (гипотеза крайне неубедительная). На сегодняшний день мы не знаем, почему возникает пассионарный толчок — то ли и вправду астрофизика виновата, то ли какие-то природные явления в пределах Земли, то ли Божья воля, — но он действительно возникает. А далее этнос проходит 5 основных фаз своей истории.

1. Фаза пассионарного подъема.

Пассионарный подъем делится на скрытый и явный (или открытый) подъем. Скрытый подъем иногда у Гумилева в статьях называется «инкубационным периодом». Но в поздних работах Гумилев считал, что это одна фаза.

Скрытым подъем называется потому, что этнос еще не осознал себя как этническое единство, однако подъем уже идет, число пассионариев увеличивается, начинает работать механизм внутриэтнической солидарности, стягивающий, склеивающий этнос, который сам еще этого не понял. В инкубационной фазе (или в скрытом подъеме) этнос представляет собой «консорции» — группы людей, связанных именно общей судьбой. Что же касается групп людей, связанных общими интересами, то это — самые слабые, самые начальные звенья, называемые «конвиксиями». Конвиксии существуют в любом социуме. Можно рассматривать конвиксию купцов, ведущих восточную торговлю, конвиксию офицеров германского генштаба, конвиксию бомжей Курского вокзала. А консорцией в нашей ситуации могут быть, например, члены тоталитарной, жестко закрытой секты, хотя, заметим, что любая великая религия тоже начинается с консорции.

В качестве примера рассмотрим инкубационную фазу будущего византийского этноса. Они называли себя не «византийцами», а «ромеями» (т.е. «римлянами», по-гречески), и византийский император назывался «василевском ромеев». Ядро будущего ромейского (или византийского) этноса — раннехристианские грекоязычные общины в восточных провинциях Римской империи. Эти люди считали себя христианами и римлянами и очень долго не замечали, что они — уже другой народ. Поэтому они и имя унаследовали римское — «ромеос», хотя язык там господствовал греческий. Заметим только, что не все ранние христиане — предки именно будущих византийцев. Были ранние христиане и среди варварских народов, армян, сирийцев.

Но вот этнос осознает свое единство. Для русских это произошло на Куликовом поле. Прав был В.О.Ключевский: «Русь родилась на Куликовом поле, а не в скопидомном сундуке Ивана Калиты». И Гумилев был прав в 1980-ом юбилейном году, написав: «На Куликово поле пришли москвичи, суздальцы, владимирцы, а вернулись с Куликова поля русские». С того момента, как этнос себя осознает единым, подъем продолжается, но это — подъем уже явный.

В чем основная функция этноса в фазе подъема (в обеих его подфазах)? В фазе подъема этнос заполняет вмещающий ландшафт. Не Гумилев придумал, что ландшафт формирует этнос — об этом много писал великий русский историк прошлого века С.М.Соловьев, об этом же писали многие французские историки. Только они не учитывали, в отличие от Гумилева, что вмещающий ландшафт формирует этнические стереотипы не на протяжении всей истории, а лишь в фазе подъема. Пока идет подъем, эти стереотипы формируются в конкретно вмещающем ландшафте, и далее они уже сформированы.

Например, греки в фазе подъема (древние эллины) провели греческую колонизацию — греческие колонии разбросаны чуть ли не всюду по берегам Средиземного и Черного морей. Это было созданием эллинской среды обитания и своеобразным заполнением вмещающего ландшафта. Римляне в фазе этнического подъема добились гегемонии в Италии — они заполнили вмещающий ландшафт «итальянского сапожка». Славяне между II в. до н.э. и III в. н.э. спокойно заполнили обширный вмещающий ландшафт от Дуная до Северного Причерноморья, а может, и до низовьев Дона (т.е. уже Приазовья).

Постепенно пассионариев становится все больше. Если пассионарность все-таки наследуется (в пользу чего свидетельствует история ряда семейств, известных нам из поколения в поколение), тогда легко объяснить причины продолжающегося роста числа пассионариев: в фазе подъема наиболее высока внутриэтническая солидарность, поэтому девушкам в этой фазе нравятся больше всего не комедианты, а воины; и хотя пассионарий погибает первым, он, будучи самым престижным женихом, обычно успевает продолжить свой род.

2. Фаза пассионарного подъема

Фаза этнического подъема сменяется пассионарным перегревом или акматической фазой, для которой характерен избыток пассионарности. Пассионариев по-прежнему меньше 1 %, но где-то уже близко к 1 % (конечно, точных подсчетов нет), и им становится тесно. Данная ситуация чревата взрывом. Она способна привести к религиозной войне или внутренней междоусобице, которая не разорвет страны, но может ее ослабить. Поэтому в акматической фазе выгоднее всего сбросить избыточную пассионарность вовне. И не суть важно, что это будет — отвоевание чего-нибудь, завоевание чего-нибудь, колонизация. Классические примеры сброса избыточной пассионарности французов и немцев — первые Крестовые походы.

Однако в таком сбросе таится своя опасность — здесь требуется соблюсти меру и не уменьшить пассионарности этноса больше, чем это допустимо. Например, самой грозной страной Западной Европы к концу Средневековья была Испания, а испанские солдаты тогда считались лучшими (как известно, и в фазе подъема, и в акматической фазе этнос абсолютно непобедим). Но началась эпоха великих географических открытий, и за столетие Испания растратила энергию, превратившись из могущественной державы в третьеразрядную, так как все энергичные испанцы разъехались в колонии — во «владения испанского короля, над которыми никогда не заходит Солнце». Нечто аналогичное произошло где-то в XV в. и с литовцами.

3. Фаза надлома

Пассионарность, наконец, израсходована, и этнос вступает в третью фазу — фазу надлома. Пассионариев стало меньше, поэтому каждый из них обретает большее влияние на соплеменников. В результате, этнос довольно резко снижает внутриэтническую солидарность. Это опасная фаза. В надломе этнос сильно открыт иноземным влияниям и может повредить собственный этнокультурный вариант, собственную культуру. Именно в это время чаще всего происходят революции. Как следствие, не все этносы выходят из фазы надлома.

Например, предки греков — ахейцы из надлома не вышли. Другой пример — готы, не только самый грозный, но и самый культурный из варварских народов эпохи Великого переселения, имевший своих великих просветителей, историков. Готы основали в V-VI вв. королевства в Причерноморье, Италии, Испании, а в VIII в. исчезли со страниц истории. Они не вышли из надлома, вероятно, потому, что были подавлены захваченной ими чужой культурой — античной.

А русские находятся в надломе с начала XIX в. Сейчас мы, возможно, в конце надлома, хотя скорее всего в очень неприятном переходном периоде. И нам необходимо понять, что даром никто из надлома не вышел, что усилия по восстановлению внутриэтнической солидарности требуются ото всех. Без всякой революции немцы в XVII в. в Тридцатилетнюю войну заплатили за свой выход из надлома двумя третями жизней всех живших тогда немцев. Тем не менее оставшейся трети хватило на все последующее, включая и нынешнюю процветающую Германию. И нам хватит, если проявим соответствующую волю!

4. Фаза инерции

Если этнос благополучно вышел из надлома, для него наступает фаза инерции, которая может продолжаться 300-400 лет. Это эпоха благоденствия, когда достигается самый высокий культурный уровень (хотя гениев уже мало) и самый высокий жизненный уровень. Именно в данный период обычно основываются империи, ибо империя — не грубый захват, а фундаментальная государственная работа, созидание. Так основали свои империи римляне, персы. Фаза инерции — самая уютная фаза, поэтому никаких усилий не жалко для сохранения этнического баланса и жизни этноса.

5. Фаза обскурации

Наконец, после фазы инерции наступает фаза обскурации (100 — 150 лет), когда происходит утрата внутриэтнической солидарности и распад этноса. Люди же, составлявшие его, естественно, не распадаются, а поступают в качестве человеческого материала на формирование новых этносов.

Гомеостаз

Однако может статься, что в результате обскурации этнос распался, появился этнический субстрат (остатки памяти, остатки самосознания), а нового витка этногенеза не началось, потому как нет подходящего этнического старта, чтобы поглотить этих людей и увлечь в состав нового народа. В таком случае этнос опять собирается и образовывает «реликт» — этнос в гомеостазе (или в стагнации).

Как же может что-то существовать после того, как распалось? Дело в том, что энергия этноса в обскурации — фактически величина отрицательная (пассионариев не осталось, зато субпассионариев хватает). Энергия же этноса в гомеостазе равна 0 (это сообщество одних гармоников, ибо последних пассионариев они лишились, а последних субпассионариев, чтоб не беспокоили, выгнали куда подальше, если не убили). А 0, как известно, больше отрицательной величины.

Гомеостаз — не фаза, это статическое состояние безвозрастного этноса. Никто не знает, сколько может просуществовать этнос в гомеостазе — возможно, долгие века, возможно, тысячелетия. Все реликты небольшие, все стремятся хотя бы к некоторой изоляции, потому что утрата изоляции равнозначна для них утрате этнического состояния. Им присуща в той или иной степени высокая культура, но это культура прошлого, культура в воспоминаниях, и они могут ее только сохранять. Реликтовые народы не способны ни к какой экспансии, в т.ч. и к экспансии культурной. Вообще, они приятны для своих соседей — не нападают, не разрушают природу. В гомеостазе этнос опять возвращается к тому, с чего начал, — к единству со вмещающим его ландшафтом, потому что жить без этого уже никак не может.

Сколько сейчас этносов на земном шаре, точно неизвестно, так как не всегда удается провести границу между маленьким этносом и субэтносом (некоторой обособленной частью этноса). Полагают, что их от 4000 до 8000. Из них в энергетических фазах — от подъема до обскурации — находятся в лучшем случае несколько сот, а все остальные, т.е. большинство народов, — это реликты. Они находятся в гомеостазе (см. Лекцию 4).

Однако не стоит думать, что они беспомощны. Реликты очень и очень могут защищаться, когда их пытаются лишить воспоминаний и вмещающего ландшафта и тем самым обречь на моментальный распад. По воле большевиков мы это почувствовали на себе в Финскую войну. Финны — очень старый народ, а стоила Финская кампания Советскому Союзу, по данным профессора И.А.Курганова (США), 400000 жизней за крошечный клочок Карельского перешейка! Умеют реликты защищаться и во все времена умели.
 

Лекция 3
ХИМЕРА И АНТИСИСТЕМА

Химера

Введенная в обиход Л.Н.Гумилевым категория «химера» относится, конечно, к этнологии, но проявляется, может быть, в наибольшей степени в истории культур. «Химерой» называется ложноэтническая общность, сложившаяся благодаря любому вторжению в этногенез. Это может быть вторжение культуры, а может быть и вторжение грубой политики. Однако политику мы вправе рассматривать как составную часть культуры, а политическую историю — как составную часть истории культур. Проще говоря, химера есть результат попытки создания этноса. На сегодняшний день мало информации о том, каким образом начинается этногенез, что служит причиной пассионарного толчка, по чьей воле или в результате механического сложения каких сил рождаются новые этносы. И все же очевидно, что этносы не рождаются в результате осознанного волевого деяния человека. Мы не можем создать новый народ. Рассмотрим пример.

Александр Великий был одним из величайших полководцев и завоевателей, а также одним из самых заметных пассионариев в мировой истории. Воля его была невероятна, энергия безгранична, устремления однозначны — мировое господство. Однако ни одна успешно осуществившаяся империя не стремилась к мировому господству. Империи не удались как раз у тех, кто пытался целиком захватить мир — у Александра Македонского, Чингисхана, Тамерлана; у тех же, кто к этому не стремился, они удались (это вопрос имперского строительства). А ведь Александр не был неучем! Его учил сам Аристотель (трудно представить себе более удачного учителя в те годы), и очень во многом Александр воплощал его принципы. Тем не менее, как известно, александрова империя фактически прекратила свое существование через четыре года после его смерти.

Отсутствие наследников тут ни при чем, ибо наследник у него был — сын Роксаны. А когда мальчишка умер или ему помогли умереть, был еще прямой родич царского рода Филипп Арредей. Да и вообще, если бы стоял вопрос, вокруг кого сохранить державу Александра Великого, таковую персону нашли бы. История показывает, что в монархиях потрясения происходят не из-за пресечения династии. Чтобы монархия существовала, нужны прежде всего монархисты. У Александра просто не получилась империя, тогда как до Александра она уже получалась. Первую блестяще отстроенную империю — державу Ахеменидов — создали персы. И разрушил ее Александр лишь из-за того, что персы состарились, вступив в фазу обскурации. А вот александрова империя распалась! Почему?

В последние годы своей жизни Александр занимается походом в Индию, но это для него в тот период далеко не самое важное. Более всего он занимается матримониальными делами, стремясь всех переженить. Сначала он женил своих полководцев на иранских и других подходящих княжнах. Потом сам демонстративно женился на Роксане. А потом уже начал женить своих ветеранов. Надо сказать, в этой сплошной непрекращающейся женитьбе насилия было много, но оскорбленных не было. Ветераны были довольны, так как девицы были красивы и из приличных семей. А девицы покорились, они не были оскорблены, ибо их социальный статус не снижался, в мужья им предлагали героев, с положением, их замужество было окружено вниманием великого царя.

Однако любая империя — всегда в некотором смысле содружество народов, хотя в ней и существует первенствующий народ. Александр же вместо империи начал создавать новый народ. Вместо того, чтобы укреплять государство дружественными отношениями (в т.ч. и путем заключения родовых браков), он постарался всех смешать, как бы взял огромную ложку и размешал всех в одном котле. В итоге, этнос, разумеется, не образовался — образовалась химера. И как только изменились внешние обстоятельства (в данном случае смерть лидера процесса), и возникла некоторая нестабильность, империя развалилась.

Сказанное прекрасно иллюстрирует один эпизод. Главная составляющая десятилетий после смерти Александра — войны диадохов, т.е. бывших его полководцев. Одни из них были попривлекательнее, другие — редкостные мерзавцы, но все — бесспорно энергичные и талантливые люди. Первый этап войн диадохов выдвигает две значительные фигуры, которые сталкиваются между собой. Это удачливый полководец на последнем этапе персидского похода и в индийском походе Александра Антигон и секретарь Александра Эвмен («секретарь» скорее означало «начальник штаба»), блистательный интеллектуал.

Войска у них было сколько угодно (в тот момент его еще можно было собрать по инерции) — десятки тысяч с каждой стороны всех родов войск со слонами. Слонов Александр начал получать лишь в конце жизни, тем не менее они имелись с обеих сторон, причем у Эвмена слоны были лучше — африканские, в то время как у Антигона — индийские (те послабее). Насколько это был дележ имперского завоевания, видно хотя бы потому, что гвардейская конница Александра — гетайры (т.е. друзья царя) были в войске Антигона, а гвардейская пехота Александра — аргираспиды (т.е. серебряные щиты, гвардия среброщитных) была у Эвмена. Результатом явилась большая, но несколько вялая битва при Киноскефалах, в которой победил Антигон — он заставил Эвмена покинуть поле сражения.

Надо заметить, что победы довольно редко в мировой истории заканчивались полным разгромом противника и рассеиванием его армии. Еще реже, в уникальной ситуации, они заканчивались окружением и капитуляцией (битва при Каннах Ганнибала). А обычно победителем считался тот (по крайней мере так было по XIX в.), за кем осталось поле сражения. При этом еще неизвестно, кому повезло, ибо бывали поражения, ведущие к последующей победе.

Итак, формально победил Антигон, тем не менее у Эвмена хватало сил и средств продолжить борьбу. И тут произошло неожиданное — гвардия среброщитных схватила своего полководца и связанным выдала Антигону. Почему? Неужели после каждой частной неудачи солдаты хватают своего генерала и выдают противнику? Может, иногда это и было бы справедливо, но происходит сравнительно редко. А дело в том, что Эвмен был эллин. Т.е. межэтнические противоречия по смерти Александра проявились отнюдь не между завоевателями и порабощенными (как говорят марксисты), а между всеми народами, в т.ч. и народами, составлявшими группу завоевателей, т.е. между македонцами, эллинами, фракийцами — людьми одной культуры, на довольно близких языках говоривших.

Тогда Антигон, человек широкой души, сказал Эвмену примерно следующее (классически эллинское): «Не огорчайся. Полководцы иногда проигрывают. Если хочешь, поступай ко мне на службу, а — нет, так будь частным лицом. Я подарю тебе имение». Эвмен, скептик, как очень многие греки, потрясенный случившимся, ответил, что хочет только смерти. «Хорошо, — сказал Антигон, — умри почетно». А вот предателей убили непочетно (предателей не любили и тогда)!

Конец империи Александра наглядно показывает, как разваливается химера, благодаря изменению внешних обстоятельств. Вообще-то химера, в отличие от этноса, безвозрастна, что по логике вещей могло бы означать ее вечную жизнь. Однако реликты (этносы в гомеостазе) тоже безвозрастны. Но они поддерживают себя сами, ибо это — исходно этнос. У реликта самосознание этноса, он сложился и прожил долгую жизнь как этнос и постольку, поскольку не претерпевает насилия, может еще очень долго жить в таком состоянии. А химеру к распаду приводит любое потрясение, любое изменение внешних обстоятельств (даже скачок жизненного уровня). Реакция этноса на резкое падение жизненного уровня может быть разной — этнос может терпеть, может энергично возвращать себе жизненный уровень и даже отобрать его у кого-нибудь, но уж по этой причине он, в отличие от химеры, не распадается!

Гумилев в своей работе «Хунны в Китае» рассматривает период троецарствия Ханьской державы, т.е. период распада огромной империи, когда по ее периферии образовалось множество химер. Последние государственные деятели империи Хань, видевшие, что все рассыпается, пытались хоть что-то собрать. Иногда это были энергичные, иногда даже честные люди, но собирали они химеры, которые распадались в течение одного — двух поколений. Эта работа Гумилева интересна массой моделей химер.

Нам химеризация реально грозила, но не в 70-ые гг., когда стареющий генеральный секретарь с трибуны съезда промямлил, что сложилась новая историческая общность «советский народ», а в 20-ые — 30-ые, когда нам ее навязывали деятельно. В то время у режима энергии было очень много, у власти находились очень энергичные люди, и пассионариев хватало. Тем не менее химера у нас все-таки не сложилась, ее только попытались создать. А сложись она, позабудь все сплошь, что они — киргизы, армяне, русские, евреи, татары, и уверуй, что все они — советские, это могло бы привести к куда более тяжелым последствиям. Какой вред нам нанесла незавершенная химеризация? В какой степени химеризация облегчила расчленение территории СССР, т.е. территории исторической России (потому что на территории России существовал СССР, а вовсе не Российская Федерация)? В какой степени жертвами химеризации являются те несчастные люди, которые до сих пор время от времени начинают топать ногами и скандировать: «Со-вет-ский Со-юз!»? На все эти вопросы историкам еще предстоит ответить. Это научная проблема для ученых будущих поколений, но в любом случае это и политическая проблема.

Видимо, в химеру уже сложились американцы, хотя в XIX в. этого еще не было. Тогда слово «американец» означало «гражданин США» (по сути — «житель Северной Америки»). Таковые термины есть. «Канадец» не означает этнической принадлежности. Канада — никакая не химера, ибо в Канаде все живут обособленно: и англосаксы, и ирландцы, и французы, и поляки. Американец XIX-го века на вопрос, кто он такой, отвечал, что он — американский итальянец, или американский ирландец, или американский еврей. Сейчас он отрекомендуется вам просто, как американец. Если США — действительно уже химера, ничего хорошего это им не предрекает. Их способен доконать любой скачок жизненного уровня. И, может быть, недавние события в Лос-Анджелесе — первый звонок с того света. Тогда в Лос-Анджелесе белые полицейские побили негра (вроде бы ничего экстраординарного). Если бы в ответ негры побили белого или разгромили полицейский участок, это был бы нормальный межэтнический конфликт, каковые, к сожалению, бывают. Но весь Лос-Анджелес ощетинился стволами, причем все запирались в своих кварталах — армяне защищались в армянском, корейцы — в корейском! Однако до взрыва дело пока не дошло.

Таким образом, к проблематике химеры и химеризации необходимо относиться серьезно. Химера — совсем не шутка. Она — вещь достаточно опасная. Еще раз подчеркну, что к содружеству народов химера не имеет никакого отношения. Содружество возможно, в т.ч. и в пределах одного государства, а когда вместо содружества предлагается смешение, это — путь к химеризации.

Антисистема

Другая введенная Гумилевым категория — категория «антисистема» — в истории встречается чаще, живет долго, заметна меньше, нежели «химера», хотя, по-видимому, вызывает куда бОльшие негативные последствия. Относится она к области истории культур. Строгого определения антисистемы Гумилев не дал. Антисистемы настолько разнообразны и у них настолько смазанные черты, что пока дефиниции никому не удаются, хотя антисистема — не такое фундаментальное понятие, как культура. Тем не менее описать антисистему можно, у нее есть характерные черты. Разберем их, опираясь на исторический материал.

Негативное миросозерцание

Прежде всего, антисистемы — это религиозно-идеологические системы с отрицательным (или негативным) миросозерцанием. Надо сказать, что все идеологические системы так или иначе религиозны, хотя бы опосредованно, в т.ч. и марксистско-ленинская (бывает и негативная религиозность). Отстраненных идеологических систем нет.

Способность сокращать жизнь этноса

Кроме того, антисистемы — это системы, которые способствуют сокращению жизни этноса, а не ее сохранению. Соответственно, если для этнолога антисистема способствует сокращению жизни этноса, то для социолога антисистема способствует распаду общества, а для историка культуры антисистема способствует разложению или по крайней мере упрощению культуры (вспомним К.Н.Леонтьева: «Упрощение — всегда деградация»).

Системы с отрицательным миросозерцанием действительно могут существовать, причем образуются они чаще всего в зонах контакта. Гумилев в конце жизни считал, что вообще все антисистемы образуются в зонах контакта, т.е. они в некотором смысле бродят рядом с химерами. Однако в истории встречаются также антисистемы, о которых невозможно сказать, в зоне контакта каких культур они сложились. Рассмотрим наиболее известные антисистемы Древности и Средневековья.

ОФИТЫ. Гумилев приводит в качестве примера антисистемы, ненавидящей этот мир, секту офитов. Она образовалась в конце II — I вв. до н.э. на Ближнем Востоке в результате прочтения греками Библии. В это время появился ее греческий перевод — знаменитый перевод 70-ти (или 70-ти толковников) «Септуагинта», древнейший на сегодня текст Библии, ибо дошедший до нас древнееврейский текст (текст на первоначальном языке) моложе. Такова ирония истории!

В первых же главах Бытия эллины увидели, что человек стремился к познанию, Змий ему в этом помогал («Скушай яблочко!»), а Бог человека за это наказал и выгнал из прекрасной местности, где тот отдыхал. Воспитанные на ценности познания (все греческое мировоззрение на этом построено), эллины пришли к выводу, что Змий — хороший, а Бог — плохой. Так сложилась секта офитов («офис» — «змей», по-гречески). Офиты изображали змею, поклонялись змее и были страшно раздражены на Божий мир, полагая, что Бог — плохой, а сатана — хороший. Конечно, офиты исходно злодеями не были. Просто они механически смешали Ветхий завет и эллинистические философские системы, бесконечно далекие друг от друга. Секта офитов была малочисленна и хотя, вероятно, дестабилизировала мир (в частности, египетский, где их было немало), к большим разрушительным последствиям не привела. Однако были и другие.

ГНОСТИКИ. По-гречески, «гносис» — «знание»; «гностик» — «знающий» или «стремящийся к знанию». Знание же подразумевается тайным. Гностических систем много. Сложились они, как и секта офитов, в зоне контакта эллинского мира и библейского круга, и тоже благодаря смешению Ветхого завета и эллинистической мифологии, а далее постепенно наслаивалось параллельно существовавшее христианство (гнозис заметен в первые века уже н.э.). От них сохранилось довольно много гностической литературы. Гностические системы разные (не было ни единого учения, ни единой секты гностиков), но всегда это утонченно интеллектуальные кружки. Были гностики — последователи Василида, гностики — последователи Валентина, гностики — последователи Карпофора, гностики — последователи Сатурнина, и пр. Отличия их более-менее известны, однако им присуща одна общая черта.

Бог в учении гностиков не только непознаваем, но и безличен. Это — некий Мировой разум, что принципиально отличает гнозис и от ветхозаветной веры, и от христианства, и от ислама. Это — нечто, почти не имеющее лица, не имеющее признаков личности. Бог этот, где-то там отвлеченно существующий, несомненно, благ и всесовершенен, но вовсе не стремится ничего творить. Всех низших существ он просто не замечает. И все же, благодаря всесовершенству, он сам обладает творящей сущностью и эманирует (как бы испускает из себя) эоны. Эоны — порождение всесовершенного Мирового разума. Они вторичны, в силу чего много менее совершенны. Они — существа более низкого порядка. Каждый последующий эон примитивнее предыдущего. (Кстати, эон, по мнению гностиков, — еще и эпоха, законченный период, т.е. опять наблюдается цикличность в истории, идущей от эона к эону.)

Последний самый несовершенный эон то ли по злой воле, то ли по несовершенству, чисто случайно (в разных гностических системах это трактуется по-разному) прикоснулся к мировому хаосу и тем самым породил мир. Таким образом, мир создал не Бог, а самая несовершенная эманация Мирового разума, которая носит у гностиков название «Демиург». Демиург — это не Творец высокой духовной сферы, а Творец-ремесленник, который взял молоток и сколотил Вселенную. Так как Демиург несовершенен, а мировой хаос — просто грязь, мир получился дурным. Хотя в этом мире и есть частицы божественного, в целом он отвратителен и полон страданий. Потому гностики считали: чем скорее человек умрет, тем лучше — быстрее избавится от этого пакостного мира.

Гностические антисистемы сокращали срок жизни римского этноса, империи, общества, античной культуры, прививая ко всему отношение брезгливости. Чтобы представить себе весь ужас сознания такого человека, попробуйте думать, глядя на красивый пейзаж: «А какая грязная земля!» или, глядя на прекрасную женщину: «А внутри у нее кишки»! Эти модели очень близки к реальному миросозерцанию гностиков.

Гностики не могли потрясти весь мир лишь потому, что гностические системы интеллектуальны, они отточено философичны, из-за чего не всякому годились. Очень многие люди просто не могли войти в гностические кружки в силу, как начали говорить в XIX в., своей неразвитости.

МАНИХЕИ. Уже в Поздней античности возникла антисистема, которая, в отличие от гностических систем, вмещала всех желающих. Родилась она в другой зоне контактов — в зоне контактов библейского круга, включая уже христианский, и зороастризма (персидской религии). Это — манихеи, которые появились сначала в Сирии, но распространились повсюду. Однако прежде несколько слов о зороастризме.

Зороастризм — результат деятельности великого религиозного реформатора, видимо, VII в. до н.э. Заратуштры (по-гречески он писался «Зороастр», по-староперсидски — «Заратуштра»). Зороастризм — почти строгое единобожие с одним единственным отличием: зло в зороастризме — не результат отпадения от единого Бога, совершенного одним из великих ангелов; оно автономно. Зло изначально, как и добро, тьма изначальна, как и свет, и пребывают они в непрестанной борьбе. Зороастризм оптимистичен, ибо полагает, что в неисчислимых глубинах будущего зло будет побеждено и уничтожено, но до тех пор вся история есть борьба носителя светлого начала, светлого Бога Ахурамазды с воплощенным злом, изначальным носителем тьмы Ангхро-Майнью (Ариманом).

Зороастризм, конечно, примитивнее религиозных систем библейского круга. Но простота тоже имеет определенные преимущества. Для зороастрийца весь мир четко разделен, середины нет: либо ты служишь свету, либо — тьме, либо ты с добром, либо — со злом. Такие представления вызывали к жизни мощную этическую систему — последовательный зороастриец не мог лгать. Разумеется, военная хитрость была вполне допустима и не считалась ложью, однако нельзя было обмануть доверившегося или предать. Предатель и лжец уже навсегда принадлежали тьме, и исправить эту ситуацию покаянием было невозможно. Отец истории Геродот писал с некоторым пренебрежением высокоцивилизованного эллина, но и с явным уважением, что молодых персов учили только трем вещам: скакать на коне, стрелять из лука и никогда не лгать.

Казалось бы, такая прочная база не годится для построения антисистемы. Тем не менее антисистема была с успехом выстроена в III в. н.э. религиозным учителем по имени Мани, который сумел вывернуть зороастризм, отталкиваясь от библейского учения и даже считая великих пророков Библии и самого Христа своими предшественниками. Мани был человек талантливый — великолепный дидакт и оратор, незаурядный живописец. Учение его в зороастрийской среде вызывало большой интерес. Он учил следующему.

Зло изначально боролось с добром, свет — с тьмой. Свет сотворил оружие: первого всесовершенного сотканного из одного света человека. Этот первый человек бросился на тьму и начал с ней борьбу. Боролся, боролся, но хитрющая тьма улучила момент, притворно отступила, набросилась на светлого человека со всех сторон и разорвала его в клочья. Так возникли все люди. Поэтому в каждом из нас содержится светлая крупица первого светлого сверхчеловека, а все остальное — тьма, гадость, все остальное соткано из мирового зла. И чтобы вернуть светлые частицы к светлому началу, необходимо избавиться от тьмы, то бишь умереть. Самоубийство, правда, совершать нельзя, ибо это злой волевой акт, а вот уморить себя голодом можно. Вообще питаться надо похуже. И еще не надо ни к чему привязываться, не надо ни в коем случае ни в кого влюбляться (иначе, чего доброго, еще родится новая порабощенная частица, а это — зло). Но развратничать можно. Манихеи, а потом и их последователи практиковали групповые оргии в полной темноте, дабы не было видно партнеров, иначе, по несчастью, можно к нему (или к ней) привязаться, а любовь — зло. Однако сокращать свою жизнь, благодаря участию в оргиях, можно. Короче говоря, себя надо как можно быстрее загонять в могилу. Это — типичный пример работы антисистемы.

Разрешенность лжи

Еще одна важная черта антисистемы — разрешенность и даже праведность лжи (разумеется, только для адептов антисистемы, для своих, а не для всех). Антисистемщик-кармат — представитель антисистемы мира ислама, существовавшей в X-XIII вв. — должен был сунниту казаться суннитом, шиит же не должен был усомниться, что перед ним шиит, христианин без труда узнавал в нем христианина, а иудей — иудея. Притворство адепта антисистемы было уже заложено в его воспитание, в его подготовку: каждому казаться своим, иначе ты не каждого сможешь соблазнить!

Поэтому-то антисистема более всего опасна молодым людям, не обладающим еще в силу возраста здравым смыслом. Они обычно и попадаются в антисистемы. Когда молодому человеку предлагают красивую картину мира, у него, как правило, не хватает сообразительности спросить: «Но каковы ее исходные посылки»? Ведь искусство логики позволяет элегантно построить концепцию из любой посылки! А дабы разрушить принцип разрешенности лжи, необходимо всякий раз требовать предъявить первоначальную посылку.

Не случайно очень многие антисистемы были герметичны. Термин происходит от имени Гермес — то ли бога Гермеса, то ли великого египетского ученого и мага Гермеса Тресмагиста (Гермеса Трижды величайшего); а может, это вообще одно лицо. Герметичными называют системы, которые ограждены от проникновения общества в их сущность ритуалом инициации (или посвящения).

Например, в масонстве существует 33 градуса или 33 ступени, на каждую из которых неофита возводят. На каждой следующей ступени он получает дополнительную информацию, сравнительно с той, коей обладал на предшествующей, и, только дойдя до последней, наконец, узнает, чему же действительно служит данная система. Не все герметичные системы — антисистемы. Но все антисистемы в той или иной степени герметичны и сразу правды неофиту не говорят. Не мог же еретик-альбигоец (на самом деле провансальский антисистемщик XI в.) сказать первому встречному католику: «Главный злодей — тот, кого ты почитаешь под именем Христа, а мы с ним сражаемся. Мы служим ангелу света Люциферу». За такие слова его могли и побить. Поэтому говорилось: «Мы служим Христу, мы служим свету. Но тебе немного наврал твой кюре — человек, конечно, хороший, но недоучка. А вот мы доученные. На самом деле Христос был светлой и духовной сущностью, поэтому его распять не могли (свет распятию не подлежит), а распяли другого — его двойника». Так неофит преодолевал первую ступень, а уж последнюю истину ему сообщат, лишь когда он будет совсем готов.

Принцип разрешенности лжи универсален — его можно наблюдать во всех антисистемах. Видимо, он вытекает (это — моя гипотеза) из очень простой предпосылки: антисистемы синкретичны, все они сляпаны из далеких друг от друга систем, и только ценой лжи можно добиться их объединения в некое целое, иначе они несовместимы.

Не знаю, что будет после конца истории человечества, в коем не сомневаюсь — Библия нам не лжет. Может, тогда человечество и разрешит проблему единства. Но по крайней мере в этой истории буддизм несовместим с христианством, хотя можно прекрасно жить вместе и быть дружелюбными. Дело в том, что христианин — самый последовательный материалист, если не считать вульгарных материалистов, вроде марксистов. Он полагает, что материя реальна, и это прекрасное творение Божье. А для последовательного буддиста реальный мир — это майя (иллюзия), а мир заключен в нем самом. Тогда как совместить без лжи эти две системы?! Разумеется, глубоко порядочным и достойным может быть как христианин, так и буддист. Но человек, утверждающий, что он христианин и буддист одновременно, и что вообще это — одно и то же, в худшем случае — злодей, а в лучшем — дурак, наслушавшийся злодея.

Способность капсулироваться

Антисистемы обладают поразительным свойством сжиматься, капсулировать. Мани послушали в Иране, послушали, но так как зороастрийские маги-жрецы или мобеды были тоже не лыком шиты (это были высокоученые люди, люди древней религиозной традиции), они до его антисистемной сущности докопались. Мани был жестоко казнен, антисистемщиков в Иране начали избивать. Римская империя не то чтобы устраивала постоянные избиения манихеев, но тоже их преследовала. А после падения Рима в 476 г. за манихеев твердо взялись варварские короли, которые уже были христианами. В результате, к VIII в. из источников упоминания о манихеях исчезают.

Однако проходит пара сотен лет, и вдруг в X — раннем XI вв. появляется вокруг Средиземного моря цела пачка антисистем, одна мерзее другой, и во всех прослеживается манихейский след. Они разные, но то, что они генетически связаны с манихейством, очевидно. В мире мусульманском они назывались карматы, в Армении — тондракиты, в Византии — павликиане, в Болгарии — богомилы, в Италии — катары и вальденсы, в Провансе — альбигойцы. В то время среди исповедующих единого бога, т.е. среди тогдашних христиан и мусульман, русские были, пожалуй, единственными, кого не затронула антисистема. В Домонгольской Руси не видно следов ни одной антисистемы.

Что же касается ислама, то бОльшую часть своей истории он был достаточно веротерпим. Мусульмане считали своим священным долгом обращать в ислам или убивать (долг священной войны — джихад) лишь язычников, но не иудеев и христиан — людей Библии. Христианин имел право остаться христианином. Более того, его даже было запрещено обращать в ислам (Коран, сура Пророки). Другое дело, что это не всегда выполнялось. Точно так же мог сохранить свое вероисповедание и иудей. Позднее к людям Книги причислили и зороастрийцев Ирана, посчитав их тоже последователями единого Бога. Иноверцы в мусульманских державах (например, в Халифате периода его величия) занимали весьма солидное положение. Ученых людей мусульманам долгое время не хватало, поэтому в Раннем исламе как художниками, так и интеллектуалами-советниками, переводчиками, министрами были христиане. А банкирами великих мусульманских властителей были иудеи. И ничего, все уживались! Однако мусульмане безжалостно истребляли антисистемщиков. Даже термин для них был — «зиндики», и в Халифате был специальный чиновник с титулом «палач зиндиков».

Способность к изменению знака

Насколько опасны антисистемы, показывают следующие примеры.

В X в. в Египте антисистема карматов приходит к власти, основав эмират (королевство) Фатимидов. Египет становится фатимидским. Но ведь антисистема по сути своей самоубийственна, и ее приход к власти, казалось бы, должен привести к массовому суициду там, где она победила! Тем не менее массового суицида среди египетских арабов не последовало. А дело в том, что, согласно Гумилеву, антисистема, придя к власти (что бывает редко), меняет знак. Захватившие власть антисистемщики полагают, что дальше государство разрушать нельзя, ибо они теперь у власти, и все уже хорошо, а остальные пусть работают на них. В результате, в Египте возникла не антисистема, а препротивное государство — настоящий полицейский режим, чего мусульмане прежде не знали. В этом государстве было плохо жить, но самоубийственная, разрушающая этническую сущность деятельность карматов прекратилась.

В России антисистема сложилась по крайней мере в середине XIX в. и пришла к власти вследствие революции. А затем мы видим то же самое, что и в фатимидском Египте: антисистема, приходящая к власти, меняет знак. И совершенно напрасно некоторые противопоставляют В.И.Ленина и И.В.Сталина и считают, что первый — хороший, а второй — плохой, или наоборот. На самом деле они вели себя одинаково, и это — поведение антисистемы, меняющей знак. Большевикам можно было устроить искусственный голод в Поволжье в 1920-22 гг. и уморить 6 млн. чел., но дальше нельзя, ибо дальше мужик должен этих антисистемщиков кормить. Отсюда НЭП. Так антисистема меняет знак по-ленински. Большевикам можно было разложить армию собственной страны и украсть у нее победу (кстати, Первая мировая война продлилась лишний год из-за Русской революции — Германия не выдержала бы еще один год военных действий), но дальше нельзя, ибо дальше мужик должен этих антисистемщиков защищать. Поэтому снова были введены погоны, генеральские звания и все прочие как бы имперские атрибуты, включая гимназические переднички школьниц. Так антисистема меняет знак по-сталински.

Если же антисистема теряет власть, она вновь меняет знак и возвращается к антисистемному разрушению. Например, после падения фатимидского Египта, выяснилось, что антисистемное мировоззрение существует там по-прежнему: возникла жуткая секта ассасинов — последователей Старца Горы. Они понастроили замков на абсолютно неприступных скалах и оттуда отдавали приказы. Ассасины не стремились захватить власть, не создавали государства, они управляли государствами вокруг себя (как мусульманскими эмиратами, так и герцогствами крестоносцев). Того же, кто пытался им противостоять, они немедленно убивали. Посланный ассасин, совершив убийство нужного человека, радостно шел на пытку и казнь в полной уверенности, что за это убийство он отправляется в рай («Ну, пытать будут, так в самом худшем случае несколько часов, рай же вечный!»). А как будет в раю, он уже видел: ему показали рай под наркотиком (слово «ассасин» — это слово «гашиш» (un haschisch) во французской огласовке).

Эта антисистема была страшной, потому что научилась бить прямо по пассионарности этноса. Ведь убивались лучшие люди — убивался только самый честный кадий, самый сильный эмир, самый твердый в католический вере крестоносный барон или граф. Выдающийся ученый и честный вазир Низам-аль-Мульк попытался бороться с ассасинами — убили. Маркиз Бонифаций де Монферрат попытался бороться с ассасинами — убили в два счета.

И все же рано или поздно антисистема наталкивается на тех, кто способен ее сломить. Для ассасинов таковыми оказались монголы. Они пришли на Ближний Восток в XIII в. и были тогда весьма пассионарны. Естественно, Старец Горы немедленно послал ассасина убить монгольского чиновника, выбрав самого энергичного и честного среди них, что и было исполнено. Но монголы были твердо убеждены, что их убивать нельзя. В итоге, несмотря на то, что ассасинские твердыни стояли на скалах и считались абсолютно неприступными, их взяли, а всех ассасинов сбросили в пропасть. Таким образом, эта антисистема окончательно прекратила свое существование.

БОльшая часть антисистем Древности и Средневековья была уничтожена путем физического истребления их адептов. На смену им пришли антисистемы Нового времени, но они существенно отличаются от прежних тем, что их ненависть обращена не на мироздание вообще, а на конкретную культуру. Именно с такими антисистемами мы имеем дело с XIV в. и по сию пору.
 

Лекция 1
ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО

Проблема взаимоотношения общества и государства — это проблема генезиса того и другого. И по сути дела, как бы различные авторы ни строили свои умозаключения, есть две основные позиции в данном вопросе: общество формирует государство или, наоборот, государство формирует общество.

Казалось бы, ясно, что первично общество. Мы вправе утверждать, что человек в обществе живет всегда. Даже Библия не дает нам в этом усомниться: до грехопадения в земном раю Адам и Ева общались — значит, было общество, значит, была общественная составляющая культуры. При этом никто не решится сказать, что уже тогда существовало государство. Нам известны многие общества, которые не имеют своей государственности, и тем не менее существуют. На основе этнографического материала мы представляем себе общества, которые долгое время жили вне государственности как таковой.

Однако это лишь на первый взгляд непреложная истина. С ней трудно спорить, и все же очень часто самые различные авторы, писавшие в различные эпохи, представляли государство как институт, формирующий общество, просто пренебрегая первичностью и утверждая в той или иной форме следующее: может быть, общество и существовало вне государства, но с тех пор, как государство существует, оно и формирует общество.

Признание примата государства над обществом есть «этатизм» (от французского слова «etat» — «государство»). Иными словами, этатизм — это государственничество. Этатизм получил чрезвычайно широкое распространение, в т.ч. и в России. БОльшая часть историков XIX в., даже самых умных и талантливых, были этатисты. Самый известный из русских историков, перу которого принадлежит огромный труд «История России с древнейших времен», С.М.Соловьев был этатист до мозга костей. Фактически он написал историю государства. Этатисты, главным образом, рассматривает лишь две категории — государство и человека и не чувствительны к таким категориям, как общество, нация, корпорация, церковь. Если под церквовью подразумевают не совокупность всех христиан, живущих в данной земле, а совокупность духовенства, превращая тем самым церковь в институт, налицо этатистский подход.

В наиболее обнаженном виде этатизм выступает в виде абсолютизма. Причем в основе идеи абсолютизма лежит представление об общественном договоре. До появления идеи общественного договора государство представлялось сложившимся либо исторически (как результат длительных трудов общества), либо сакрально (как божественное установление). Однако все сакральные концепции тоже историчны. Как сакрально ни относись к государству, вплоть до сакрализации носителя центральной власти, т.е. обожествления царя, исторический взгляд на возникновение государства все равно остается, ибо, если высшие силы создают государственность, они создают ее во взаимодействии с обществом.

Эпоха Просвещения привносит идею общественного договора. Из известнейших авторов ее разрабатывали Ш.Л.Монтескье в трактате «О духе законов», Ж.А.Н.Кондорсе, Ж.Ж.Руссо (причем Руссо — в достаточно республиканском прочтении). Но у любого из этих авторов идея общественного договора имеет поразительный аспект исключения из истории. Никогда ни один мифолог не представлял акт божественного творения государственности как нечто одномоментное, а все, кто следует идее общественного договора, так себе его и представляют.

Но Монтескье был не первым, кто писал об общественном договоре. Он прежде всего переводил некоторые английские идеи на французский язык (прожив долгое время в Англии, он находился под сильным обаянием английской мысли). В Англии тенденции Просвещения зарождаются уже на рубеже XVI-XVII вв., тогда как во Францию они приходят только в XVIII в. Справедливости ради надо отметить, что англичанам даже в XVII в. (а это — эпоха Английской революции) не изменял на редкость присущий им здравый смысл. Они не превращали отвлеченные клубные, салонные построения в государственную доктрину, как сделали это французы и многие другие, в т.ч. и русские. В государственной жизни англичане руководствовались здравым смыслом и в очень высокой степени — традицией.

Кстати, мне думается, понятия «традиция» и «культура» синонимичны до тех пор, пока живы носители конкретной культуры. Пока существуют англичане, английская традиция и есть английская культура. Не стало римлян, и римская культура перестала быть римской традицией, оставшись только в музеях. Поэтому словосочетание «культурная традиция» — тавтология. Быть традиционалистом, значит, быть человеком высокой культуры. Все люди современны, причем естественным образом, но чтобы, будучи современным, быть еще и человеком традиционным, нужно приложить усилия.

Что же до идеи общественного договора, то ее настоящим творцом был англичанин Т.Гоббс (автор «Левиафана»), самый последовательный этатист среди философов. Вкратце идея «Левиафана» такова. Людям жилось плохо. Они составили общественный договор и основали государство. Символом государства, по Гоббсу, является Левиафан — сказочное всепоглощающее чудовище. Разумеется, люди создали Левиафана ради общественных интересов, однако создав, отдали ему все. Он вправе претендовать не только на управление людьми, но и на их имущество, жизнь и (что, пожалуй, наиболее омерзительно) на их внутренний мир, религиозные убеждения. Конечно, не все были гоббсами. Скажем, С.М.Соловьеву — человеку очень доброжелательному, мягкому, совестливому, хорошему семьянину и прихожанину — государство вовсе не представлялось людоедом, которому все принадлежит. Однако в этом можно самому себе не признаваться, а этатизм все равно идет к своей крайности.

Этатизм генетически связан с одной из составляющих эпохи Возрождения — с гуманизмом. Термин этот очень опасный, ибо чаще всего под гуманизмом подразумевается гуманность, т.е. человеколюбие, против которого никто не возразит. Но в основе строго философского понятия «гуманизм» лежала по-новому прочитанная ренессансными гуманистами протагорова формула: «Человек есть мера всех вещей». Греческий философ Протагор этой формулой лишь утверждал, что реальные вещи выстраиваются по модулю человека, т.е. соответствуют ему своими размерами. Гуманисты же эпохи Возрождения прочитывали его формулу иначе. Для них она означала, что человек — единственный критерий всех вещей в мире, в т.ч. и эстетики, нравственности, совести. Казалось бы, почему нет?

А дело в том, что мерой всех вещей для средневекового западноевропейца был богочеловек Иисус Христос (критерий, как к нему ни относись, устойчивый, потому что Христос — идеальный человек). Для ренессансного же западноевропейца таковой мерой стал любой человек. Но ведь человек может быть щедрым и скрягой, героем и трусом, порядочным и подонком — все люди разные. И эта неустойчивость человека порождает в Ренессансе и постренессансном пространстве, включая эпоху Просвещения, подмены. Вместо «человек — мера всех вещей» очень легко подставить: общество — мера всех вещей, нация — мера всех вещей, государство — мера всех вещей. И так мы приходим к Левиафану Гоббса. Т.е. общественный договор и бесчеловечный, негуманный этатизм имеют гуманистические основы.

Но самая легкая подстановка делается путем простейшего силлогизма: человек — мера всех вещей; я — несомненно, человек; следовательно, я — мера всех вещей. В Музее изящных искусств на Волхонке в Итальянском дворике стоят два великих конных памятника (их копии) — Гаттамелате работы Донателло и Коллеони работы Верроккьо. Оба они — кондотьеры (наемные полководцы). Оба — честные солдаты. Перекупить их было нельзя. Они, разумеется, бросили бы служить, если бы им перестали платить, но покуда договор с ними работодатель выполнял, они честно работали на него. И совести они были не лишены, и излишней жестокости себе не позволяли — только необходимую, как любой солдат. Такие кондотьеры в тираны не годились. Чтобы появился настоящий ренессансный тиран (а Ренессанс — эпоха тиранов), сначала должен был появиться интеллигент-гуманист и объяснить кондотьеру, что он, кондотьер, — мера всех вещей. Тогда-то вместо Коллеони или Гаттамелаты мог появиться Чезаре Борджиа или Сиджисмондо Малатеста. Вот опасность пути от гуманизма к этатизму!

Уберечь людей от попадания в пищу Левиафану может только религиозное мировоззрение и религиозная санкция этики вкупе с твердым признанием примата общества над государством. Государство, и в этом большое достижение нашей относительно демократической эпохи, — инструмент общества и даже в значительной степени его обслуживающий персонал.

Типы обществ

Номенклатура типов обществ не общепринята, на этот счет существуют различные взгляды. Рассмотрим несколько довольно характерных типов обществ.

1. Традиционные общества (иногда их еще называют «патриархальными» или «первобытными»)

В XIX в., когда эволюционизм Просвещения господствовал куда серьезнее в гуманитарном знании, нежели сейчас, все эти общества именовали «первобытными», как и людей, живущих в догосударственном укладе. В XX в. с этим термином стали обращаться осторожнее: про общества, которых уже нет и которые изучаются методами археологии, стали говорить «первобытные»; про те же, которые существуют по-прежнему и изучаются методами этнографии, — «традиционные». Ныне есть тенденция все эти общества именовать «традиционными» или «патриархальными» (у них есть заметные общие черты). Согласно теории Гумилева, традиционные общества (вроде бушменов Южной Африки, австралийских аборигенов или пигмеев Конго) являются реликтами, этносами в гомеостазе, т.е. они отнюдь не младенцы, а наоборот, старики, у которых в прошлом и великие переселения, и завоевания, и своя большая культура.

Для традиционного общества характерна совершенно исключительная роль искусства и, как следствие, целостное монистическое мировоззрение. Чем это можно объяснить? Ведь и сегодня роль искусства сравнительно высока! Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим функции искусства в традиционных системах.

Первая функция — сакральная, культовая, т.е. функция, связывающая искусство с богослужением. Искусство сейчас в незначительной степени исполняет эту функцию, а в традиционных обществах любое искусство сакрально.

Вторая функция — эстетическая. Она сохранилась. Правда, бывают оригиналы, которые отстаивают право на существование принципиально безобразного искусства, но в этом тоже есть своеобразная эстетика.

Третья функция — дидактическая (искусство, которое учит). То, что искусство имеет дидактическую функцию, признавалось еще в XIX в. Однако последние 100 лет привели к тому, что на Западе да и у нас стараются избавиться от этой функции.

Четвертая функция — познавательная. Она нами утрачена полностью. Кстати, философия выделилась из искусства только в эпоху осевого времени — VII-VI вв. до н.э. (см. Лекцию 1). До этого искусство полностью включало в себя философию, тем самым включая в себя и науку как часть философии. Окончательное же выделение науки из общего круга философии произошло много позже — в эпоху Возрождения, когда автономизировались все ценности.

Наконец, пятая функция — производственная. Искусство на протяжении тысячелетий не имело четкой границы, отделяющей его от ремесла. Даже еще в эпоху Возрождения тот же Донателло делал не только величайшие скульптуры своего времени, но и подарочные свадебные сундуки (кассоне), нисколько не считая такой заказ унизительным. Он был таким же представителем цеха, как и кассонный мастер, который только кассоне и делал, а скульптуры не мог. Но уже в XVII в. это стало невозможно. В XVII в. художник и ювелир — принципиально разные профессии, разного социального уровня. Процесс разделения искусства и ремесла весьма долог. Но традиционные общества он совсем или почти совсем не затронул.

Искусство в традиционных обществах выполняет многообразные функции. Однажды тверской археолог показывал мне неолитическую пешню (инструмент для пробивания лунки во льду для зимнего лова рыбы). Одна ее поверхность была стесана — ею работали, но по сохранившейся нестесанной поверхности видно, какой она совершенной формы. Любой искусствовед признает совершенство ее линий, да плюс еще она покрыта изящным орнаментом. Возможно, орнамент мог иметь и магическое значение, однако человеку вообще было свойственно брать в руки только предметы красивые. Он так был устроен, он так прожил бОльшую часть своей истории.

В XIX веке — веке рационализма, эволюции и веры в прогресс — полагали, что человек в древности являл собой белый лист (tabula rasa), был безрелигиозен и стал религиозным лишь в процессе эволюции. Поэтому и древние, и ныне существующие традиционные общества считались обществами примитивных религиозных представлений. Из этой предпосылки родилось много концепций происхождения религий, как то:

* концепция анимизма (от латинского «anima» — «душа»). Человек боится сил природы, поэтому их одушевляет, т.е. анимизирует (концепция Э.Б.Тайлора);

* концепция фетишизма — поклонение неодушевленным предметам;

* концепция тотемизма — поклонение мифическим предкам, которые могут быть животными, растениями и пр. (скажем, какому-нибудь белому киту);

* концепция Зигмунда Фрейда, согласно которой возникновение религиозных представлений есть сублимация, т.е. результат подавления и трансформации, половой энергии.

Марксизм своей концепции происхождения религий не создал. Марксисты вообще всегда любили объявлять себя последними в истории, поэтому им не надо было утруждать себя. Они просто отобрали, что годится, что не годится, и расставили по полочкам. В результате, у них получилось, что сначала возник фетишизм, затем тотемизм, затем анимизм (это уже классовое общество формируется), а уж единобожие возникло в самый последний момент, когда человек достиг высокой ступени развития в классовом обществе.

Тем не менее ни одного фетишиста, как и ни одного тотемиста, конкретному полевому этнографу наблюдать не удалось. Анимизм, т.е. представление об одушевлении природы в той или иной степени, присущ и очень сложным религиозным системам, но довольно трудно поверить, что анимизировал человек природу со страху. Ведь техногенные угрозы человек не склонен анимизировать, хотя для него они крайне опасны, и предотвратить их он не в состоянии. А уж представление о первичности многобожия и появлении единобожия лишь в результате эволюции не выдерживает даже поверхностной исторической критики.

Первым строго единобожным народом были древние евреи. К моменту утверждения единобожия, т.е. получения Моисеем скрижалей на горе Синай, это был примитивнейший полукочевой народец, знавший только две животноводческие культуры — осла и козу и кое-какое примитивное земледелие. И это все — на фоне тогдашних великих цивилизаций Месопотамии, Египта! Впереди у евреев было самое славное будущее, которое только может быть. Одной Библии достаточно, чтобы увековечить деятельность любого народа. Но сначала — единобожие, потом — Библия, а никак не наоборот!

Примерно то же самое можно сказать и о мусульманах. Ислам — великая культура. Кто-то подсчитал, что наследие мусульманских поэтов в 1,5 раза превосходит по числу строк наследие всех остальных поэтов, вместе взятых. Но опять-таки это потом, после Мохаммеда. Это создали уже монотеисты (единобожники). А исходные арабы в Аравии были традиционным населением, которое лениво пасло коз и овец и весьма традиционно раз в году совершало поход с целью грабежа. И великая культура у них в будущем. Сначала — единобожие, потом — культура.

И даже христианство складывается на периферии Античного мира в дальней провинции Римской империи среди народов, хоть и не столь диких, как первые иудеи или мусульмане, но все же слабо затронутых античной культурой. В тот момент до расцвета христианской культуры было еще очень далеко.

Уже около середины нашего века революционно прозвучало наблюдение выдающегося этнографа Л.Леви-Брюля: «Жизнь традиционных обществ напряженно мистична», — а теперь в этом не сомневается ни один этнограф. Современная археологическая и, тем более, этнографическая науки могут с уверенностью утверждать: единобожие первично, политеизм — результат повреждения первоначального религиозного знания. Как только ученые сумели, а лишь в середине XX в. и сумели, по-настоящему проникнуть в мир некоторых традиционных обществ (тех же масаев, пигмеев, австралийских аборигенов), выяснилось, что у всех у них за множеством полевых духов стоит представление о едином Творце, едином источнике всего сущего, т.е. скрытое единобожие.

Традиционные общества замкнуты в традицию. Это — не тавтология. Государство не имеет даже минимальной возможности влиять на подобное общество. Именно общество навязывает ему свой уклад.

Например, в Древнем Египте почтение к фараону было максимальным: при жизни он отождествлялся с богом Гором, а после смерти — с богом Осирисом. Фараон считался проводником в счастливый загробный мир своих подданных. Именно поэтому, между прочим, египтяне возводили фараонам пирамиды, а не ради их возвеличивания, как часто рассказывают в школе. Пирамиды — это религиозный подвиг народа, готовившего себе счастливое посмертие.

Тем не менее ежегодно фараон должен был садиться в ладью, грести на середину Нила, петь гимны и бросать в воду папирус с повелением Нилу разлиться. Для египтян это было чрезвычайно важно, ибо разлив Нила на 4-5 см ниже ординара означал голод. И ни один фараон при всем своем величии не посмел бы нарушить данный ритуал. Его бы просто убили. Точно так же по достижении 20-летия царствования фараон должен был восстановить силы, дабы благополучно в интересах всего Египта царствовать дальше. (Кстати, никакого этатизма: бог-фараон для Египта, а не Египет для бога-фараона!) Обряд восстановления сил назывался «хеб-сед». Для него строили специальные храмовые портики, и фараон, даже если ему было 60 или 70 лет, в неудобной высокой короне бегал в этом портике, восстанавливая силы. Он не смел отказаться.

Социалистические (протосоциалистические) общеста

Осторожнее их можно называть «протосоциалистическими», хотя К.Каутский в начале нашего века и И.Р.Шафаревич в начале 70-ых гг. (см. его работу «Социализм как явление мировой истории», примерно половину объема которой составляет обширное цитирование источников) убедительно показали, что тенденция к обобществлению труда и имущества и концентрации их в руках государства, т.е. социалистическая тенденция — одна из древнейших на планете.

Уравнительные формы раннего социализма прежде всего складывались в рамках гидравлических цивилизаций. Термин «гидравлические цивилизации» введен американским ученым К.Виттфогелем, первоначально назвавшим так общества и государства, сложившиеся в процессе ирригации великих рек. Первых гидравлических цивилизаций было 4 (они же были и первыми регионами великих культур).

1) Индская цивилизация. Она существовала и угасла в долине реки Инд еще до Индийской цивилизации и не является ее предшественницей. Об Индской цивилизации мы знаем слишком мало. Тексты этой эпохи не прочитаны, а следовательно, ученые не имеют источников. Есть множество городов, обнаруженных археологами, но мы не понимаем культуры, а значит, не понимаем цивилизации.

2) Египетская цивилизация. Она была основана на очень легкой ирригации Нила. Нил сам не только орошал поля, но и удобрял их (его воды несут плодородный ил). Крестьянам приходилось строить всего лишь невысокие дамбы, чтобы удержать воду на полях, пока ил не осел. Прорывать крупные оросительные каналы, пытаясь обводнить пустыню за пределами нильской долины, было совершенно бессмысленно: расти на песках все равно ничего не будет. Поэтому, с одной стороны, египтяне были предельно зависимы от разлива Нила, а посему фаталистичны. С другой же стороны, у них оставалась масса свободного времени как для ремесел, так и для созерцания (для мистической жизни). От египтян требовалась очень незначительная мобилизация общественного труда и причем кратковременная. Результатом явилась органичная система государственности в виде номов — небольших областей, нанизанных на Нил подобно четкам. Труд же, в целом, сохранил семейный характер.

3) Китайская цивилизация. В Китае из-за обильных дождей орошать поля было не нужно. Там нужно было защищаться дамбами от Хуанхэ, которая меняет русло (или, как говорят географы, «меадрирует», «закладывает меандр»). Защищаются дамбами и до сих пор. Однако строить их, а тем более чинить можно усилиями сельской общины. Поэтому самой прочной основой социальности в Китае стала сельская крестьянская община, и ни один тиран, включая коммунистических, разрушить ее так и не смог. В Китае все же сложится социалистическая система, но сложится она позднее. В эпоху Шан (или Шан-Инь), когда людей начали сгонять не чинить дамбы, а участвовать в огромных облавных охотах, в Китае действительно сложится поглотившее все уравнительное сверхгосударство, где ваны (правители) будут отдавать приказы не только выходить на охоту, но и приступать к полевым работам и даже массово вступать в брак.

4) Месопотамская цивилизация. (Из всех четырех цивилизаций ей в наибольшей степени присущи социалистические черты). Шумеры пришли в Месопотамию, видимо, из южной части Иранского нагорья. В то время климат в Месопотамии, особенно в нижней ее части, был необычайно благоприятным для земледелия. Даже самые ленивые растения давали там два урожая в год, а некоторые и четыре. Но земля представляла сплошное болото. И шумеры должны были совершить нечеловеческий подвиг (по сути дела, повторить подвиг Творца при сотворении мира) — отделить воду от тверди, причем вода тоже была нужна. С одной стороны, требовалось осушить почву, чтобы была земля, а с другой — сохранить каналы, чтобы была вода. Это чудовищный труд. В итоге, там сложилось государство, поглощающее общество, там сложился социализм.

Надо сказать, шумеры были великими мастерами учета, они записывали все, а их клинописные таблички хорошо сохраняются. Поэтому сегодня в распоряжении ученых есть масса документов, позволяющих понять, какое общество было у шумеров, а затем и у пришедших им на смену аккадцев (первого семитского народа в Междуречье).

Судя по документам храма богини Бау аккадского времени, утром аккадцы вставали на работу. Но шли они отнюдь не на поле, а на склад, где получали мотыги. Потом дружно отправлялись на поле, где работали мотыгами. Потом дружно маршировали на склад — сдать мотыги. Убирая урожай, аккадцы несли его целиком не домой — как сделал бы античный раб, отнеся необходимую долю урожая своему господину, и тем более средневековый крепостной (серв), — а на склад и уже потом приходили получать пайку на себя и семью.

Заметим, то были не рабы. Этих людей можно назвать рабочими. Они формально считались свободными и были основными «гражданами» этого жуткого мира. В Междуречье не было индивидуального рабовладения. Рабыню можно было предоставить в пользование должностному лицу, но она считалась собственностью государства. Вообще там было очень мало рабов, в основном — рабыни, а мужчин-военнопленных обычно убивали, что объяснимо. Шумерский воин был вооружен плетеным щитом, бронзовой секирой и копьем (чаще всего даже не с бронзовым наконечником). Поэтому дать рабу-мужчине, вчерашнему воину, в руки бронзовую мотыгу означало уравнять их шансы. Слишком много нужно было для таких рабов-военнопленных охранников. Настоящие массивы рабов сложатся позднее, когда рабам будет противостоять греческий гоплит в бронзовом панцире со щитом, привыкший бегать в этом тяжелом оружии; или ассирийский солдат со стальным булатным мечом (ассирийцы — изобретатели стали); или изумительный египетский лучник, который мог противостоять рабам хоть голым, ибо не подпустил бы их к себе ближе, чем на 200 шагов.

В Междуречье учет был таким, что даже полив воды на финиковую пальму исчислялся по-разному (в зависимости от того, какая пальма больше фиников приносит). Так же точно высчитывался паек. Мужчины, хотя и жили с семьями в своих хижинах (повторяю: это не рабы), работали отнюдь не со своими семьями, как это делали античные рабы. Мужчины организовывались в мужские отряды, женщины — в женские (на другую работу), а дети — в детские.

Из этого мира, судя по документам, бежали. В некотором смысле бежать было некуда, ибо рядом было другое такое же храмовое хозяйство, и дальше еще такое же. А за пределами цивилизованной Месопотамии шумеров терпеть не могли, и там беглеца обычно просто убивали. И все равно люди бежали. Документы сообщают о беглом рабочем, беглом воине, беглом сыне жреца, беглом жреце, наконец.

Основываясь на работах Каутского и Шафаревича, а также Гумилева, я выдвинул осторожную гипотезу: либо социализм — это антисистема, либо для очень многих антисистем характерны социалистические черты.

3. Военизированные или деспотические общества
Они гораздо мягче социалистических. Деспотические общества — общества воинственные. Им свойственна деспотическая монархия, т.е. такая монархия, где царь, по происхождению, — генерал. Деспотические общества бывали суровы (как, например, в Ассирии, где были очень жестокие законы), тем не менее все они поддерживали у граждан чувство собственного достоинства, ибо были вынуждены это делать. Конечно, можно бесправных рабочих или даже рабов палками построить в строй и погнать в бой, но они проиграют кому угодно, любым дикарям. Солдатом способен быть только уважающий себя человек. Других солдат не бывает. Поэтому формирование военизированного общества, часто имевшее место после расцвета уравнительных протосоциалистических обществ, всегда приводило к повышению статуса члена общества. В крайнем виде деспотическое общество представляет собою народ-войско, каковым было, скажем, Среднеассирийское царство, где все совершеннолетние здоровые ассирийцы обязаны были служить и были потрясающими солдатами. Другой хорошо известный образец народа-войска — орда монгольская или тюркская, где правитель (хан) облечен был правом решать вопросы жизни и смерти своих сородичей, но при этом, будучи выборным и подотчетным курилтаю правителем, вынужден был считаться с интересами не только нойонов (потомственных князей), но и всей орды, всего народа-войска.

4. Сословные общества

Сословие — это социальная группа, чьи особые права и обязанности фиксируются сначала обычаем, позднее законом и наследуются. Если особые права и обязанности социальных групп наследуются, значит, мы имеем дело с сословным обществом (т.е. с обществом, где есть сословия); если же не наследуются — с бессословным. Подчеркну, что сословия признаются, формируются и осознаются как ценность всем обществом.

Везде, где есть аристократия, можно говорить о наличии сословий или хотя бы одного сословия. Однако развитые сословные общества были созданы только потомками первоначальных индоевропейцев, уже после Великого арийского переселения, которое сейчас довольно точно датируется первой половиной II тысячелетия до Р.Х. Это время начала этногенеза иранцев, индоариев, ахейцев и целого ряда других народов. Хотя обычно общих предков всех индоевропейцев называют «ариями», точного их имени мы не знаем: арийцы? арии? Слово «арья» означает «благородный» и в такой форме встречается в древнейших иранских и индийских надписях, но и в греческом языке есть масса имен с корнем «ар» с тем же значением (Ариадна, Аристон, Аристион, Аристотель), да и слово «аристократ» того же корня.

Прародиной ариев был регион Южного Урала — Северного Прикаспия. Оттуда и началось Великое арийское переселение. Одни из них прошли по долине реки Теджен в Иран и Индию (единственный путь, по которому можно идти со стадами), другие двинулись на запад в обход Черного моря и достигли Балкан и Средней Европы. Благодаря археологическому материалу, мы теперь знаем, что представлял собой мир ариев. Раскопано, правда, только одно городище Аркаим (Челябинская обл.), но найдено довольно много. Аркаим — город в полном смысле этого слова, хотя это город III тысячелетия до н.э. Он правильно спланировал (в плане это — свастика, которая, как известно, символизирует солнце и является светлым знаком). В нем много медеплавильных печей, т.е. там была развита бронза. Город ариев поддерживал тесную связь с окружающим скотоводческим миром.

Несомненно, арийцы исходно — великие скотоводы. Они точно одомашнили лошадь и предположительно — корову. Дикий предок лошади (малорослая лошадь Пржевальского) — животное весьма своенравное, но предок коровы — тур, а это страшный бык! Так что, нужно было быть незаурядными скотоводами, чтобы одомашнить два таких вида. Подвиг этот сопоставим лишь с подвигом древнейших арабов, одомашнивших верблюда. Арии первыми встали на колесницы (иными словами, обзавелись танковыми войсками), отсюда грандиозные завоевания арийского переселения. А позднее потомки ариев первыми научились сражаться верхом. И появление колесничих, и появление всадников стимулируют сословность, как и наличие развитого скотоводства рядом с развитым ремеслом. Вообще, определенный род занятий формирует и определенные стереотипы социального поведения. Скотоводов отличает традиционность, вольнолюбие и неудобоуправляемость. Кроме того, ариям долгое время не приходилось заниматься грандиозными ирригационными работами, поэтому долгое время они были мало восприимчивы к социалистической идее.

Естественно, никакой этнической арийской общности уже очень давно нет. Однако устойчивые стереотипы воспроизведения сословных структур потомкам первоначальных арийцев были свойствены до недавнего времени. Сословными являлись и общества Древности, связанные с индоевропейцами, и общества Средневековья, и даже частично общества Нового времени.

Чем хороши сословия? Общество, чтобы осуществлять полноценную власть над государством, должно быть структурировано. И чем сложнее оно структурировано, тем эффективнее оно осуществляет эту власть. Структурируется общество прежде всего корпорациями. Любые корпорации, кроме герметических антисистемных, чем бы они ни были, как бы у разных народов на протяжении тысяч лет ни назывались (фратриями и сиссикиями, филами и трибами, общинами, сотнями, слободами, цехами, гильдиями и т.д.), есть благо для общества. Развитая корпоративность обеспечивает базу для построения свободного общества. А сословное общество корпорировано уже с самого начала, ибо его первые корпорации — это сословия, хотя оно может в дальнейшем отстраивать и любые другие (например, создать университетскую корпорацию или корпорацию жрецов, корпорацию попечителей и последователей какого-нибудь храма или корпорацию любителей псовой охоты).

Не всякое сословное общество имеет тенденцию к замыканию сословий, выстраивая жесткие барьеры между ними. Так, в Древнем Иране было три основных сословия:
— жреческое (атраван);
— воинское (артештеран);
— остальных свободных людей (вастриошан).

Переход из сословия в сословие был затруднен, межсословные браки не одобрялись, но непроходимым этот барьер не был, и в результате межсословного брака неприкасаемым человек все-таки не становился.

Жестко замкнулись сословия в Индии. Их часто по ошибке называют «кастами», однако касты — гораздо более позднее явление. Касты составляли, скажем, потомственные ткачи или потомственные гончары, а сословия в Индии назывались «варнами». Их было всего четыре, причем три высших сословия Индии совпадают с тремя сословиями Ирана, что естественно — это родственные общества. Индийские сословия таковы:
— жреческое (брахманы);
— воинское (кшатрии);
— свободных земледельцев, ремесленников и купцов, т.е. остальных арийцев (вайшьи);
— окружающее ариев население, исходно неарийское (шудры).

В большинстве же обществ из сословия в сословие перейти можно было всегда, но в разные исторические эпохи то легче, то труднее. Например, в эпоху Столетней войны во Франции, чтобы стать дворянином, достаточно было явиться к сеньору на службу и заявить, что у тебя пять поколений благородных предков Вермандуа. Никто б все равно этих благородных Вермандуев искать не стал, ибо сеньор рассуждал просто: «Если правду говорит, значит, я сделал ценное приобретение — ко мне на службу поступает настоящий шевалье. Если врет, но окажется доблестным воином, значит, все равно правду сказал — значит, достоин быть шевалье. Если врет и не достоин, его убьют в первом же бою, ну, и пусть». А вот когда непрестанные войны на территории Франции закончились, тогда уже начали составлять соответствующие грамоты и требовать свидетельских подтверждений благородных предков в ряде поколений, т.е. сословие зажалось. И все же эти границы оставались проходимыми.

БОльшую часть своей истории люди прожили в сословной системе. Сословная система затрудняет чаще всего не переход из сословия в сословие, а пребывание вне любых сословий, что разумно. Каждый член сословного общества знает, что вывалиться из своего сословий вбок нельзя, можно только вниз — на дно, поэтому вынужден стремиться сохранить себя в рамках сословия. И хотя социальные низы есть в любом обществе, сословное общество за счет своего устройства все-таки имеет тенденцию минимизировать их численность.

Сословные общества порождают обычно составные политические системы — монархии с аристократиями, монархии с демократиями, аристократии с демократиями. Именно в сословных обществах почти исключительно встречаются трехсоставные политии, т.е. политические системы, которые объединяют воедино все три формы власти — монархию, аристократию и демократию.

Отстаивая интересы каждого члена сословия и ограждая его достоинство, сословное общество тем самым готовит формирование общества гражданского. Общество сословное — прямой предок гражданского общества, а последнее является необходимым условием существования развитой демократии. Более того, ранние гражданские общества были все еще сословными. Например, гражданское общество Западной Европы складывается в городских коммунах, в городской среде, а это сословная и очень корпоративная среда (сословная — потому что сословие горожан, а корпоративная, потому что средневековый город жестко организован в цехи и гильдии).

Разумеется, гражданское общество может перестать быть сословным. Оно также может формироваться не как сословное, но тогда с самого начала строителям гражданского общества необходимо уделять максимум внимания развитию корпораций, т.е. структурированию общества (иначе гражданское общество не получится).

Рассмотрим еще два примера гражданских обществ, формируемых уже развитым сословным обществом — Элладу и Рим.

Древние эллины — этнос, сложившийся, видимо, в IX в. до н.э. Их предками были ахейцы — победители Трои. Именно о них писал Гомер (у него слова «эллин» нет нигде). Начинают эллины свою историю с уже развитой аристократией (известно, что ранний эллинский мир, как и ахейский, был весьма аристократичен). Следовательно, у эллинов уже в тот момент существует элемент сословности.

Эллины формируют полисы (города-государства) и полисные отношения. Очень многие полисы имеют и свои собственные сословные структуры. Так, Плутарх рассказывает о великом афинском основателе царе Тесее, создателе трех сословий — аристократов (эвпатридов), землевладельцев (геоморов) и ремесленников (демиургов).

Полис — единственная форма государственного устройства, в которой соглашается жить эллин, и его единственная среда обитания. Полису была полностью подчинена и хора (сельская область), являвшаяся системой его жизнеобеспечения. Мир для эллина замыкается в полисе. Таким образом, в полисе не может не сформироваться гражданское общество (вспомним, что на латыни «civitas» означает «город», а «civilis» — «гражданский»). Эллинская демократия — демократия чисто городская. (Такая же демократия через много веков сложится в западноевропейской городской коммуне.) Гражданином эллин был лишь в пределах полиса и не обладал никакими особыми правами за пределами оного. А чтобы нормализовать отношения по всей территории эллинского мира, его пронизали двусторонними соглашениями гостеприимства (скажем, вы — гражданин Коринфа — представляете в Коринфе мои интересы, потому что я не имею там права голоса, а за это я у себя в Фивах представляю ваши).

Идеал эллинского мира был весьма социален. Про кого говорили «прекрасные и доблестные» — «калой и кагатой» (отсюда в русском языке слово «калокагатия»)? Кто был образцом поведения для древнего грека? Такой человек должен был быть исправным полисным гражданином (т.е. принимать активное участие в политической жизни), гоплитом (т.е. тяжеловооруженным ополченцем фаланги), атлетом (это очень ценилось) и, наконец, театралом (нехождение в театр вызывало серьезные подозрения в неблагонадежности). Кстати, если устранить проблему языкового барьера, в Древнем Риме наш современник выжил бы вполне, а в Древней Греции с ее жесткостью социального уклада и две недели не продержался — его бы подвергли остракизму за бесстыжее нехождение в театр! Так сословное общество порождает гражданское, например, в виде классической афинской демократии.

Весьма много в принципы гражданского общества вложено также римлянами. Римляне в начале своего государственного существования представляли собой патриархальное общество и, пожалуй, дольше любого известного исследователям этноса сохраняли значительные элементы патриархальности в укладе жизни. Важную роль в их религиозной жизни играло почитание домашних богов (ларов и пенатов) и душ предков. В атриуме (главном помещении римского дома) всегда находился алтарь домашних божеств, а жрецом являлся глава семьи (pater familias). Он же был судьей своих домочадцев, выполняя таким образом в доме функции римского магистрата. В силу всех этих факторов семья оказалась основным субъектом права, а римляне — первым народом, у которого семейные ценности были выше общественных, а частная жизнь — выше государственной. Образцовый римлянин, в отличие от грека, должен был вести себя, как «добрый отец семейства». Оттуда и замечательная чисто римская добродетель — дисциплина (т.е. понимание своего долга, от латинского глагола discere — понимаю).

Нормы римского гражданского права (corpus jus civilis) были распространены в пределах империи, а с веками и по всему земному шару. Но самым существенным вкладом римской культуры в формирование гражданского общества следует признать распространение римского гражданства за пределы Рима, за пределы полисных границ.

«Массовое общество»

В наши дни часто говорят об исчерпанности истории гражданского общества и вытеснении его «массовым обществом».

Однако, во-первых, важно учесть, что гражданское общество не связано жестко ни с одной великой культурой и ни с одной конкретной исторической эпохой. Гражданское общество сперва складывалось в сословных системах Античности, частично преодолевая сословность и развивая корпоративность, а вторично эволюционировало из сословных систем Средневековья и снова путем развития корпораций. Элементы гражданского общества можно наблюдать и в других культурах, например, в индийских республиках эпохи Магадха. Таким образом, мы видим, что гражданское общество неоднократно складывалось и разрушалось внешними силами и все же ни разу не эволюционировало в толпу. Во-вторых, гражданское общество, как и любое другое общество, всегда сложно структурировано. Но массы не структурированы. Массы — это толпа.

Отсюда следует нелепость словосочетания «массовое общество» (подробнее об этом см. в Лекции 7).

Лекция 5
ФОРМЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ

Монархия и тирания
Формы государственной власти

Существует 3 формы государственной власти, и попытки придумать четвертую ни разу не увенчались успехом. Среди этих попыток была одна смешная. Когда в 1968 г. чехи попытались установить у себя социализм с человеческим лицом, им этого сделать не дали. Они страшно обиделись, начали писать массу бездарных антисоветских статей и придумали новую форму государственной власти — «партократию», каковая, однако, была всего лишь сочетанием олигархии и охлократии.

Первым формы государственной власти подробно описал Аристотель, хотя они существовали и до него. Не удивительно, что это сделал эллин. Тот же Аристотель ввел определение: «Человек есть животное политическое», что вполне соответствовало эллинскому взгляду на мир.

Согласно Аристотелю, есть 3 правильные формы власти:

* «монархия» — власть одного;

* «аристократия» — власть лучших (по-гречески, «аристой» — «лучшие»);

* «полития» — власть полноправных граждан полиса, власть граждан.

Будучи глубоким мыслителем, Аристотель понимал, что разновидностей правильных форм власти очень много. Каждая из этих форм сама по себе, как общий принцип, не хороша и не плоха, но у каждой из них есть только одно «отклонение» или «искажение» (в русских переводах используется и тот, и другой термины, но более точно с греческого — «отклонение», а более употребительно — «искажение», оно в большей степени передает смысл). По Аристотелю:

* искажение монархии есть «тирания»;

* искажение аристократии есть «олигархия», т.е. власть немногих («олигос» — по-гречески, «немногие»), что на русский язык по смыслу можно перевести, как «власть шайки»;

* искажение политии есть «демократия».

Однако уже в Античности эта терминология изменилась (хотя далее не менялась никогда): первые две формы и первые два искажения сохранили своим названия, но вместо «политии» стали говорить и писать «демократия», а искажением «демократии» стали считать «охлократию» («охлос» — по-гречески, «толпа»).

Аристотель описал многие разновидности правильных форм власти (одних монархий у него 6). Но опирался он лишь на тот материал, который был у него в поле зрения, в действительности же этих разновидностей сотни. Стагириту (как называли Аристотеля по месту его рождения — г. Стагира) принадлежит универсальный принцип: каждая из трех форм власти действует в интересах обществах, а любое из трех искажений — в интересах части общества. (A proros, марксисты с ним не согласились бы категорически, ибо, с социалистической точки зрения, всякая власть действует в интересах т.н. «господствующего класса» и только в «светлом коммунистическом будущем» власть будет действовать в интересах всего народа, и т.д.) Любое искажение правильной формы власти эгоистично. Тирания действует в интересах тирана или его ближайшего окружения, которое все равно персонифицировано в тиране (в тиранической воле, в тиранических потребностях); олигархия — в интересах олигархии и тех, кто с ней непосредственно связан; охлократия — в интересах социальных низов.

Монархия

Монархия (от греческого корня «моно») есть власть одного, что верно лишь в принципе. В истории мировых монархий не редкость — соправительство, когда правят вдвоем. А в Риме (правда, кратковременно) правили одновременно даже пять императоров.

Принципы наследования власти

В зависимости от принципа наследования власти монархия может быть династической, родовой и выборной.

1) Династическая монархия. В такой монархии действует строго династический принцип, в соответствии с которым престол передается от отца к сыну, но может также передаваться, например, и от брата к брату, как это было на Руси в Раннем и Высоком Средневековье, когда у нас действовало лествичное право, лествичный принцип перехода престола (по-славянски, «лествица» — «лестница»). Однако династический принцип существовал далеко не всегда. Он изобретен западноевропейским феодализмом и распространился потом в другие части света, хотя, возможно, в странах ислама сложился независимо. Нам — Восточной Европе — династический принцип не свойствен, он поздний и заимствованный.

2) Родовая монархия. Гораздо чаще, чем строгое престолонаследие, в монархиях действовал принцип принадлежности к царскому роду. Т.е. царь должен был происходить из царского рода, но это вовсе не означало, что он автоматически наследовал престол (к царскому роду многие принадлежат).

3) Выборная монархия. Она не является редкостью. В Экваториальной Африке до сих пор сохранились монархические принципы избрания сроком на год племенных королей советом старейшин, а через год этот совет вновь подтверждает или не подтверждает полномочия избранного короля. Заметим, что институты эти, интересно сочетающие элемент монархический со вполне демократической традицией, работают великолепно, в то время как западная демократия на общегосударственном уровне порождает в той же Экваториальной Африке столь чудовищную коррупцию, что перед ней меркнет даже наша отечественная! Выборная монархия была и в Византии. Более того, православного монарха в принципе легитимирует (делает законным) лишь православный народ, т.е. Церковь, ибо Церковь — это сообщество людей. При этом институты легитимации могут быть различны (совершенно не обязателен всенародный референдум).

Где лежит грань между собственно монархией и президентской властью в республике? При сильной президентской власти эта грань размыта, хотя она все же существует. Сильная президентская власть — фактически республиканская модификация монархического принципа. Скажем, президент США — в некотором смысле республиканский монарх (его полномочия чрезвычайно широки). Однако в выборных монархиях монарх все же обычно избирается пожизненно. И даже там, где требуется ежегодное подтверждение полномочий монарха, как это было в Вавилоне или Экваториальной Африке, монарх (в отличие от президента республики) может сколько угодно долго продолжать царствовать, если его не отвергает собственное сообщество.

Все три правильные формы власти — монархия, аристократия и демократия — необычайно древние. Во всяком случае они древнее государства, что является лишним аргументом в пользу первичности общества, приоритета его перед государством. Есть также некоторые основания полагать, что монархия является самой древней из этих трех форм, ибо прообразом монархии, монархического правления, патриархальной царской власти является семья (разумеется, не «шведская» и не вообще семья XX в., а семья нормальная, которая может быть устроена только патриархально).

Достоинства монархии

Их довольно много, и они приводятся в классической литературе (в частности, у выдающегося русского юриста прошлого столетия Б.Н.Чичерина и у крупнейшего монархического мыслителя нашего века Л.А.Тихомирова). Остановимся на основных.

По всей вероятности, исключительное достоинство монархии состоит в ее способности сохранять неформальность отношений монарха и подданного даже в больших государствах. Вообще, элемент неформальности, элемент личных связей присущ всем правильным формам государственной власти, но не их искажениям. Если полностью разрушены неформальные связи в представительной демократии или в аристократической системе, представительная демократия вырождается в охлократию, а аристократия — в олигархию. Однако монархия обладает наибольшей устойчивостью в этом плане — она наиболее долго сохраняет элемент неформальности отношений. Не случайно, даже когда русского мужика научили обращаться к помещику на вы (французская форма), на что ушло много времени, к царю он продолжал обращаться на ты — так было принято.

Возможно, в силу этого монархия — важный инструмент объединения и еще более действенный символ единства, причем универсальный. Правильно устроенная монархия может быть символом единства государства, в т.ч. многонационального, в т.ч. империи (заметим, что все империи многонациональны, поэтому все они приняли монархическую систему). Монархия также может являться символом единства нации, символом общественной стабильности (благодаря своей надсословности). И, наконец, в христианских государствах монарх — в некотором смысле символ единства Церкви. Даже формально конституционные, а фактически декоративные монархии (вроде современной монархии в Великобритании) продолжают исполнять эту миссию — символа и инструмента единства.

Монархия вводит в канву социальных отношений исключительно благородные принципы. Это, например, верность — один из самых благородных критериев в отношениях между людьми и к тому же главная христианская добродетель (вряд ли кто-нибудь станет с этим спорить, если учесть, что первое название христиан, когда еще не существовало слова «христиане», было именно «верные»). Вдумайтесь также в смысл слова «верноподданный», акцент в котором явно на первом слове «верный». И.А.Ильин, известнейший мыслитель и правовед нашего века, провел такую границу: «Предел повиновения республиканца — право неповиновения, предел повиновения монархиста — долг неповиновения».

Достоинство монархии, впрочем вполне распространяющееся на сильную президентскую власть, — возможность принятия оперативного решения в тех случаях, когда времени на обсуждение просто нет. Кстати, правильным монархиям даже и не в составных политических системах не свойственно оперативно единолично принимать решения, если можно подождать и посоветоваться.

Еще одним важным достоинством монархии является способность эффективно выдвигать наиболее талантливых людей на руководящие посты. В монархических системах эта способность гораздо выше, нежели в республиканских, что легко объяснимо. Любой самый порядочный и благовоспитанный глава республиканского государства — премьер-министр или президент — неизбежно (хотя бы на уровне подсознания, как бы он ни гнал от себя эту мысль) будет видеть в талантливом министре или талантливом генерале конкурента, а следовательно, хотя бы невольно, придерживать его. А монарх социально выведен из конкуренции и благодаря этому не стеснен в подобных решениях. Более того, он сам заинтересован в выдвижении талантливых людей, ибо для монарха и династии поражение страны — это возможная угроза отречения, а гибель страны — гибель династии и скорее всего личная гибель монарха.

Недостатки монархии

Главный недостаток династической монархии так же, как и аристократии, — случайность рождения. На монархии с родовой системой наследования и монархии выборные это не распространяется, но при строго династическом наследовании нет гарантии, что не родится умственно неполноценный наследник. Поэтому в монархиях династических весьма желательно делить монархическую власть с какой-либо другой формой власти — с аристократией или с демократией.

Еще одним широко распространенным недостатком монархии является фаворитизм, склонность к выдвижению любимцев. Этот недостаток опять же устраняется составными политиями (или составными политическими системами), в которых монархия — не единственная форма, а действует в сочетании с другими формами.

Кстати говоря, не только демократия, а тем более аристократия, но и монархия чаще встречается в истории в составных политиях, нежели в чистом виде. Мы чаще видим монархии с аристократиями и даже монархии с демократиями, чем монархии, управляющие государством нераздельно. Не так уж редки в мировой истории и трехсоставные политии, сочетающие элементы всех трех форм власти.

Исторические разновидности монархий

К сожалению, в нас въелось представление, что монархии бывают абсолютными или же конституционными. Но, между прочим, абсолютную монархию придумали в XVI в., реализовали в XVII; конституционную придумали в XVII, реализовали в XVIII. Это — новейшие формы монархии, а до этого монархическая история насчитывала тысячелетия. Начнем рассмотрение с самых древних разновидностей монархии.

1. Монархии патриархальные или традиционные

Они характерны для традиционных обществ и могут развиваться в монархии сакральные или в монархии деспотические. Кроме того, черты патриархальной монархии, благодаря исторической памяти многих поколений, сохраняются в той или иной степени и в других монархических разновидностях. Патриархальная монархия, по всей вероятности, имеет не только прообразом своим отцовскую власть, но и прямо происходит из развития семейного принципа (традиционный монарх воспринимается как отец своих подданных). Патриархальная монархия имеет мало возможностей воздействовать на общество реформаторски, ибо традиционное общество почти не допускает этого, что не исключает реализации полновластия патриархального монарха в экстремальных ситуациях (например, в случае войны или иноземного вторжения).
Патриархальная монархия смыкается с монархией сакральной в одном чрезвычайно древнем обычае — обычае царской жертвы. Обычай добровольного принесения царем себя в жертву во имя спасения своего народа существовал у многих народов. Мифологическое наследие подобного рода изложено в классическом труде Р.Грейвса «Греческая мифология», который написан почти полвека назад, но нисколько не потерял достоинств. Грейвс замечает, что память о жертвоприношении царя достигла времен греческой и римской цивилизаций, но уже в замещенной форме (т.е. сохранились символические обряды, связанные с существовавшей в гораздо более глубокой древности царской жертвой).

Видимо, то же самое мы наблюдаем в ежегодном посвящении вавилонского царя для исполнения им жреческих полномочий на свадьбе бога Бела-Мардука. Происходило это так: каждый год царь являлся в главный храм, где его встречал верховный жрец, приветствовал должным образом, а затем наносил удар плетью. Если царь при этом плакал, наступающий год считался гарантированно плодородным и удачным. Не исключено, что жрецы специально тренировались бить не больно, а цари тренировались испускать слезы (это социальные технологии).

Серьезность царской жертвы, память о которой сохранялась в сознании людей в течение тысячелетий, наилучшим образом подтверждает царская жертва, принесенная Иисусом Христом — так она и воспринимается в христианском богословии. Так ее воспринимал и Понтий Пилат — наследник совершенно другой мифологической традиции.

2. Сакральные монархии

Сакральные монархии — это монархии, где первенствующие функции монарха жреческие. Иногда подобные монархии принято именовать «теократиями» (этот термин распространен, хотя и не верен, потому что «теократия» — дословно «боговластие», а скорее следовало бы пользоваться термином «иерократия» — «власть жрецов»). Сакральная жреческая монархия нередко связана с патриархальной. Из библейского и римского материала явствует, что глава патриархальной семьи был и семейным жрецом. Сакральные монархии часто связаны с традиционными обществами. Такова сакральная монархия Египта, по крайней мере в Древнем и Среднем царстве, где функции жреца — основные функции фараона.

Образцами сакральных монархий, но уже других (часто сословных) являются и такие, в которых монарх непосредственно не несет жреческих функций, но является высшим духовным авторитетом. Подобную монархию реализовал классический суннитский ислам, хотя реализовал недолго — на протяжении истории Халифата (до тех пор, пока халифы не утратили функций светских правителей, функцию же духовного авторитета они сохранили дольше).

Многовековая, а может, и тысячелетняя история сакральных монархий привела к относительной сакрализации любой монархической власти: сложению принципа священности особы царя и даже королевской крови. До наибольшего абсурда данный принцип довели французы в Средневековье — королевская кровь считалась настолько священной, что, как и с кем бы ни блудили их короли, королевские потомки признавались принцами крови. И наплодили они этих принцев крови видимо-невидимо. Впрочем, среди них бывали и очень достойные люди. Так, знаменитый французский военачальник, одно время соратник Жанны д`Арк граф Дюнуа был побочным потомком королевской фамилии, и к нему совершенно официально обращались: «Monseigneur le batard». Я даже не знаю, как это можно было бы прилично перевести на русский язык — ведь не скажешь же: «Ваше высочество ублюдок»?! Однако нашей монархической традиции это не свойственно.

3. Деспотические монархии

Это не ругательный термин — ничего общего деспотические монархии с тиранией не имеют. По-гречески, слово «деспот» означает «владыка», «повелитель». Деспотическая монархия складывается в военизированных обществах, хотя может сохраняться и после того, как они перестают быть милитаризованными. Из деспотического принципа вовсе не вытекает абсолютность власти деспотического монарха или то, что он правит более жестокими способами. Просто если сакральный монарх по происхождению — жрец, то деспотический монарх по происхождению — генерал. Как раз в деспотических монархиях мы видим обычно реально сильную монархическую власть в сочетании с ограждением чувства собственного достоинства и прав подданных. Как уже говорилось, подданные в таких монархиях — народ-войско.

Классическими деспотическими монархами были ассирийский царь (он — военачальник, не жреческого, а светского происхождения), армянский царь Древности и Раннего Средневековья, а также хан тюркской или монгольской орды (выборный деспотический правитель).

4. Сословные и сословно-представительные монархии

Их в истории мы видим чаще всего, может быть, потому, что о патриархальных монархиях сведений сохранилось гораздо меньше (они все-таки существовали слишком давно). Сословные и сословно-представительные монархии действуют в сословных обществах, поэтому наиболее характерны для потомков арийцев — народов, которые хоть в какой-то степени сохранили арийскую (индоевропейскую) традицию, а они основали большинство известных нам государств.

Для восточноарийских обществ характерно включение царя в сословие, причем, разумеется, не в высшее, а во второе — в воинское. Стоит упомянуть, что одно из древнейших персидских наименований царя «кшатра», а на санскрите «кшатра» — «воин» (индийцы и иранцы были близко родственными народами 3500 — 4000 лет тому назад). Индийские цари — раджи (обычно правители очень небольших государств) относились как в ведический период, так и в индуистский ко второй варне — варне кшатриев. Близость к воинскому сословию можно заметить и у всех иранских царей (персидских, мидийских и др.). Однако когда персидский шах стал иранским шаханшахом («царем царей»), его власть была сакрализована, но тем не менее сословность не была разрушена. В Иране (Эраншахре) наблюдался некоторый синтез сакральной монархии и монархии сословной. При всех шаханшахах домусульманского периода (а в Иране сменялись не только династии, сменялись господствующие имперские этносы) неизменно действовал совет представителей трех арийских сословий, т.е. монархия была реально сословной.

Напротив, в западной традиции сословных обществ монарх был надсословен, видимо, еще с очень глубокой древности. Уже у ахейцев царь выделен из очень развитой и влиятельной ахейской аристократии. Можно даже предполагать, что в ахейских обществах аристократия была сильнее монархии, и все же царский род (там был родовой принцип) выделялся и обособлялся.

Точно так же в традиции Домонгольской Руси князья — своеобразно обособленное сословие, отстраненное от собственно аристократии — бояр. За всю историю Древней Руси известна одна (в начале XIII в.) попытка боярина вокняжиться — попытка неудачная: не признали ни князья, ни бояре, — чем подтверждается действенность правила.

Надо сказать, что сословным обществам монархия безусловно показана, она для них полезна, потому что монархический принцип позволяет главу государства в рамках культурной традиции сделать надсословным, а следовательно, сделать арбитром в случае межсословных конфликтов.

Что же касается сословно-представительных монархий, то они возникают по мере роста государств. Ведь прямая демократия возможна только в очень небольшом государстве, где хотя бы полноправных граждан можно собрать на одной площади народного собрания. Видимо, 30000 полноправных афинян уже близко к пределу численности лиц, участвующих в прямой демократии. С увеличением размеров и многолюдности государства появляется демократия представительная. Она включается в систему сословно-представительных монархий, которые, конечно, в чистом виде монархиями не являются, ибо это — монархия с демократией или, что нередко, монархия с аристократией и демократией.

В лучшие периоды отечественной истории мы можем наблюдать у нас монархию сословную. В Домонгольской Руси IX-XIII вв. существовал монархический элемент (княжеская власть) и демократическое вече (т.е. прямая демократия в каждом княжестве). С созданием единой России мы перешли к сословно-представительной монархии (в XVI-XVII вв. царь правил с аристократической Боярской думой и сословным представительством — Земским собором).

Я не стану спорить с распространенным мнением историков, что сословное представительство и тем самым сословно-представительные монархии складываются в процессе борьбы за объединение государств против феодальной раздробленности. Нередко встречаются упоминания (это характерно для Западной Европы), что короли боролись с крупными феодалами, опираясь на парламент мелкого дворянства и горожан (бюргеров). Я могу лишь иронически заметить, что еще неизвестно, чья сторона в данном случае была инициатором. Может быть, именно мелкие дворяне и бюргеры опирались на королевскую власть в борьбе с крупными феодалами? Но за исключением этой оговорки, я согласен с данным мнением.

Интересно, что парламенты появились в процессе борьбы за единство государства. Первый датируемый в Западной Европе парламент — Кортесы Кастилии (1185 г.). Первый датируемый опыт парламентаризма в отечественной истории — Земский собор кн. Всеволода III Большое Гнездо (1211 г.), т.е. наш парламент на 54 года старше английского, созванного впервые в 1265 г. Сословно-представительные монархии преобладают в Западной Европе XIII-XVI вв. В отечественной истории эта форма правления держится с середины XVI и до конца XVII вв. Впрочем, строго говоря, сословно-представительная монархия — это уже составная политическая система.

Стремясь объединить государство, власть — как республиканская, так и монархическая — охотно бросается в объятья парламентаризма. Иначе она терпит поражение. В процессе объединения государства и развития своего парламентаризма, американцы противникам единства шею сломали, одержав победу в Гражданской войне (а наши школьники до сих пор думают, будто ее вели из-за негров).

Еще в начале 1991 г. было очевидно: если расчленение СССР станет свершившимся фактом, ни о каком торжестве парламентских принципов у нас можно не мечтать. Дальнейшее известно — расстрел Верховного Совета РФ в 1993 г. А корни октябрьских событий 1993 г. уходят в 1991 г., когда наша страна была расчленена.

5. Абсолютные монархии

Принцип абсолютизма генетически связан с тремя заметными историческими явлениями: с бюрократизацией, отходом от христианских основ и этатизмом.

Во-первых, большому государству свойственна либо монархия с аристократией, либо монархия с демократией. Если же аристократических и демократических институтов нет, неизбежна монархия с бюрократией, ибо при отсутствии оперативной связи со всей огромной территорией государства царь не может эффективно решать все вопросы без бюрократии. Монархия, лишенная представительных форм, заболевает опаснейшей болезнью — бюрократизмом. Франция в качестве бюрократического государства была лидером Западной Европы, а в Высоком Средневековье — и всего мира. Уже в XIV столетии Филипп IV Красивый в значительной степени подмял аристократию, создав мощную бюрократическую систему. Не удивительно, что Франция, правда, уже в XVII столетии стала страной классического абсолютизма.

Во-вторых, абсолютная монархия связана с антихристианскими тенденциями эпохи Возрождения и именно поэтому так воспевалась эпохой Просвещения. Христианин не мог бы согласиться с абсолютизмом по совести никогда, ибо для него абсолютен только один монарх на небесах. Однако христианским принципам этики и, следовательно, политики первый удар нанесли в эпоху Возрождения (вспомним известнейшие труды Н.Маккьяавелли), а эпоха Просвещения вся была посвящена этим ударам — дехристианизации западноевропейской культуры. В качестве инструмента для этого просветители с удовольствием принимали «просвещенный абсолютизм», который означает лишь одно: на троне сидит абсолютный монарх, которому на ухо нашептывает умные советы один из компании просветителей.

В-третьих, абсолютная монархия связана с возобладавшим в эпоху Просвещения принципом общественного договора в варианте Т.Гоббса (принципом Левиафана). Суть его в том, что в интересах дворянства или других сословий полномочия раз и навсегда делегируются государству, и подданным остается только повиноваться. Именно этот принцип был реализован в абсолютизме. Абсолютизм — одна из обнаженнейших форм этатизма, т.е. государственничества. И неважно, говорил ли Людовик XIV (лично очень симпатичный король): «Государство — это я», или эту его фразу потом придумали. Гораздо важнее, что он мог так сказать, это вполне вписывается в период его правления и в социальный уклад Франции XVII столетия.

Однако абсолютную монархию не следует путать ни с деспотической монархией (деспотический принцип воинского повиновения не исключает ограничения царской власти), ни с самодержавной (христианской) монархией, ни с тиранией. Как ни мало симпатична абсолютная монархия, тиранией она не является, ибо, во-первых, все абсолютные монархи принимали принцип неприкосновенности частной собственности. Другое дело, что конфисковать имущество могли по инспирированному приговору суда, но это — исключение из правила. Никто из абсолютных монархов не решился на массовые конфискации, на что запросто решались тираны. Во-вторых, даже абсолютные монархи не склонны полностью разрушать традиции. Так, при абсолютизме французском исчезли представительные органы (Генеральные штаты), но городские советы остались, хотя их возможности и были усечены. Существовали органы городского самоуправления и после укрепления абсолютизма в России в XVIII в. Кроме того, во Франции при абсолютизме сохранились также независимые судебные палаты (т.н. парламенты). Эта склонность соблюдать некоторые принципы собственной культуры, не рвать с ней в корне — безусловно, достоинство, сохраняемое и абсолютной монархией.

6. Конституционные монархии

Конституционная монархия идейно связана с абсолютной монархией и тоже представляет собой реализацию принципа общественного договора в различных его вариантах. Только теперь уже власть короля ограничена не так, как она была ограничена в сословных и сословно-представительных монархиях, — она теперь ограничена конституцией. Принцип разделения властей, характерный для конституционных монархий, обязан своим появлением абсолютной монархии — на некоторое время должен был установиться абсолютизм, чтобы потом общество начало защищаться от государства! Безусловный этатизм абсолютизма вызвал некоторый антиэтатизм. А общество сословное от государства не защищалось — оно государством повелевало.

7. Самодержавные или автократические монархии

«Автократия» — термин византийский. Позднее его стали переводить на русский язык, как «самодержавие». Первоначально, когда самодержцем объявил себя создатель России Иван III, наш величайший государь, это лишь означало, что он больше не является вассалом хана, что он абсолютно суверенен. Но постепенно термин «самодержец» стали воспринимать в связи с византийским наследием.

Василевс ромеев (византийский император) был автократором или самодержцем, христианским государем-императором. Формально власть его не была ограничена — сословного представительства при нем не было, и автократор мыслился единоличным источником законов. Однако его нельзя считать не только тираном, но даже абсолютным государем, и вот почему.

Во-первых, василевс ромеев был ограничен как христианский государь. Уже в первые века христианства (первое упоминание у апостола Павла в Новом завете) весьма серьезно разрабатывалась идея взаимодействия и содружества Церкви и государства. Впервые эта идея начала воплощаться в начале IV в. при императоре Константине Великом, первом христианском императоре. На рубеже IV-V вв. она была детально разработана Иоанном Златоустом, великим богословом и поэтом (см. его Толкования на послания апостола Павла), а окончательно оформилась в VI в. при императоре Юстиниане Великом.

Данная концепция именовалась «симфонией государства и Церкви» (по-гречески, «симфония» — «созвучие»). Суть ее такова: Церковь обладает исходно высшей и светской, и духовной властью, ибо глава Церкви — сам Христос, но меч светской власти она вручает христианскому царю и не вмешивается в дела правления государством, однако сохраняет за собой право нравственного суждения по малейшему решению власти. На практике это означало, что в случае редких конфликтов императору противостоял не патриарх, который всегда слабее императора, а Собор из нескольких сот епископов, который заведомо сильнее императора в христианской стране.

Во-вторых, василевс ромеев был ограничен правосознанием. Византийское общество было необычайно правовым. Все его граждане, в т.ч. и возможные наследники престола, воспитывались в сознании того, что император — источник законов, но пока нет нового закона, действующий писан прежде всего для самого императора. Нам бы так воспитывать государственных деятелей!

В-третьих, василевс ромеев был ограничен волей войска и синклита, так как именно они избирали нового императора.

И, наконец, в-четвертых, василевс ромеев был ограничен демократическими кругами столицы, организованными в «димы», т.е. в «корпорации граждан» (византийцы стали произносить слово «демос», как «димос»). «Димы» доводили свои пожелания до императора, и с их волей иногда лучше было не спорить.

Таким образом, власть василевса ромеев была реально ограничена и даже сословно ограничена, хотя формально и считалась не ограниченной.

Попытка перенесения автократии на отечественную почву дала первую в русской истории тиранию Ивана IV, ибо русские были куда демократичнее византийцев, но значительно уступали им по уровню правосознания. Со смертью тирана византийские принципы были русифицированы, и с 1584 г. «самодержавием» у нас уже называется составная система с Боярской думой и Земским собором, т.е. сословно-представительная парламентарная монархия. Известный публицист XVII в. Ю.Крижанич в «Политике» называет «правильным самовладством» именно сословно-представительную монархию.

Тирания

«Искажением» или «отклонением» монархии является тирания — власть эгоистического правителя. Термин «тиран» эллинский. Но эллины обычно тираном называли просто узурпатора — того, кто к власти пришел незаконным путем. Тот же, кто пришел законным, именовался у них царем. Поэтому не удивительно, что в литературе по греческой истории встречаются очень приличные и даже добродетельные тираны, как, например, поборник уважения граждан и защитник гражданских прав Писистрат Афинский (даже такое бывало)! Повторяю: все дело в узком звучании этого термина для рядового эллина, который полагал тираном любого, кто захватил власть или пришел к ней еще каким-нибудь не предусмотренным путем.

Однако Аристотель был гораздо тоньше и глубже своих соотечественников и обратил внимание на целый ряд других аспектов. Прежде всего он считал, что на тиранию распространяется общий принцип: «отклонение» действует в интересах части общества, в отличие от «правильной формы» государственной власти. Кроме того, Аристотель указал на свойственные тирану жестокие методы правления (весьма важная черта, по которой в последующие эпохи опознавали тирана). Надо сказать, что жестокость правления, как и эгоистичность правления, и даже эгоцентричность правления связывается в нашем сознании с тиранией гораздо больше, чем незаконный приход к власти. Наконец, Аристотель подметил, что тиран оказывается в некотором смысле вне общества. Аристотелю принадлежит тезис: «Законного царя охраняют граждане, тирана охраняют наемники».

Тирании — часто следствие социальных потрясений. Они обычно складываются в переходные, переломные эпохи, причем переломность бывает различной. Особенно характерны тирании в те моменты, когда надламывается или повреждается традиция. Именно в силу этого два периода в истории дали неимоверное количество тиранов. Первый — период борьбы демократий с аристократиями в греческих полисах, когда в одних случаях граждане, а в других толпа выдвигали против аристократии тирана (VI-V вв. до Р.Х.). Второй — эпоха итальянского Возрождения.

В настоящее время термин «тирания» в обиходе потерял свой первоначальный смысл. Его применяют главным образом в переносном смысле, оценочно, как характеристику жестокого правителя или правительства (а это совсем не обязательно тирания — жестокой может быть и олигархия), либо иносказательно: не покупающая внуку мороженное бабушка — конечно, тиранша! Даже высокообразованные западные авторы, которые вообще не могут сослаться на искажение терминологии марксистами, иногда подменяют термин «тирания» термином «диктатура», означающим совершенно иное. Так поступил в «Письмах Баламута» К.С.Льюис — выпускник Оксфорда и профессор Кембриджа. Это весьма опасно, ибо тирании в XX в. встречаются и, нет ни малейшего основания сомневаться, встретятся в будущем. Поэтому определенная строгость в обращении с этим термином для юриста, историка, государственного чиновника, политика обязательна.

Рассмотрим несколько примеров тирании.

Первый русский тиран — Иван IV. Законность его прихода к власти можно было бы поставить под сомнение в силу обстоятельств его рождения, но другого претендента на престол не было, и формально он к власти пришел вполне законным путем как наследник. Тиранический опыт его правления начинается с опричнины, но готовится началом Ливонской войны, против которой его правительство категорически возражало. Понимания в Боярской думе Иван IV тоже не нашел бы. Созыв Земского собора тем более ему ничего бы не дал. Тогда он развязал Ливонскую войну провокацией (классическая методика тирана) — отряд Алексея Басманова явочным порядком захватил Нарву. В результате, война началась, причем в крайне невыгодной для нас ситуации — с сильным риском вызвать создание коалиции нескольких сильных держав, что и произошло впоследствии, когда в войну вслед за Польшей вступила Швеция.

В предисловии к «Князю Серебряному» А.К.Толстой негодует «…не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования». Наличие тиранов в нашей истории неоднократно использовали в антирусской пропаганде, заявляя, что русские, де, — вечные рабы и очень любят тиранов. На самом же деле есть более и есть менее тираноустойчивые системы, однако ни один народ в своей истории тиранов не избежал. Так, Англия, еще в Средние века создавшая демократию не только муниципальную, но и парламентарную, получила своего тирана чуть раньше нас. Это был старший современник Ивана IV — Генри VIII, типичный тиран эпохи Возрождения. Кстати, в Англии при нем даже действовал Парламент и послушнее любого Верховного совета единодушно голосовал за все предложения тирана.

Полагаю, успех тирании основывается на том, что тиран превосходит допустимый в данном обществе в данную эпоху уровень жестокости. Сказав, что тиран жесток, мы не скажем ничего, потому что жестокость — понятие в определенной степени историческое. Например, до Ивана IV в «отсталой» России квалифицированной казни (т.е. казни, в которой определяется способ умерщвления) вообще не было, тогда как в «передовой» Франции она была. А начав сажать на кол, Иван IV резко перешагнул через представления общества о возможном уровне жестокости, и общество оцепенело от ужаса.

Такое оцепенение в истории наблюдалось неоднократно и в итальянских тираниях, и в китайских. Стоит отметить, что ни один полноценный тиран не был свергнут. Они либо умирают своей смертью, либо — счастливый случай — их убивает какой-нибудь герой (и тираноубийцам ставят памятники, как Гармодию и Аристогитону в Афинах), но низложения тиранов не получается. Разумеется, уровень оцепенения обманчив, и любой тиран боится своих подданных. Тот же Иван IV построил мощный замок на Ваганьковском холме, где теперь находится главная библиотека страны. Он укреплял Вологду, чтобы было где отсидеться, если ему придется бежать из Москвы. Он договаривался с английским правительством, чтобы его приняли, если ему придется бежать за границу (о чем есть соответствующая переписка). Тиран боится всегда. Цари не ездили в бронированных экипажах — в них ездили тираны (правда, в XX в. в них стали ездить все, но уж такая у нас эпоха)!

А вот пример поведения весьма могущественного римского императора. Элий Адриан, третий в династии Антонинов (начало II в. н.э.) прогуливался по Риму, из чего вовсе не следует, что его несли на бронированных носилках, а по портикам вокруг шныряли десятки замаскированных секьюрите в бронежилетах под тогами. Он просто гулял и думал, вероятно, о чем-нибудь эллинском (он был большой эллинофил). Внезапно его остановила бедная старуха и попросила разобрать ее спор с эдилом (низшее должностное лицо в Риме, нечто вроде шерифа). «Отстань, мне некогда», — ответил тот и пошел, думая о прекрасном. «Ах, тебе некогда! — крикнула ему в спину сварливая старуха. — Тогда не будь императором»! Адриан вернулся и разобрал их спор. Эта ситуация абсолютно невозможна в XX в., но она невозможна и ни с одним тираном.

Однако даже классическая полноценная тирания (когда имеет место весь набор характеристик тирана — и способ прихода к власти, и жестокость правления, и эгоистичность) не наследуется. После правления тирана всегда следует мягкое правление или цепь мягких правлений.

После Генри VIII было мягкое правление Эдварда, а затем было длинное и довольно жесткое правление Елизаветы Английской, но оно было предельно националистическим, т.е. проводилось в интересах Англии и англичан (неразделимые понятия!), и поэтому никак не может рассматриваться, как тираническое.

После Ивана IV было мягкое правление Федора. Кстати, несмотря на общеизвестность доброго нрава Федора, стоило только тирану Ивану IV умереть, сословия потребовали процедуры избрания царя, и Федору пришлось-таки ее пройти, как и всем последующим царям вплоть до второго тирана в российской истории — Петра I. Вообще, в истории России тиранов было всего два. Это совсем немного в сравнении хотя бы с Италией, где их были десятки. Можно, конечно, добавить к этим двоим еще и И.В.Сталина, но советский период — это не вполне история Российского государства и уж совсем не история русской политической традиции.

Рассмотрим пример, доказывающий тот же тезис от противного. Первым масштабным тираном в китайской истории стал Цинь Ши или Цинь Ши хуанди (конец III в. до н.э.). Это — первый китайский император (он первым сумел построить империю, объединив китайские царства и княжества). Он возвел Великую китайскую стену, а также неимоверное количество дворцов. В частности, у него было много дворцов в столице, однако Цинь Ши так боялся собственного народа, что никто заранее не знал, в каком из них он сегодня будет ночевать. Он построил по всему Китаю хорошие дороги, но в отличие от римских, тоже хороших дорог, они обладали странной конфигурацией — средняя их часть (вдоль осевой линии) была приподнята, и по этой приподнятой части дороги мог ездить только император. Додуматься до этого способен только тиран! Приподнятая часть дороги была такой ширины, чтобы по ней спокойно могла проезжать его кибитка, с боков эта приподнятая часть ступенькой обрывалась вниз, а справа и слева от приподнятой части шла нормальная проезжая часть дороги. И таким образом строились сотни километров дорог! Император носился по ним из города в город в своей бронированной кибитке и в каждом городе за нераспорядительность жесточайшим образом казнил чиновников и всех, кто попадался под руку. Тем не менее страна разваливалась, потому что все боялись принимать решения, и за всеми решениями отсылали к императору. В конце концов он свихнулся и несколько позже умер своей смертью. Его преемник Эр Ши решил не от большого ума, что ему дозволено править теми же методами — в результате, месяца через полтора его убили.

Надо сказать, что в СССР после И.В.Сталина смягчение началось сразу (уже летом). И смягчение это начал даже не Н.С.Хрущев или Г.М.Маленков, а Л.П.Берия. Я сомневаюсь, что он был добрее Сталина. Просто он понимал, что ему не дозволено править так же, как Сталин. Он был умнее императора Эр Ши.

Диктатура

От понятия «тирания» следует четко отличать понятие «диктатура», которое тоже используется фривольно иногда даже профессионалами, уж не говоря о термине «диктатура пролетариата».

«Диктатура» — понятие римское и означает всегда «экстраординарную власть». Диктатор назначался римским сенатом сроком на 6 месяцев в случаях, когда республика оказывалась в очень тяжелой ситуации. Позднее, к концу Гражданских войн этот срок иногда продлевался (как это было, например, у Суллы). Диктатор заменял двух консулов, объединяя в своих руках их верховную власть, и, кроме того, получал право военачальника выносить смертный приговор в стенах города. Классическим диктатором, на примере которого воспитывали римлян, был знаменитый Цинциннат, человек весьма небогатый. Его назначали диктатором 3 раза. И все 3 раза он исправно выполнял свои функции, вовремя слагал с себя полномочия и возвращался к своим быкам (землю пахать).

Диктатура, как власть экстраординарная, к ординарным формам власти никакого отношения не имеет. Диктатора может назначить и демократия, и аристократия, и даже монарх.

В отечественной истории нам известен монархический диктатор. Это был министр внутренних дел М.Т.Лорис-Меликов, которому экстраординарные полномочия были вручены из-за народовольческого террора императором Александром II. Хотя в полном смысле слова римским диктатором министр не был (в России продолжал править император). Надо сказать, Лорис-Меликов справился с возложенными на него обязанностями — при нем почти всех народовольцев уже переловили. Тем не менее буквально из последних сил народовольцы все же успели бросить в Царя-освободителя бомбу (его трагический конец общеизвестен).

Знает отечественная история и пример демократического диктатора, у которого по сути дела даже официальный титул «Выборный человек всея земли» (никогда не повторявшийся впредь) указывал на экстраординарные полномочия. Это — К.З.Минин. Вряд ли он читал что-либо по римской истории, будучи мясным торговцем, но, как и римский диктатор, который сам назначал себе помощника («начальника конницы»), Минин сам назначил главнокомандующим кн. Пожарского (своего рода помощника диктатора). Минин был демократически избранным диктатором, сложившим свои полномочия по восстановлении ординарной власти.

Если же диктатор, обладающий большими возможностями, не складывает полномочия, это означает, что диктатура эволюционировала в тиранию. Рассмотрим примеры.

Сталин — чистейший воды тиран, ибо он добился экстраординарных полномочий не законным путем, а благодаря аппаратным играм и затем террору (никаких полномочий ему никто не вручал). Его же менее удачливый конкурент Адольф Гитлер получил власть как диктатор (он совершенно законно занял пост райхсканцлера), но явочным порядком упразднив пост райхспрезидента и перестав собирать райхстаг, он стал тираном. С другой стороны, Франсиско Франко должен восприниматься как диктатор до конца дней своих, ибо Испания считалась представительной монархией, Кортесы (парламент) были восстановлены во время правления Франко, а в конце его правления восстановлена была и королевская власть. Экстраординарными полномочиями обладал во время Гражданской войны и Джордж Вашингтон, которого можно в какой-то степени считать республиканским диктатором, но тираном он не стал.

Лекция 6
АРИСТОКРАТИЯ И ОЛИГАРХИЯ

Аристократия

Аристократия — это власть, а точнее, правление лучших.

Надо сказать, на протяжении веков многие термины меняли свое значение. Сегодня термины «аристократия» и тем более «аристократ» утратили свой политический смысл. В современном языке аристократ — человек, принадлежащий к потомственной знати, причем и в случае, когда он к власти никакого отношения не имеет. Но говоря об аристократии, как о форме власти, необходимо разграничивать понятия «знать» и «аристократия». Аристократия — это знать, осуществляющая власть, осуществляющая правление. А просто знатных людей эллины называли не аристократами, а эвпатридами, т.е. происходящими из благого рода, благородного происхождения (по-гречески, «эв» — «благо», «патрос» — «отец»). Конечно, от каждого действующего во власти аристократа требовалось быть благородного происхождения, иначе он не мог бы стать аристократом (справедливо утверждение, что аристократов в первом поколении не бывает). Однако строго юридически и исторически аристократ — это не только благородный человек, а благородный человек, осуществляющий на этом основании власть или обладающий частью власти.

Аристократия, безусловно, догосударственного происхождения, хотя, по-видимому, она моложе не только монархии, но и демократии. Прообразом аристократии является племя. Очень часто племенная аристократия реализуется в форме совета старейшин или собрания предводителей родов. Мы почти никогда не видим аристократию в чистом виде. Обычно она встречается в составных политических системах — вместе с монархией, вместе с демократией или вместе с обеими, и никогда не встречается совместно с одним из «искажений».

Объединение в одной политической системе монархии с аристократией имело место в некоторых греческих полисах. Такое объединение на протяжении большей части Средневековья встречается и в Западной Европе. Аристократии в принципе наиболее характерны для сословных обществ. Можно даже утверждать, что наличие аристократии как таковой уже делает общество сословным, потому что хотя бы одно сословие — сословие знатных — уже выделено.

Несмотря на то, что сословное общество характерно для потомков арийцев (для них наиболее характерно наличие аристократий), мы можем встретить аристократии и в других странах и в других культурах. Устойчивая аристократия была в старом Ашшуре (т.е. Ассирии древнего периода), а в Новоассирийском царстве, которое представляло собой уже опыт создания империи, мы видим остатки старой ашшурской аристократии и бурно формирующуюся новую — военную — аристократию, уже имперскую. В Китай аристократические традиции и институции попадают в эпоху Чжоу (примерно XII в. до н.э.) и оставляют мощный след в конфуцианстве — весьма и весьма аристократической этической системе.

Вообще, аристократии складываются очень медленно, в т.ч. и в арийских обществах. Особенно медленно этот процесс идет в арийских обществах Востока, так как ему препятствует четкое деление общества на сословия или варны (не будешь же считать аристократией всю варну кшатриев, т.е. воинов)! Тем не менее аристократия складывается. В Иране, например, она сложилась в период существования империи и дальше уже не исчезала.

Достоинства аристократии

Бесспорнейшим достоинством аристократии — здесь она ни с кем не сравнима — является умение повиноваться и отдавать приказы (вещи связанные, ибо человек, не умеющий исполнять приказы, никогда не научится их отдавать). Для аристократии это умение традиционно и воспитывается с младенчества. Между прочим, в демократические системы чисто аристократические добродетели (в т.ч. и упомянутую) привносит воинская служба.

Аристократия — хранительница национальной и, шире, великой культуры, ибо никогда не совершает резкой измены собственной традиции. Собственной культу/pре может изменить монарх (далеко ходить не надо — Петр I), это может произойти с демократическими кругами, но этого никогда не случится с аристократией.

Надо отметить, что, формируя имперскую элиту, или имперскую знать, или имперскую аристократию (это не совсем одно и то же, но можно говорить в т.ч. и об аристократии), создатели империи всегда включают в нее представителей аристократии различных народов и таким образом цементируют империю. Это в высшей степени характерно для русской истории, но не только для нее
.

Однако если целью ставится не созидание империи, а порабощение того или иного народа, любой поработитель наносит первый удар именно по аристократии, стремясь ее уничтожить во что бы то ни стало. При этом способы уничтожения могут быть разными. Аристократию могут истреблять физически. Ее могут уничтожать социально, вытесняя в социальные низы (наиболее сложный путь, ибо сопротивляется и знать, и народ). Ее могут и ассимилировать, т.е. попросту украсть. Так украли, окатоличев и ополячев на протяжении XV-XVII вв., западнорусскую знать. В результате, предки тех, кого сейчас зовут украинцами и белорусами, вошли в Новое время вообще без собственной знати. В Польше, пожалуй, больше аристократических фамилий русско-литовского происхождения, нежели исконно польского. Выиграли же от этого не литовцы и русские, а поляки. Даже величайший польский поэт Мицкевич белорусского происхождения, но он себя ощущал вполне поляком.

Не следует ждать от аристократии бурной инициативы, особенно в проведении реформ. Аристократия консервативна. Инициативна демократия, инициативна монархия, а аристократия — всегда стабилизатор. Именно эту функцию она с успехом выполняет в составных системах. История Позднего Средневековья и Раннего Нового времени показывает: королевская власть и демократические палаты парламентов Западной Европы были инициативными составляющими, аристократия — всегда стабилизирующей.

Необычайную важность роли аристократии понимали еще в XIX в., а может быть, и в начале XX. Именно поэтому аристократию, при ее отсутствии, пытались чем-нибудь заменить. Таков итальянский Сенат, включающий в себя известное число пожизненных сенаторов. Таков и Сенат США. Вообще, политическая система США списана с трехсоставной политии Великобритании, но вместо короля в ней учрежден президент, а вместо Палаты лордов квазиаристократическая палата — Сенат (безусловный стабилизатор уже хотя бы потому, что сенатора избирают на 6 лет, т.е. на более длительный срок, чем президента, и сенат каждые 2 года обновляется на 1/3, т.е. в нем всегда заседает большинство тех, кто уже вошел в сенатскую традицию).

Особым достоинством аристократии и, шире, знати является аристократическое воспитание. Так, на Руси XVII в. молодого человека знатной фамилии с младенчества готовили к тому, что к 15-ти годам он, например, станет рындой (почетным телохранителем при особе государя), а следовательно, будет присутствовать при важнейших государственных церемониях, посольских переговорах и т.д. К 17-ти годам он собственно вступит в службу и станет младшим офицером в войске или младшим членом посольства и в этом качестве будет стажироваться ряд лет. Потом он получит функции государственного чиновника — коронного представителя на местах, т.е. городского воеводы. Позднее он начнет командовать самостоятельно полком или поедет вторым послом, далее станет послом или главнокомандующим. И венец его карьеры — заседание в государевой Думе.

В семьях, причастных к аристократии, воспитывается недосягаемая для других семей ответственность каждого члена семьи. Не случайно в очень многих странах и у многих народов, сохранявших аристократию, было принято отрока знатного рода воспитывать в чужой семье. Там перед ним не заискивали, ибо в нем никто не был заинтересован (ведь он не здесь будет знатным человеком), и не сюсюкали с ним. В итоге, он получал мужественное воспитание. Наследников престола также нередко воспитывали при чужом дворе (уважение будет максимальное, но искательства не будет — он же будет чужим королем)!

Даже те общества, которые не управляются аристократиями (повторяю: аристократия — явление достаточно частое, но частое именно в составных политических системах), стремятся сохранить определенный круг аристократических должностей. В Афинах при полном торжестве демократии первый архонт, именем которого назывался год, был эвпатрид всегда. В фиванской системе, более аристократической, стратигами (главнокомандующими) и беотархами (представителями городов Беотийского союза) бывали только аристократы. Великий, если не величайший, полководец эллинского мира Эпаминонд был фиванский аристократ и, кстати, очень бедный, как сообщает его биография. В Великобритании еще относительно недавно бОльшая часть офицеров Королевского флота принадлежала к знатным фамилиям, а Министерство иностранных дел и по сию пору в основном комплектуется аристократически, чего так не хватает нашей дипломатической службе.

Уже говорилось, что аристократия отличается высокой совместимостью. Аристократии с демократиями — не редкость в средневековых городах-государствах. Новгород и Псков управлялись совместно аристократией с демократией вплоть до включения этих городов в состав единой России на рубеже XV-XVI вв. Аристократия бывает очень часто терпима к правам как демократического элемента власти, так и монархического. Все дело в том, что аристократия никогда не сомневается в своем праве управлять. И аристократия более, чем все остальные граждане, все остальные соплеменники, считает государство своим, а потому и соплеменников — своими. Но при своей высокой совместимости с другими формами власти именно аристократия наиболее устойчива среди них к отклонениям.

Тирании аристократия никогда не допустит, а если тиран в результате тех или иных обстоятельств (например, восстания толпы) все же придет к власти, он первым делом начинает истреблять аристократию. Есть такой исторический анекдот: тиран Коринфа Периандр (6 в. до н.э.) послал к тирану Милета Фрасибулу своего доверенного слугу с просьбой научить, как наилучшим образом управлять полисом, а Фрасибул увел слугу в поле и молча начал сбивать высокие колосья. Так поступали в Элладе. В России тиран Иван IV аристократию уничтожал физически и уничтожил ее настолько, насколько у него хватило сил. А тиран Петр I уничтожал аристократию социально, предельно бюрократизируя систему — своей «Табелью о рангах» он низвел боярскую аристократию до положения низового служилого дворянства. Это не что иное, как проявление страха перед аристократией и ненависти тирана к ней. Аналогично английская аристократия немало понесла потерь в тиранию Генри VIII. И таких примеров можно привести множество.

Охлократия аристократию ненавидит и, если приходит к власти (что бывает редко), стремится ликвидировать ее немедленно в соответствии с главным своим принципом: «А я не хуже тебя»! Зато демократия аристократию терпит часто. Я уже приводил примеры сохранения аристократических традиций в Элладе, а что касается отечественной истории, то тот же новгородец, человек свободолюбивый, мог с кем угодно поговорить о достоинствах своего посадника, мог покритиковать его и даже заявить, что того надо гнать в шею. Однако он прекрасно понимал, что Господином Великим Новгородом он — замухрышка — управлять не может, что посадничество — дело боярское. Это очень устойчивая традиция.

А олигархия, которая наиболее въедлива и ухитряется спрятаться за спиной как у монархии, так и у демократии (стремясь последнюю превратить в охлократию), вообще невозможна при аристократии даже в составной системе, потому что аристократия — публичная власть немногих — не потерпит тайной власти немногих.

Недостатки аристократии

У аристократии, как и у монархии, есть один серьезнейший недостаток — случайность рождения. Однако для монархии это — явление одномоментное (просто рождается недостойный или неспособный монарх). В аристократии же число недостойных может накапливаться (т.е. может идти процесс вырождения знати). С этим основным недостатком аристократии бороться возможно, пополняя ее. Лучший метод для этого на протяжении ряда веков использовала Великобритания. С давних времен выдающиеся англичане анноблируются, т.е. возводятся в дворянское достоинство (им присваивается рыцарский ранг с титулованием «сэр»). Заслуженные англичане, уже имеющие рыцарский ранг, могут быть в дальнейшем возведены в баронское достоинство и стать лордами, а следовательно, членами Палаты лордов. Причем в английском обществе титула «сэр» удостаиваются не только офицеры, что естественно во всем мире, но и видные предприниматели (как сэр Бэзил Захаров, русского происхождения), видные писатели (как сэр Артур Конан Дойл), видные ученые (как сэр Эрнест Резерфорд), даже видные спортсмены (как футболист сэр Стэнли Мэтьюз и автогонщик сэр Найджел Менсел).

Однако для формирования знати по-английски необходимо иметь уже сложившуюся демократическую элиту общества, чтобы из ее состава успешно черпать пополнение аристократии, а также институт монархии, ибо присвоение ранга парламентским голосованием способно вызвать лишь смех. Иными словами, необходимо иметь реальную демократию и реальную монархию. Заметим, что анноблирование, конечно, воздействует на общество, но воздействует и другое — непреложным образцом поведения в английском обществе стал образец джентльмена. Под этот образец «подтягиваются» прежде всего буржуа да и потихонечку все англичане.

Надо сказать, что в России тоже была система анноблирования. Дворянство в России получалось службой, чаще и легче всего военной. Офицеры — дворяне из солдат не были редкостью, а встречались и генералы. Был даже один рядовой солдат из крестьян, дослужившийся до полного генерала (до фельдмаршала ему оставался только один шаг) — первый генерал И.Н.Скобелев, дед знаменитого «Белого генерала» М.Д.Скобелева (которого прозвали «Ак-паша» — «Белый генерал», когда он вел кампанию в Средней Азии в 80-ые гг. XIX в.). Основатель рода Скобелевых служил в течение четырех царствований — начав служить при Екатерине II, он вышел в отставку и вскоре скончался при Николае I. Вообще-то он был Кобелев из дер. Кобели и под этой фамилией нес службу солдата, но когда пришло время его анноблировать, в Департаменте герольдии решили, что новому гражданину и основателю рода неудобно иметь такую фамилию и привесили буковку «с», откуда и пошла фамилия Скобелев.

Олигархия

«Искажением» аристократии является олигархия (по-гречески, «власть немногих или власть шайки»). В истории это «искажение» встречается наиболее часто. Аристотель описывает лишь одну его разновидность — власть богатых (вероятно, характерную для его эпохи) и относится к ней отвратительно, тогда как существует много разновидностей олигархии.

В олигархию может выродиться аристократия, что бывает редко, но все же бывает. Для этого аристократия должна полностью замкнуться, стать недоступной. Так, в России в олигархию постепенно превратился Верховный Тайный совет, созданный императрицей Екатериной I и кн. А.Д.Меншиковым. Кстати, если доступ в аристократию слишком легок, она тоже перестает быть аристократией. Олигархии пристраиваются негласно в тени монархии и даже ухитряются уцелеть при тираниях, хотя становятся очень тихими, сохраняя некоторое минимальное влияние и готовясь захватить власть после смерти тирана (см., например, А.Авторханов «Загадка смерти Сталина»). Олигархии великолепно чувствуют себя при охлократии — что можно лучше придумать, чем дергать толпу за ниточки?! И, наконец, демократия не является абсолютно олигархоустойчивой (А.Кольев «Мятеж номенклатуры»).

Бюрократия и олигархия

Заметим, что ругательным является термин «бюрократизация», а не термин «бюрократия». Наличие бюрократии — это всего лишь наличие категории профессиональных администраторов. Во многих обществах, а в обществах Нового времени обязательно (они без этого жить не могут) существует категория профессиональных администраторов, и это совершенно нормально. Представители бюрократии в первоначальном смысле этого слова, т.е. чиновничество, могут вливаться и в ряды демократической элиты (скажем, быть куда-нибудь избранными), и в ряды аристократии, если таковая имеется, но, разумеется, не толпой, а поодиночке, за особые заслуги. Тут уместно вспомнить, что обращение к русскому офицеру «Ваше благородие» означало для всех, что офицер происходит из благого рода, и когда солдат становился офицером, все понимали, что он именно с этого момента основывает благой род. Однако исключительная опасность бюрократии заключается в том, что, конституируя себя как власть, она может превратиться только во власть олигархическую и ни в какую другую. Причем такое возможно и в монархической, и в демократической системе.

Олигархии тайных обществ

Таковые, видимо, существовали уже в Древности, но стали вполне заметны в Средневековье. Антисистема, приходящая к власти, всегда образует олигархию. Классический пример — правление Фатимидов в Египте, которое было по сути дела не монархическим, а олигархическим правлением.

Пресса нашего времени как олигархия

Гласность и публичность — естественная среда существования любой правильной формы власти — и монархии, и аристократии, и демократии. Гласность сама по себе в значительной степени может способствовать неудаче генезиса олигархии, ибо последней легче всего сложиться в темном углу, а не на ярком свету. Однако сравнительно недавно прессу в США стали именовать четвертой властью (речь идет о демократическом обществе, где действует принцип разделения трех властей, а прессу именуют четвертой). Затем такой подход был внедрен и у нас. Но если процесс формирования в демократических обществах трех ветвей власти описывается законом и может совершаться гласно, то редактора или журналиста не выбирает никто, кроме дающих ему возможность печататься в том или ином издании. Поэтому пресса должна рассматриваться, как одна из разновидностей сферы обслуживания граждан. А когда пресса становится властью, гражданам угрожает олигархия.

Полицеские режимы

Олигархическими являются и самые омерзительные из всех государств, которые только можно себе представить — полицейские режимы (частный случай бюрократических систем). В таких государствах полицейские складываются в касту, и, в результате, вместо барина на сцену является постовой. Естественно, полицейский режим, как любая бюрократическая система, будет конституироваться как олигархия со всеми характерными для нее чертами: отсутствием публичности, угнетением частной жизни и стремлением превратить граждан в толпу.

Итак, ни одна из трех правильных форм власти безусловной устойчивости к олигархии не имеет. Наиболее устойчива к ней аристократия, но она в чистом виде в больших государствах невозможна. Реально от олигархии (и, в частности, от полицейского режима) лучше всего защищают составные политические системы.
 

Лекция 7
ДЕМОКРАТИЯ И ОХЛОКРАТИЯ

ДЕМОКРАТИЯ

Слово «демократия» у нас обычно переводят, как «власть народа» (по-гречески, «демос» — «народ», «кратос» — «власть»). Но по-гречески, «народ» — и «этнос» (нация), и «лаос» (население), однако ни этнократия, ни лаократия в древнегреческой литературе не упоминаются. На самом деле демократия — не власть народа. Демократия — власть полноправных граждан. А в античных демократиях полными правами обладал отнюдь не каждый (т.е. отнюдь не каждый принадлежал к демосу). Совершенно бесправными были рабы. Были сильно ущемлены в гражданских правах и, разумеется, не имели политических прав вольноотпущенники и варвары-инородцы. Политическими правами не обладали и свободнорожденные женщины, но они могли реализовать свои гражданские права, как то: владеть имуществом, наследовать его, обращаться в суд, и пр. Не обладали полнотою прав и свободнорожденные юноши (эфебы) до их совершеннолетия.

Но был еще один весьма значительный слой свободнорожденных совершеннолетних эллинов, которые тем не менее не имели ни малейшего отношения к демосу, а следовательно, и к демократии. Это — «метеки», т.е. изгнанники. (Правильнее было бы сказать «метойки» — от греческого «метойкос», но это «ой» не любят транскрибировать в современных языках и обычно пишут «метеки», как это и звучит на новогреческом.) В метека превращался любой полноправный гражданин, живший не в своем полисе (скажем, афинянин в Коринфе), ибо полными правами он обладал лишь в границах своего полиса и его хоры (сельской области). А за пределами собственной хоры он терял не только политические права в полном объеме, но в некотором смысле и гражданские. В принципе, его могли убить, ограбить или захватить в рабство просто обитатели соседнего полиса, хотя обычно никто этого не делал в силу греческой солидарности, свойственной грекам, как и любому другому этносу. Метек не мог самостоятельно выступать стороной в полисном суде, а тогда был только состязательный процесс, никакого государственного обвинения не существовало, как потом не существовало его и в Риме. Тем не менее интересы метека в суде по его просьбе, в крайнем случае за определенную мзду, обязательно представлял тот или иной гражданин на основании договора о гостеприимстве (см. Лекцию 4). Такие договоры действовали по всему эллинскому миру, обеспечивая правовую основу нормальной жизни, а границы гражданства, между тем, оставались незыблемыми.

В греческом полисе изгнание было тяжким наказанием. Оно приводило к утрате большей части гражданских прав. Достаточно вспомнить суд черепков (остракизм), с помощью которого распустившаяся уже несколько греческая демократия ежегодно изгоняла одного гражданина, который, с точки зрения большинства граждан, писавших его имя на черепках, представлял наибольшую угрозу полису. И хотя каждый год изгоняли лишь одного, висел этот дамоклов меч над каждым.

Вообще, в той или иной форме изгнание существовало в любом обществе с развитыми демократическими правами и привилегиями, с развитым участием граждан в управлении, и всегда это было не что иное, как лишение гражданских прав. Изгнание знали городские коммуны Средневековья. Изгнание знала любая орда. Изгнание практиковала Домонгольская Русь — тоже своего рода страна городов-государств.

В современной России метеками являются лимитчики, бомжи, а теперь еще и беженцы. Среди последних есть и представители этносов, образовавших за последние годы собственные государства, и представители этносов, исконно проживавших на территориях, которые сейчас отошли другим государствам. Классический пример подобного рода — месхи (отуреченные грузины). История их трагична. Месхетия находится в Грузии, но И.В.Сталин месхов насильственно выселил в Узбекистан. В годы перестройки узбеки учинили месхам погром, и М.С.Горбачев переселил бОльшую их часть в Смоленскую область, хотя в то время обладал еще достаточной властью, чтобы вернуть месхов на исконные земли в Грузию, заставив оплатить их переселение Узбекистан. Вполне естественно, что беженцев принимают, а уж тем более их принимают христианские народы. Но если беженцам предоставляют гражданские права, значит, гражданские права украдены у коренного населения.

Что требовалось от эллина, чтобы стать гражданином своего полиса? Быть в нем рожденным (чем богаче становился полис, тем труднее было пришлому получить права полисного гражданства), достичь совершеннолетия, т.е. 20 лет (там было довольно раннее совершеннолетие), выполнять все необходимые нормы воспитания гражданина, принятые в данном полисе, т.е. приобрести элементарную грамотность и достаточное воинское мастерство, чтобы вступить в строй полисного ополчения (фаланги). Но и это еще не все — далеко не все успевали к 20 годам жениться и завести ребенка, что тоже было необходимо для получения гражданских прав. Надо сказать, гражданские общества Эллады всегда уделяли внимание поддержанию рождаемости граждан. Что же касается рождаемости не граждан — метеков, вольноотпущенников и рабов, — то гражданские общества она не интересовала. Полис не пресекал и не поощрял рождаемости среди не граждан, и это логично, ибо эти люди не были включены в политическую систему, в ополчение граждан.

В отличие от эллинов, римляне были не столько социальным, сколько семейным народом. Для них главной ценностью была семья. И субъектом римского права фактически являлся отец семейства (pater familias). Поэтому в римской правовой системе нигде прямо не указано на невозможность приобретения политических прав, покуда у вас нет детей. Тем не менее римляне, как и эллины, были предельно заинтересованы в увеличении своего населения, в силу чего признавали гражданские права даже за лицами, не обладавшими никаким имуществом, по сути дела босяками, от которых обществу не было никакого прока, кроме одного: будучи римлянами, эти босяки способны были рождать римлян. Их в Риме называли «пролетарии» (точный перевод с латыни — «бедные размножающиеся»). Кстати, до конца Гражданских войн, т.е. до реформ Гая Мария, пролетариев в легион не брали (римляне не доверяли оружия тем, кому нечего защищать по отсутствии имущества). С реформами Мария в легионе появляются наемники. И, естественно, пролетарии не входили в трибы Народного собрания (не избирали римских магистратов).

Итак, одна из распространенных норм большинства демократий: ценность семьи. Другая: ценность собственности. Постулировалось, что демос состоит из домохозяев — людей, обладавших собственностью.

Даже Аристотель с его аристократическими симпатиями проявлял интерес к «политии» (в его терминологии «власти полноправных граждан») и рекомендовал поддерживать систему ограничений правоспособности в таком состоянии, чтобы к политической жизни были допущены «средние люди» (это — дословный перевод с греческого, а мы сейчас говорим «средний слой», или «средний класс», или «люди среднего достатка»). Интересна мотивировка этого тезиса. Аристотель пишет, что, в отличие от богатых, «средние» вынуждены работать и тем самым лишены возможности посвятить всю свою жизнь опасным для общества политическим играм, а в отличие от бедных, они не склонны посягать на чужое имущество. По сути то же самое отмечает в своей классической речи и известнейший позднеафинский оратор Исократ. Он долго перечисляет недостатки, пороки и мерзости богатых, а потом резко, одним штрихом подводит черту: «Богатые столь омерзительны, что хуже их могут быть только бедные».

Русский философ И.А.Ильин указывает, что общество не заинтересовано в выращивании богачей; напротив, общество заинтересовано, чтобы наибольшее число граждан было собственниками. Кстати, это и должно было произойти с нами. Если бы приватизация в России была проведена строго по именным чекам, мы все поголовно предпринимателями не стали бы, но все, за исключением безнадежных босяков, стали бы акционерами, а следовательно, собственниками (именно так была проведена приватизация в Чехословакии на наших глазах).

Исторически существует тенденция к расширению числа граждан. В мире всегда шла борьба за гражданские права. Известны войны, которые велись из-за непредоставления гражданства. Например, самниты навязывали Риму Самнитские войны вовсе не потому, что боролись за свою независимость, а потому, что вымогали предоставление латинского гражданства (гражданства второй ступени после римского). Римские плебеи 5 раз покидали город (т.н. «первая сецессия плебеев», «вторая сецессия плебеев» и т.д.). Обычно, как только над Римом нависала угроза войны, они уходили из города, и патрициям приходилось возвращать их обещаниями расширить гражданские права. Таким образом, плебеи с каждым своим уходом приобретали все больше прав и, наконец, добились фактического равенства с патрициями в IV в. до н.э., когда первый плебей стал консулом.

В Афинах демократическое законодательство ввел Солон в начале VI в. до Р.Х. Согласно законам Солона, граждане были поделены на 4 имущественных разряда. Все права получили граждане первых двух разрядов. Чтобы принадлежать к первому разряду, нужно было построить для Афин боевой корабль и содержать его; ко второму — иметь боевого коня и вступить всадником в ополчение. Граждане третьего разряда получили почти все права (они не могли быть только архонтами). Это были граждане, имевшие тяжелое оружие и составлявшие фалангу гоплитов. А граждане четвертого разряда — феты — вообще никаких должностей занимать не могли, хотя избирать могли. Таким образом, был введен имущественный ценз. Но уже при Перикле (конец V в. до н.э.) все 30000 афинян получили равные гражданские права, и было запрещено упоминать, что у кого-то предки были фетами.

В средневековых городах цеховые мастера боролись за равноправие с торговым патрициатом и добивались своего. В Новое время в XVIII-XIX вв. шла небезуспешная борьба за снижение цензов, прежде всего имущественного, в старых традиционных системах, включавших в себя демократию (таких, как Великобритания или многие земли Германии).

Постепенно круг граждан расширялся. Однако это совсем не непрерывный процесс, при котором достигается полное равенство, всеобщее прямое равное тайное голосование, и все становятся гражданами. Закономерность проста: чем больше прав для своих, тем меньше их для пришлых. До Перикла еще можно было стать афинским гражданином, при Перикле — уже нет. При нем эллин мог быть включен в списки афинских граждан, только если афинскими гражданами были как его отец, так и мать. И это происходило повсеместно. В Средневековье стоило цеховым мастерам получить полноправие в системе городской демократии, тут же резко усложнилось вступление в цех и ужесточились требования к переходу подмастерья в мастера, т.е. тут же появились новые барьеры. Сегодня ни при каких обстоятельствах пришлый не может стать, например, подданным королевства Швеция. Конечно, выйдя замуж за шведа, женщина будет пользоваться правами, и ее дети будут шведами, но в случае развода эти права у нее тут же отберут.

Понятно, что везде ситуация разная, но, в целом, чем более демократично общество, чем больше прав и привилегий оно предоставляет гражданам, тем более оно замыкается. И никакого другого пути нет. A propos, самыми богатыми государствами на планете сегодня являются как раз те, гражданами которых вообще стать невозможно.

По числу полноправных граждан конкретного государства можно с легкостью определить, какова в нем форма власти. Если таких граждан, условно скажем, 1 % населения, очевидно, что это — аристократия или же олигархия. Если 10 или даже 50 % — демократия. Но вряд ли можно говорить о демократии в государстве с 90 % полноправных граждан. А когда гражданами объявляются все 100 % населения, в этом государстве, без сомнения, нет ни одного гражданина. Тогда это — охлократия. Если же она существует длительное время и выглядит по-прежнему охлократией, нужно искать олигархию, которая вписалась в данную систему и осуществляет реальную власть. Демократию от охлократии отделяют цензы.

Система цензов

В обществах Позднего Средневековья и Нового времени, как правило, действует 4 ценза: возрастной, образовательный, имущественный и ценз оседлости. Цензовую демократию можно изучать также на материале XIX — первой половины XX вв. (еще в начале XX в. практически все демократии были цензовыми). В настоящее время из четырех цензов повсеместно действует только возрастной. Рассмотрим, как действовали цензы, для чего они были придуманы и что отражали.

1. Возрастной ценз

Если бы его не было, даже новорожденный младенец обладал бы политическими правами. Однако возрастной ценз сегодня резко снижен. Еще в 50-ые гг. нашего столетия во многих государствах Европы и многих штатах США возрастной ценз составлял 21 и даже 23 года. Его снижение, увы, означает шаг к охлократии и скрытой олигархии.

С возрастом человек не становится гениальнее (интеллект можно развивать, но заложен он рождением и воспитанием в раннем возрасте). И все же одно очень важное качество — здравый смысл — человек приобретает далеко не сразу. 18-летний гражданин куда более подвержен пропаганде, нежели человек пятью годами старше. Кроме того, по молодости он еще не успел приобрести достаточное количество неформальных связей, защищающих его в известной степени от воздействия прямой агитации. ТВ, конечно, обращается сразу к многим миллионам, но для отдельного человека обычно много важнее, что скажет его друг, а не политический телеобозреватель. Таким образом, чем ниже возрастной ценз, тем выше возможность манипуляции электоратом.

Своими корнями возрастной ценз уходит глубоко в историю. В нем косвенно скрыты исчезнувшие в прямом оформлении цензы, связанные с военной службой и деторождением. Например, полное гражданское совершеннолетие в Российской империи приходилось на 25 лет. И именно к этому возрасту большинство ее подданных уже заканчивало военную службу, согласно всеобщей воинской обязанности, и успевало обзавестись семьей.

2. Образовательный ценз

Он был не столько цензом образовательным, сколько цензом грамотности и с введением повсеместно всеобщего начального образования потерял смысл. Но этот ценз был важен, пока поголовной грамотности не было, ибо на неграмотного человека, не понимающего даже, чье имя написано в избирательном бюллетене, воздействовать очень легко.

3. Имущественный ценз

Посредством этого очень тонкого ценза во всех обществах стремились отсечь именно социальные низы, а не относительно небогатых граждан. Например, в России серьезные выборы начались только с 1864 г., когда было восстановлено земское и городское самоуправления. Процедура земских выборов не обеспечивала равноправия (кстати, так же должны были бы выбирать и в Государственную думу, которую намеревался созвать, но не успел Александр II). Выборы в губернские и уездные собрания проводились по трехкуриальной системе, которая преследовала своей целью сохранение представительства сословий. Курий было три: землевладельцы, городские домохозяева и крестьяне. По действующим нормам представительства, крестьяне избирали в процентном отношении от числа крестьян данного уезда меньше гласных, нежели помещики (цензы по куриям были построены с таким расчетом, чтобы крестьянская стихия не захлестнула дворянский мир). Но как раз на крестьян и не распространялся имущественный ценз, потому что каждый крестьянин имел имущество. Тем самым законы Российской империи о местном самоуправлении подтверждали функцию имущественного ценза: ограждать граждан среднего достатка от вмешательства в политический процесс социальных низов. Этим цензом отсекались не крестьяне — домохозяева и собственники, — а городское босячье.

4. Ценз оседлости

Он представляет собой видоизмененную полисную систему, отделяющую граждан от метеков. С появлением больших государств становится невозможно замкнуться в границах города и так построить законодательство, чтобы лишить человека, который не прожил всю жизнь в одном городе, возможности быть полноправным гражданином своего государства. Однако необходимое условие существования общества гражданского — устойчивость пребывания человека в обществе. Поэтому возникает измененная форма — ценз оседлости, требующий от человека либо рождения в своем избирательном округе, либо жизни в нем на протяжении 15, а то и 20 лет. Двадцатилетний ценз оседлости уже приближается по уровню к возрастному цензу.

Ценз оседлости позволяет сохранить в демократической представительной системе необычайно важный элемент неформальных отношений. Уже отмечалось, что монархия обладает исключительной способностью долгое время сохранять хотя бы частично неформальные отношения государя и подданного. Но и все три правильные формы власти успешно действуют лишь тогда, когда элемент неформальности сохраняется, и бюрократизируются с его утратой.

С увеличением размеров государства прямая демократия сменяется демократией представительной или парламентарной. Фактически эти названия синонимичны. «Парламент» — название представительной системы в Великобритании, однако почти все страны обзаводятся своим национальным названием сословного, а затем и народного представительства. Парламенты появляются в процессе объединения государств и преодоления (в Западной Европе особенно) последствий феодальной раздробленности. Парламент — всегда объединитель. Тем не менее и он действует достаточно успешно, лишь пока сохраняет элемент неформальности отношений, т.е. покуда гражданин избирает лично ему знакомого Павла Петровича, заслуживающего, по его мнению, доверия за деловые и нравственные качества, а не за принадлежность к партии коммунистов или либералов, или к любой другой.

Иными словами, решив голосовать за упомянутого Павла Петровича, я делаю это не из-за того, что его политические убеждения тесно совпадают с моими. Я просто доверяю ему представлять мои интересы в политике, как в суде доверяю представлять мои интересы адвокату. В судебной практике мы считаем это нормальным, но почему-то забываем, что в политической жизни, когда речь идет о демократии, должно быть то же самое. Ведь только при таком избрании Павел Петрович чувствует личную ответственность передо мной — его избирателем, как чувствовал ее один из депутатов Земского собора 1648-49 гг. Гаврила Малышев, два месяца по окончании Собора опасавшийся вернуться в Курск, ибо не выполнил предписаний своих избирателей. Царю даже пришлось выдать ему специальную охранную грамоту. В середине XVII в. в России демократично мыслили о долге депутата перед избирателями!

Еще в середине XVIII в. видный английский мыслитель Фрэнсис Хатчесон ставил вопрос: «Можно ли считать добропорядочным гражданином члена политической партии?» — и отвечал на него отрицательно, ибо таковой гражданин будет действовать не в интересах общества, а в интересах партии. Партия — всегда часть чего-то (от английского «part» — «часть»). Партия всегда устроена недемократично, и даже западная политология в лице ее виднейших представителей признает, что система политических партий — недемократический институт демократического общества. Более того, с позиций Аристотеля и Полибия, партия — олигархический институт, вмонтированный в демократию, что весьма не желательно. К сожалению, в XX в. этот факт затушевывается спорами о норме и пропорциональности представительства. Всерьез разбирается вопрос, каким образом сделать так, чтобы каждый гражданин имел равный удельный вес на выборах. На деле же граждане более не решают полновластно, как положено демократам, свою судьбу, а используются в качестве электората.

Чем больше избирательный участок, чем больше десятков тысяч граждан избирают депутата, тем меньше шансов, что они будут знать его лично. В этой ситуации единственный способ избежать наличия партий — пренебречь нормами представительства и вернуться, как в XIX в., к двух-, а если потребуется, и к трехстепенным выборам. Они считаются сейчас недостаточно демократичными, тем не менее президент США избирается именно так. Его избирают выборщики, да и то на primary, что не идеально демократично. Однако это же можно сделать лучше: избирать выборщиков и доверить им избирать депутатов. Тогда будет сохранен элемент столь драгоценной неформальности, которая ограждает от того, чтобы между избирателем и избираемым протиснулась ловкая шайка (ею и является всякая партия, при любых нормах представительства остающаяся недемократическим элементом демократической системы). Во всех остальных случаях неизбежно движение к охлократии.

Есть огромная разница между гражданами, полновластно решающими свою судьбу и судьбу своего отечества, и толпой, бросающейся от одного стенда с предвыборными обещаниями к другому. Кстати, уже предвыборные обещания сами по себе являются в некотором смысле нарушением демократического полноправия — это тоже покупка голосов избирателей, только в причудливой, неулавливаемой уголовным законодательством форме. Разумеется, это не удел одних охлократий. И в демократиях это тоже бывало, а не только бывает сейчас. Но все же не следует путать гражданина и представителя электората. Не случайно «вождь народа», т.е. тот, кто что-нибудь обещает, греками назван «демагог»!

Охлократия

«Искажением» демократии является охлократия («власть толпы», по-гречески), действующая в интересах части общества, а именно: социальных низов. Конечно, ни в одном справочнике не упоминается политическая система, которая именовала бы себя «охлократией», впрочем как и «олигархией» или «тиранией» (в принадлежности к «искажению» никто не спешит признаться). Однако посмотрим на политическую мысль нашего времени. Многие западные политологи, в частности, и провозглашающие конец истории (наподобие Ф.Фукуямы), а вслед за ними и наши социологи и политологи отмечают, что гражданское общество на Западе исчерпало себя и сменяется массовым обществом. Но «массовое общество» — вряд ли вообще допустимый термин, ибо «общество» и «массы» — различные категории.

Общество — сложная система. Массы — система, предельно упрощенная. По определению С.А.Левицкого, общество стремится к симфонии граждан, а массы — к унисону. Общество признает ранг и воспитывает в согражданах чувство ранга. В демократическом обществе граждан учат уважать демократическую элиту, как впрочем и аристократическую, если она есть. Массы категорически лишены чувства ранга, одержимы уравнительной болезнью, рождают американскую поговорку: «Выделяться неприлично», требуют от любого представителя населения «быть, как все» (определение Хуана Ортеги-и-Гассета), и, наконец, руководствуются в политической жизни моральным императивом масс, который весьма точно описал Клайв Льюис: «А я не хуже тебя»! Само собой разумеется, подобный императив — всегда ложь, потому что образованный человек не скажет недоучке, а атлет не скажет слабосильному: «А я не хуже тебя»! Так всегда говорят те, кто хуже, но не желают в этом признаться. Резюмируя, можно сказать, что за «массовым обществом» скрывается определенная подмена — массы, провозглашаемые «обществом».

Даже в сословных обществах и тем более в обществах несословных всегда имеет и имело место основное социальное деление на три весьма не равные по размерам категории, как то:

— элита общества, которая может быть аристократической, либо демократической, либо (чаще всего) очень сложной системой, состоящей из элементов аристократической и демократической элит, а также бюрократических кругов;

— собственно народ или гражданское большинство населения (латинское «populus» или греческое «демос»);

— социальные низы, которые тоже могут называться по-разному в разные исторические эпохи, в разных языках, в разных политических системах (в лучшем случае — «плебсом», в худшем — «пролетариатом», но есть и еще худшие варианты, когда о социальных низах говорят «чернь» или, по-польски, «быдло»).

Одна из важнейших функций как общества, так и государства — противодействовать увеличению численности категории «социальные низы», т.е. деклассации общества, что довольно сложно и требует твердого общественного сознания и подчинения государства интересам общества. Общество и государство могут эффективно противодействовать «проваливанию» личности из народа в социальные низы двумя путями.

Во-первых, это — борьба со снижением профессионального уровня.

Наша нынешняя политическая система прегрешила непротиводействием деклассации граждан так, что ее можно даже не анализировать всерьез. Причем мы наблюдаем процесс разрушения профессионального и в значительной степени социального статуса не только тогда, когда профессиональный рабочий превращается в бродягу, но и тогда, когда профессиональный инженер или врач превращается в «челночного» торговца (он, конечно, повышает свой имущественный уровень, но все равно оказывается деклассированным). Должен сказать, что это не прерогатива нынешнего режима. Он представляет собой производное от коммунистического режима, далеко от него не ушел, а коммунистический режим весьма много прегрешил именно этим, что показывает следующий пример.

Римляне в имперские времена очень часто применяли в строительстве бетон. Бетонная техника технологически необычайно проста, и при возведении бетонных монолитов вместо профессиональных ремесленников можно было использовать рабов, хотя рабский труд всегда невысокого качества. При разрушении рабовладельческой системы в процессе христианизации общества в позднеантичной, а затем и в византийской строительной технике все меньше встречается бетон и все больше — кирпич. Причина тому социальная: кирпичное строительство требует относительно небольших групп высококвалифицированных ремесленников, т.е. по крайней мере потенциальных граждан. Мы же, наоборот, перешли повсеместно на сборный железобетон, когда в правление Н.С.Хрущева была провозглашена кампания тотального жилищного строительства (с треском провалившаяся: с коммунальными квартирами мы «переезжаем» в XXI в.)! При этом желаемого сокращения рабочих рук не произошло, но они переместились со строительных площадок на заводы железобетонных изделий (ЖБИ), благодаря чему труд квалифицированных каменщиков, плотников, штукатуров сменился трудом рабочих ЖБИ, где может работать практически любая «пьянь», ибо необходимый уровень квалификации там предельно низок.

Во-вторых, это — вертикальная мобильность (путь менее эффективный). Тут государство помочь не может, может помочь только само общество. Общество честное и ответственное предоставляет возможность представителю низов подняться в категорию «граждан» точно так же, как и гражданину добиться вхождению в «элиту». Вертикальная мобильность — норма для гражданского общества, но общество может оказывать поддержку продвижению наверх.

И все же какие бы усилия ни прилагались любым обществом и государством (а их надо прилагать!), социальные низы остаются всегда. Рискну предположить, что они были даже в традиционных обществах, которые для нас сейчас уже не воспроизводимы и почти не сохранились, а во всех остальных системах они заметны куда в большей степени.

Проблема социальных низов связана в т.ч. и с религиозностью общества. Религиозные общества лучше противостоят формированию социальных низов. Вне всякого сомнения, из всех возможных религиозных обществ христианские общества наиболее успешно боролись с этим злом, но и в них образуются социальные низы.

Что же касается термина «массы», широко распространенного сегодня благодаря ряду исследователей, политиков, публицистов, то в их понимании он означает не социальные низы, а слитые воедино гражданское большинство (т.е. народ, по определению) и социальные низы. В результате, получается некое аморфное целое. Тем самым термин «массы» становится опасен, а применяемый в практический политике и преступен — он разрушителен для гражданского общества. Дело не в закономерной эволюции «гражданского общества» в т.н. «общество массовое», а в сознательном стремлении ликвидировать гражданское общество и упростить систему.

Еще раз воспользуемся определением К.Н.Леонтьева: «Всякое упрощение — всегда деградация». «Общество» всегда будет представлять собой более сложную систему, нежели «массы». Оно может существовать только в структурированном состоянии и в любом случае занимается структурированием. Массы же не только не нуждаются в структурировании, но и противодействуют созданию корпоративных и иных структур, исходя из основополагающего морального императива: «А я не хуже тебя»! Упрощению социума всегда нужно сопротивляться, и нейтральная позиция в данном вопросе достаточно безответственна, но уж сознательное упрощение социума — безусловно, тяжкое преступление и весьма напоминает проявление антисистем. Русские революционеры XIX в. стремились смешать народ и социальные низы в одну категорию под лицемерным названием «народ». Их упростительную и антисоциальную деятельность следует квалифицировать как антисистемную. Однако подобное случалось в истории не только у нас, иначе Х.Ортега-и-Гассет не выступил бы с серьезнейшим предупреждением европейцам в специальной своей работе «Восстание масс».

Когда общество подменяется массами, когда между понятиями «гражданин» и «житель» все более и более уверенно ставится знак равенства, когда гражданин нивелируется по меркам представителей пролетариата (социальных низов), демократия становится невозможна и сменяется охлократией. Большинство современных демократий Запада (может быть, за исключением швейцарской) за таковые не признали бы не только античные и средневековые историки, но и ученые-правоведы XIX в. Современные западные демократии лишь называют себя «демократиями», но, перейдя ко всеобщим прямым равным и тайным выборам, устранив цензы, они превратились в охлократии. И все же они существуют достаточно долго для охлократий. Аристотель и прочие античные авторы указывали, что охлократии недолговечны и весьма часто вызывают к жизни тирании. Осмелюсь выдвинуть мрачную гипотезу: охлократии живут столь долго потому, что везде сложились правящие их именем олигархии, которые лицемерно зовут охлократию «демократией» и подводят под нее потихоньку академическую базу в виде создания «массового общества».

Ныне история сословных систем закончилась, и только гражданское корпоративное общество с развитой внутренней структурой может обеспечить демократическую систему. То же самое относится и к составной политической системе. Например, если в системе, сочетающей демократию с монархией, гражданское общество не будет структурировано, получится не монархия с демократией, а монархия, от лица которой правит олигархия (что, вероятно, и хотели бы осуществить некоторые наши демократические публицисты, ратующие за восстановление романовской династии в виде ее нынешних, так сказать, представителей).

Рассмотрим еще несколько типологически важных элементов для сравнения демократии и охлократии.

1) Отношение к воинской службе. Для демократий воинская служба — всегда почетное право, которого они даже добивались. Причем военная служба переносила, как уже отмечалось, в демократии и чисто аристократические добродетели. Охлократия же военную службу не любит, хотя, подобно любой толпе, позволяет себя загонять в нее, а также гнать толпой в те места, где стреляют.

2) Отношение к вопросу о владении оружием. Гражданское общество, в котором граждане лишены возможности владеть оружием, не представимо. Это — не гражданское общество, и в таком обществе нет демократии. Тому есть множество подтверждений — от нашей отечественной традиции (русские люди всегда были вооружены) до таких известнейших образцов законодательства, как американский «Билль о правах» (глава 2). А охлократия оружия не любит и в своем страхе перед оружием готова согласиться на самую неприятную из всех возможных политических систем — полицейский режим.

3) Отношение к полиции и полицейской службе. Для гражданских обществ полиция — часть сферы обслуживания. Кстати, и ее название с этим связано: «полиция» — городская служба, от слова «полис». Возможно, традиции существования полиции как сферы обслуживания восходят и к более глубокой древности, но по крайней мере демократические Афины дают классический пример — в Афинах полицейскую службу несли 300 скифов на положении государственных рабов.

У любого гражданина вызывает естественное опасение ситуация, когда полиция вооружена до зубов, а он, гражданин, безоружен. Но когда гражданин видит еще и безоружную армию на фоне вооруженной полиции, он получает последний предостерегающий сигнал об угрозе полицейского режима. Между прочим, в Иерусалиме в условиях куда более серьезных, чем в Москве, солдаты ходят с винтовкой на ремне, а полицейские — только с пистолетами. В Москве же солдаты ходят безоружные, а милиционер смеет держать автомат вам в лицо стволом, чего никогда не позволит себе солдат!

Впрочем, гражданское общество имеет возможность обойти подобную коллизию и отнестись к полиции, как к службе гражданской, а не как к сервису в прямом смысле (на уровне уборки мусора). Такой подход восходит к римским образцам, в отличие от греческих, и представляет собой наличие выборных полицейских чинов. Например, англосаксонский и, в частности, американский шериф — должность выборная. До конца Позднего Средневековья это была и наша национальная традиция — в XVI-XVII вв. русский шериф назывался «губной староста» и был лицом выборным.
© Русский Университет, 1998. email: ri@russ.ru
© В.Л.Махнач, 1998. email: makhnach@russ.ru

 

Владимир Махнач
Историко-культурное введение в политологию
Лекция 8
СОСТАВНЫЕ ПОЛИТИИ. ПОЛИБИЕВА СХЕМА

Двухсоставных политий в мировой истории больше, чем политических форм в чистом виде. Хорошо сочетаются монархия с аристократией, монархия с демократией, аристократия с демократией. Тирания практически не сочетается с другими политическими формами. Охлократия весьма успешно сочетается с олигархией, но впрочем не без успеха, хотя и тайно, действует и за спиной монархии, и за спиной демократии. Составные политии, в которых не участвует «искажение», т.е. составленные из двух любых правильных форм государственной власти, сочетают в себе достоинства обеих форм. Уже одно это оправдывает двухсоставные политии как таковые.

Однако возможна и полития трехсоставная — политическая система, в которую входят составными элементами монархия, аристократия и демократии. Разработал ее величайший историк Античности Полибий (II в. до Р.Х.), автор «Всеобщей истории в сорока книгах», который был полностью согласен с Аристотелем и являлся его последователем.

Полибий был эллин и очень пламенный эллин, но вместе с тем сторонник римской государственности и даже римского владычества в Элладе, хотя в Риме он столь деятельно всегда отстаивал греческие интересы, что никто из современников ни разу не обвинил его в предательстве или коллаборационизме. Он был близким другом победителя и разрушителя Карфагена Сципиона Эмилиана. Именно в Риме Полибий увидел трехсоставную политию, где монархический элемент был представлен властью консулов или экстраординарной властью диктатора, заменяющего двух консулов; аристократический — сенатом, а демократический — структурированным в трибы народным собранием и демократическими магистратурами, т.е. плебейскими эдилами и народными трибунами.

Полибий утверждал, что трехсоставная полития есть система совершенная. Однако мы, как христиане, уже 2000 лет знаем (как знают и более молодые мусульмане), что идеального государства не бывает. Тем не менее это не значит, что не бывает государства приличного, а также, соответственно, неприличного. И с этой оговоркой, т.е. отказавшись от квалификации трехсоставной политии как идеального государственного устройства, позицию Полибия можно принять. Я назвал трехсоставную политическую систему «Полибиевой схемой» (этот термин в научный оборот уже введен).

Прежде всего к Полибиевой схеме применим принцип К.Н.Леонтьева: во-первых, она сложна; во-вторых, склонна усложнять общество, ибо гарантирует взаимодействие аристократических и демократических кругов. Кроме того, если двухсоставные политии приводят к суммированию (конечно, не механическому) достоинств одной и другой формы, то еще в большей степени это свойственно Полибиевой схеме. По крайней мере государство, устроенное в соответствии с Полибиевой схемой, будет испытывать благотворное присутствие монархии как символа и инструмента объединения страны и нации; сможет пользоваться достоинствами аристократии как хранительницы культуры и социально-политического стабилизатора; и, наконец, этому обществу никто не помешает реализовать потенциал демократии, охраняющей достоинство гражданина и повышающей его инициативность и ответственность.

Полибиева схема — не такая уж редкость в истории. Разумеется, соучастие элементов в ней различно. Может быть более сильная монархия или более сильная демократия. У кельтов, например, была и монархия, и демократия, но явно преобладала аристократическая составляющая. Однако везде, где мы видим наличие аристократии и хотя бы тень народного собрания, мы уже видим Полибиеву схему. Более того, мы видим Полибиеву схему даже в тех случаях, когда государство управляется монархом с аристократией, не имеет парламента, но имеет развитое муниципальное самоуправление — низовую демократию.

Необходимо отметить, что демократии выстраиваются только снизу и никогда сверху. Если государство управляется королем безо всякого парламента, но в этом государстве наличествуют земское самоуправление и городское самоуправление, ограниченное пределами города и всевластное в его пределах, в этом государстве демократия есть. Если же в государстве парламент существует, а низовое управление целиком находится в руках чиновников, никакой демократии в этом государстве нет, есть только фикция ее для успокоения граждан.

Полибиева схема многократно в истории давала наилучшие результаты. Классический пример ее — политическая система Великобритании: король — Палата лордов — Палата общин. Конечно, в настоящее время в Англии декоративная королевская власть и декоративная Палата лордов. Однако она стала мастерской мира и владычицей морей вовсе не сейчас, а тогда, когда все три элемента власти были реальными, когда политическая система Англии соответствовала Полибиевой схеме. Ныне же она живет накопленным.

Полибиева схема как национальная традиция

Для нас Полибиева схема представляет особый интерес, ибо это — наша национальная традиция. В лучшие исторические эпохи, т.е. в эпохи наиболее высокой культуры и наибольшего благоденствия, наивысшего жизненного уровня по сравнению с окружающим миром, мы управлялись в соответствии с Полибиевой схемой.

В Домонгольской Руси так управлялись княжества: князь — элемент монархический, боярство — элемент аристократический, вече и вечевые институты (в частности, должность выборного тысяцкого, противостоящего особе князя) — элемент демократический, причем прямой демократии. Впоследствии, с разрушением городской Руси всевластная городская демократия как составная часть Полибиевой схемы была утрачена, ибо город утратил свое значение.

Тем не менее определенные элементы демократической традиции не исчезали у нас никогда. На уровне сельского схода или городской сотни даже в крепостнические времена XVIII в. что-то оставалось, а в Высоком Средневековье таких элементов, естественно, было больше. Например, Судебник Ивана III обязывает каждого судью судить только с участием «лучших людей» общества (мира). Это не что иное, как зачаточная неразвитая форма суда присяжных, датируемая XV в.

В конце XV в. только что созданное Иваном III Русское государство Полибиевой схемой еще не обладало. Тогда формой власти в России была двухсоставная полития — монархия с боярской аристократией. Однако все видные историки отмечают, что с началом деятельности Ивана III по созданию единой России становится актуальным вопрос о расширении социальной базы правящего слоя, т.е. о дополнении аристократии демократической элитой. Другими словами, в период с 60-ых гг. XV в. и до 40-ых гг. XVI в. идет процесс восстановления Полибиевой схемы. И к середине XVI в. земскими реформами Избранной рады (конец 40-ых — 50-ые гг. XVI в.) Полибиева схема была восстановлена у нас вторично, но теперь в масштабе единой державы. Состав ее стал иным: царь — монархический элемент, Боярская дума — постоянно действующий аристократический элемент, Земский собор — демократический элемент, но уже элемент не прямой, а представительной демократии. Местное самоуправление практически целиком было передано выборным лицам из местных дворян и зажиточных крестьян. Так управлялась Российская империя в период XVI-XVII вв. (и это был период ее расцвета и благоденствия) вплоть до бюрократического переворота второго тирана нашей истории Петра I.

Впоследствии Россия еще раз пыталась воспроизвести в своем устройстве трехсоставную Полибиеву схему. Процесс ее воспроизводства начался с Великих реформ Александра II в 1861-74 гг. Вслед за освобождением крестьян проходят земская и городская реформы, восстанавливающие демократию на низовом муниципальном уровне. Двадцатилетием позже в 1881 г. Александр II готов подписать указ о созыве Государственной думы, но он погибает. Трагический взрыв на набережной Екатерининского канала 1 (14) марта 1881 г. во многом не только задержал восстановление наших национальных социокультурных традиций, но и подтолкнул нас к полосе революционных безобразий. (Кстати, убийство главы государства, являвшегося убежденным реформатором, — это почерк антисистемы.)

Реформы Александра II в значительной степени были продолжены реформами Николая II и П.А.Столыпина. В правление Николая II была избрана Государственная дума, а также сохранена квазиаристократическая палата — Государственный совет. Это не в полной степени восстановленная Полибиева схема, хотя и определенное стремление к ее восстановлению. Однако процесс этот завершить не удалось — уже шла Русская революция.

Как известно, Английская революция закончилась не реставрацией Стюартов, а установлением новой династии и новых отношений между династией, парламентом и правительством примерно к 1715 г. Длилась эта революция около 70 лет, постепенно угасая, становясь все менее разрушительной и почти уже не кровопролитной. Вполне возможно, историки XXI столетия сочтут нечто подобное и относительно Русской революции. Полагаю, Октябрьская революция скорее всего заканчивается сейчас на наших глазах.

Совершенно очевидно, что каждая революция проходит определенные фазы развития. Для меня несомненен и тот факт, что не было отдельно Февральской и Октябрьской революций, что это — одна революция. Разделить Русскую революцию на Февральскую и Октябрьскую — примерно то же самое, что разделить Великую Французскую революцию и говорить о шедших одна за другой Фейянской революции, Жирондистской революции, Якобинской революции и, наконец, Великой Термидорианской революции. Более того, я считаю, что Русская революция началась даже не в феврале 1917 г., а раньше — в конце 1904 г., и первая ее фаза — это т.н. «Первая русская революция». На этой стадии Русскую революцию только приглушили, но не разгромили. В свете политических разработок Аристотеля — Полибия, последующие фазы Русской революции выглядят так.

Мартовским переворотом 1917 г. к власти приводятся группы революционеров различных направлений. Пока это не олигархия (в олигархию они еще не успевают сложиться), а лишь олигархические группы, которые стремятся захватить власть для своей партии и тем самым конституироваться в олигархию. О демократии тогда поговаривали, но ее не было: Государственная дума прекратила свое существование, а земства, хотя и существовали по-прежнему (низовая земская демократия будет разрушена уже в большевистский период), на столицы серьезного влияния не оказывали. Ход революционных событий определялся борьбой олигархических групп.

Революция продолжается, претендентов составить революционную олигархию много. Естественным развитием революции в этом ключе является Гражданская война, каковая есть очередная фаза революции. К концу войны одна из олигархических групп, отсепарировав другие мешающие ей группы (в частности, левых эсеров), приходит к власти и оформляется как революционная олигархия, составив ЦК партии и прочие властные институты.

Одновременно в ходе Гражданской войны, как и положено в любой революции, возникает революционная охлократия, т.е. революционные массы. Ее вызывают к жизни сталкивающиеся друг с другом олигархические группы, и она уже оформляется не просто в виде толпы (иначе она не была бы формой власти), а в виде определенных институтов власти толпы. Это, например, памятные и разорительные для всего сельского населения Комбеды (Комитеты бедноты). Это и ранние комсомольские организации. Это и Части особого назначения (ЧОН). Кстати, в Рабоче-Крестьянскую Красную армию добровольцев брали с 16 лет, а в Части особого назначения — с 14, что напоминает новейший опыт «красных кхмеров» в Камбодже при Пол Поте, где в карательные отряды убийц набирали вообще с 12 лет (ведь мальчишку легче окончательно и бесповоротно изувечить нравственно)!

К концу Гражданской войны революционная охлократия становится уже достаточно властной, чтобы составить конкуренцию революционной олигархии. Другими словами, те, кто выдвинулся в революцию, вступают в борьбу с теми, кто готовил революцию. Именно этой борьбой определяются события 20-ых — начала 30-ых гг. Побеждает окончательно в конце 20-ых гг. революционная охлократия, призвав к власти тирана. И чрезвычайно кратковременный период успешного охлократического правления сменяется тиранией И.В.Сталина.

Далее все идет, как положено при тираниях. Сталин, будучи гением практической интриги, сначала избавляется от большей части побежденной революционной олигархии, а затем сильно убавляет ряды не в меру распустившейся революционной охлократии. Такова сущность сталинских репрессий и причина, по которой, начиная с Н.С.Хрущева, советская, а следом российская пропаганда внедряли в общественное сознание представление о 37-ом годе, как о самом страшном годе нашей истории. Вне всякого сомнения, этот год был страшным, но ничуть не лучше были 1918, 1929, 1932-34, 1948-49. А пугают нас 37-ым годом потому, что, в отличие от остальных волн репрессий советского времени, в том году репрессии прежде всего прокатились по начальству. Подсчеты профессора И.А.Курганова (США), а также наших ученых показывают: все волны сталинского террора — а они были отменно кровавы — в сумме дают меньшее число жертв, нежели Гражданская война и последовавшая за ней полоса Красного террора. Поэтому в качестве нарицательного гораздо больше подходит 1921 год, а не 1937.

В 1953 г. Сталин умирает — умирает своей смертью, как и большинство классических тиранов. Кстати, даже если А.Авторханов прав, и Сталина убили, это не меняет дела: его убили келейно, тайно и инсценировали естественную смерть (уже говорилось, что тиранов не удается свергать, но убивать иногда удается).

Для нашей страны уход тирана из жизни означает не что иное, как восстановление олигархии, ибо олигархия восстанавливается быстрее, нежели может сформироваться охлократия. Надо сказать, что олигархия спасает режим, уже достаточно надоевший всем к концу 40-ых гг. после очередной волны репрессий. Хрущеву, выдающемуся политическому деятелю, удается, выкинув из мавзолея останки «отца родного», убедить нацию, что ужас кончился, и теперь все будет хорошо и законно. Если бы не этот его гениальный маневр с демонстративным смягчением режима (за что ему коммунистические правители должны были бы памятник поставить на центральной площади, а не отводить место на Новодевичьем кладбище), возможно, коммунистический режим был бы у нас уже давно в прошлом — ведь преемников тиранов, пытающихся тоже быть тиранами, сразу убивают.

А потом олигархия, стремясь сохранить за собой уверенность в завтрашнем дне, вступает на путь последовательной деградации. Как известно, при Сталине проштрафившийся руководитель любого уровня мог исчезнуть из жизни; при Хрущеве уже не мог, но мог быть отправлен куда-нибудь в Красноярский край улучшать колхозное управление; а при Л.И.Брежневе и это было уже невозможно (непонятно, какое прямое преступление нужно было совершить руководителю, да еще всеми замеченное, чтобы он действительно был вычеркнут из олигархии, т.е. из номенклатуры)! Но за такую спокойную жизнь приходится платить дорогой ценой — всех наиболее талантливых людей из собственной среды эта новая олигархия выбраковывает, обычно отодвигая куда-нибудь на периферию. В результате, олигархия деградирует достаточно быстро. Олигархическое правление еще продолжается, но все сильнее не устраивает общество, в котором возникают и более заметная демократическая тенденция, и менее заметная монархическая. И в начале 80-ых гг. становится абсолютно очевидно, что далее править этот режим не способен.

Следует внутриолигархическая попытка навести порядок чисто бюрократическими методами. Однако времени у предпринявшего ее Ю.В.Андропова было слишком мало, поэтому анализировать перспективность его модели трудно.

А затем следует внеолигархическая попытка. Ее предпринимает еще один видный политический деятель, субпассионарий, конечно, но лично незаурядный М.С.Горбачев. Как и Хрущев, он, несомненно, делает это во имя спасения коммунистического строя и режима. Но то, что удалось Хрущеву, не удалось Горбачеву. Последний избирает способ, неоднократно применявшийся в истории. Он вызывает к жизни охлократию для атаки на олигархию. Ему-таки удается прижать олигархию, выпустив на нее непрекращающийся митинг — как митинг на улице, так и митинг законодательный, под названием «Съезд народных депутатов». Последствия всем известны: страна расчленена на 15 государств, у власти в них повсеместно находятся олигархические группы, а охлократическое массовое давление к настоящему моменту, видимо, угасло.

Тем не менее, во-первых, олигархии в стране нет, а есть снова несколько олигархических групп, и они неизбежно будут противостоять друг другу. Ни в одном из государств постсоветского пространства, судя по всему, монолитная олигархия не сложилась.

Во-вторых, повсеместно весьма быстрыми темпами идет формирование общества и его структуризация. Если на уровне практических действий последние 12 лет истории страны представляют собой почти исключительно разрушение, то на уровне борьбы идей картина иная. Да, в стране нет реальной демократии как политической формы, но демократическая тенденция в обществе есть, и очень мощная. Более того, есть очень мощная монархическая тенденция и даже есть смутно ощущаемое понимание нехватки собственной аристократии. Все эти тенденции есть, и они не враждебны друг другу. Естественной попыткой любой олигархии в настоящей ситуации будет столкнуть лбами тенденцию демократическую с тенденцией монархической, хотя это едва ли удастся, ибо они исходно не противоречат друг другу.

Поэтому (хотя за последние 80 лет нам ни разу не пришлось жить не только в условиях Полибиевой схемы, но и в условиях «правильной формы власти») мы все же можем рассчитывать, что в относительно близком будущем увидим, как действуют именно правильные формы власти, а не их «искажения». Разумеется, подобная экстраполяция выходит за пределы моих профессиональных полномочий, как историка (следовало бы остановиться чуть раньше). Будем считать, что я лишь высказал свое мнение.

И последнее. Основной принцип, характеризующий Полибиеву схему, есть принцип дополнения властей. Он исходит из первоначального признания несовершенства человеческих институций, несовершенства любой политической формы. Это несовершенство и стремились веками компенсировать люди, вводя в одну систему разные формы, дабы они дополняли и укрепляли друг друга. Для религиозных обществ, исповедующих единобожие, это тем более понятно. Христиане, хоть и симпатизировали монархии (о «симфонии» Церкви и государства см. Лекцию 5), прекрасно сознавали невозможность одному человеку сконцентрировать власть в своих руках.

Позволю себе осторожную гипотезу: появление принципа разделения властей — не что иное как реакция на исчезнувший принцип дополнения властей. Полибиева схема вышла из употребления, и в обстановке XVIII в. утраченный принцип дополнительности властей стали компенсировать всем известным принципом разделения трех властей. Принцип разделения властей сам по себе не плох, но он — паллиатив. А в наших нынешних условиях стремление восстановить Полибиеву схему было бы разумным, так как она обеспечивает гораздо бОльшую солидарность общества, нежели принцип разделения трех взаимоборствующих властей.
© Русский Университет, 1998. email: ri@russ.ru
© В.Л.Махнач, 1998. email: makhnach@russ.ru

 

Владимир Махнач
Историко-культурное введение в политологию
Лекция 9
ТИПЫ ГОСУДАРСТВ

Согласно классической схеме XX в., существует три типа государств: «унитарное государство», «федерация» и «конфедерация». Однако я эту схему оспариваю, полагая, что, во-первых, отдельным типом государства является «империя», которая разнится как с унитарным государством, так и с федерацией. А, во-вторых, спорно само существование такого типа государства, как «конфедерация», и многие склонны считать государством субъект конфедерации. Так что типов государств, возможно, четыре (если считать конфедерацию государством), а возможно, и три, но с поправкой на империю, т.е. «унитарное государство», «федерация» и «империя».

Прежде чем говорить об истории и историко-культурных основаниях государственных систем (не путать с системами власти!), построим простейшую типологическую схему для трех типов государств, которые встречаются, не в пример «империи», в политологической литературе, и посмотрим, чем они различаются в отношении суверенитета, примата законодательства, законодательной власти, главы государства и правительства.

1. Суверенитет

Суверенитет в варианте унитарного государства принадлежит государству и только ему, что совпадает также со средневековой традицией, когда сувереном, в т.ч. и в составных системах, являлся носитель центральной власти — монарх (т.е. суверенитет принадлежал королю).

В государстве федеративном суверенитет принадлежит федеративному государству, однако существует возможность делегирования части содержания суверенитета вниз — субъектам федерации.

В конфедерации субъект суверенен, но часть содержания суверенитета союзным договором может делегироваться вверх — конфедерации. Кстати, именно вопрос о делимости суверенитета является главным в споре о том, государство ли конфедерация.

Преобладающая ныне европейская точка зрения (прежде всего, немецкая) исходит из того, что суверенитет неделим. Эта точка зрения традиционна — на протяжении тысячелетий истории человечества все исходили из представления о неделимости суверенитета (определенное исключение составляли иногда только империи). Например, когда Иван III принял после разрыва отношений с Ордой титул самодержца, это означало, что он объявляет себя суверенным государем (т.е. что над ним больше нет ордынского хана), и ровным счетом больше ничего, и лишь позже этот титул наполнился другим содержанием.

Иная точка зрения у Европейского института политических исследований (организации, финансируемой США, в силу чего данную точку зрения вполне можно считать американской): допускается делимость суверенитета, который предполагается при этом неразрушенным.

Мне данная точка зрения кажется абсурдной. Ведь нелепо звучала в начале 1991 г. декларация своего суверенитета Карельской автономной республикой с оговоркой «в составе РСФСР и СССР», ибо суверенен всегда кто-то один: либо суверенна Карельская автономия и тогда не суверенны РСФСР и СССР, либо суверенен СССР и тогда не суверенны РСФСР и Карельская автономия, и т.д.

2. Примат законодательства

В унитарном государстве действует примат государственного законодательства, а если есть конституция, то примат государственной конституции.

В государстве федеративном действует примат федерального законодательства и прежде всего федеральной конституции, однако оговаривается, что относится к компетенции законодательства федерального, а что — к компетенции законодательства земель, штатов и пр.

И, наконец, в конфедерациях действует примат законодательства субъекта конфедерации. Каждый субъект вправе иметь свою конституцию, а конституции конфедерации вообще не бывает. Законодательство субъектов конфедерации опирается на всегда небольшой по объему союзный договор, хотя могут заключаться и многосторонние соглашения, нацеленные на сближение законов субъектов конфедерации по содержанию.

3. Законодательная власть

Для унитарного государства характерны однопалатные парламенты. Ежели парламент двухпалатный, это либо память о том, что когда-то на месте унитарного государства была федерация; либо память о том, что когда-то, помимо палаты демократической, существовала еще и аристократическая. В некоторых странах аристократические палаты сохранились, как Палата лордов в Великобритании; в некоторых странах республикой созданы квазиаристократические палаты, как Сенат США (в государстве, правда, федеративном) или Сенат Италии, где часть сенаторов занимают свой пост пожизненно (в государстве унитарном).

Федерация обязательно имеет двухпалатный парламент, одна из палат которого — палата территорий (земель, штатов и пр.). Исторически федерации могли иметь и однопалатный парламент, но тогда это была палата территорий, а палата представителей отсутствовала (т.е. для федерации наличие палаты территорий — необходимый элемент государственного оформления).

В конфедерациях палатами или двухпалатными собраниями (что тоже может быть) обладают субъекты, а сама конфедерация не имеет законодательной палаты в собственном смысле этого слова. Заменяется эта палата союзным советом с ограниченными полномочиями.

4. Глава государства и правительство

В унитарном государстве одно правительство, а вопрос о главе государства зависит от формы власти, принятой в данном государстве (главой государства может быть монарх, президент или глава законодательной власти).

В федерации тоже существует правительство и может существовать глава государства, но также существуют правительства субъектов федерации, и каждый из субъектов федерации может обзавестись своим главой государства, в т.ч. и монархом. Например, Германия между 1870 и 1918 гг. была империей, но весьма напоминала собою федерацию. Во главе Германии стоял император, в то же время Бавария имела собственного короля, и т.д.

Такова чрезвычайно простая схема, которая позволяет легко разобраться в трех типах государств, из которых один — конфедерация — сомнителен, и я его типом государства не считаю. Граница между федерацией и конфедерацией, безусловно, размыта, но также достаточно размыта граница и между унитарным государством и федерацией, что хорошо видно на историческом материале.

Государство может быть унитарным и при этом обладать весьма развитым самоуправлением не только муниципального уровня, но и территориального, иными словами, иметь по сути дела самоуправление земель. Фактически между федерацией и унитарным государством различие здесь лишь в том, сохраняется ли в государственной жизни память о субъектах государства как о некогда самостоятельных территориях, т.е. встает ли вопрос об их суверенитете, или он вообще не встает. Надо заметить, что местное самоуправление, сколь угодно развитое, не порождает ни вопроса о суверенитете, ни сепаратизма как такового. Просто федерация сама по себе предполагает хотя бы постановку вопроса о выходе субъекта из федерации (даже если федеральная конституция не предусматривает права субъекта на выход), а в унитарном государстве этот вопрос не возникает, какими бы всеобъемлющими ни были полномочия субъектов. Вопрос о суверенитете и вопрос о полномочиях — это принципиально разные вопросы.

Вопрос о полномочиях может решаться, например, следующим образом (я предлагаю модель). Россия является унитарным государством, единым и неделимым. Некогда существовавшие территории упразднены и границ не имеют, а следовательно, как может возникать вопрос о выходе некой территории из состава России, если нет границ? Однако центральное правительство не вмешивается ни в какие дела предельно развитого местного самоуправления, которому на откуп отдано все, вплоть до налоговой политики, кроме двух функций, оставленных центральному правительству — иностранных дел и обороны.

Другой, уже реальный, а не модельный пример: в настоящий момент Германия является федерацией, а Великобритания — унитарным государством (на федеративных основаниях оно управляет оккупированной территорией — Северной Ирландией, но в пределах собственно острова Британия это — унитарное государство), и тем не менее развитость английского самоуправления выше немецкого.

Как исторически существовали названные типы государств? Как они перетекали один в другой?

Древнейшим типом является унитарное государство. Древность таких государственных образований, как «ном» Древнего Египта, «храмовое государство» Месопотамии и античный «полис» доказывают это бесспорно. Унитарное государство — компактная и наиболее удобная форма существования государства, а потому и широко распространенная. Однако два фактора сильно осложнили жизнь унитарного государства.

Во-первых, это — размеры государства. На протяжении долгих веков имела место только прямая демократия, что возможно лишь на небольшой территории. С увеличением размеров государств появляются представительные демократии (XII в.). В какой-то степени это касается и аристократии, и монархии даже, если они не вступили на путь бюрократизации государственной жизни. И, во-вторых, это — включение в состав одного государственного образования различных этносов, а, как известно, национальный сепаратизм неизмеримо серьезнее элитного или административного сепаратизмов. Именно эти два фактора способствовали появлению уже в глубокой древности, помимо унитарных государств, союзов, т.е. федераций и конфедераций (сами термины «федерация» и «конфедерация» происходят от латинского «foedus», что означает «союз»).

В исторической литературе о Риме можно, например, встретить вместо термина «римские союзники» термин «римские федераты». Римские союзники некоторое время оставались в полисной системе Античного мира суверенными, хотя и поставившими свой суверенитет в зависимость от Рима. Иными словами, некоторое время Рим представлял из себя конфедерацию. Но с распространением латинского и италийского гражданства конфедерация постепенно превратилась в федерацию и, благодаря лидерству римлян, быстро стала империей.

Конфедерациями в глубокой древности были и союзы небольших государств, обычно долго не существовавшие. Мы видим такие союзы в Месопотамии или в античной Элладе, как то: Пелопоннесский союз, Афинский морской союз, Беотийский союз. Входящие в них полисы оставались полисами (городами-государствами), однако имели общий союзный совет, т.е. представляли собой конфедерацию в чистом виде, вне зависимости от того, насколько деспотически вел себя крупнейший из полисов по отношению к остальным. Например, Спарта вела себя весьма деспотично, Афины помягче, а Фивы — лидер Беотийского союза — наиболее терпимо (полисы Беотийского союза были наиболее равноправны).

Конфедерацией была и Домонгольская Русь. А в федерацию (именно в федерацию, а не в унитарное государство) ее хотели превратить в середине XII в. владимирские самовластцы князья Андрей Боголюбский и Всеволод III Большое Гнездо. Они пытались подчинить Русскую землю новой столице — г. Владимиру, стать великими князьями над князьями и даже использовали для этого опыт сословного представительства в 1211 г., однако потерпели поражение, ибо такая схема не соответствовала политическому мышлению, национальному стереотипу всего населения Древней Руси. Окончательное объединение Руси произошло только в XV в., и сделали это уже не славяне и русы, а русские.

Но были и конфедерации, изначально конституировавшие себя в этом качестве. Древнейшая конфедерация, превратившаяся затем в государство, — Швейцарский союз, который сложился в 1391 г. в классической категории А.Тойнби (в т.н. ситуации «Вызов — Ответ»). «Вызовом» явилась агрессия Великого герцогства Бургундского. В «Ответ» первые три кантона — Берн, Цюрих и Ури — объединились в Швейцарский союз. Спустя немногим более, чем столетие «Ответ» полностью подавил «Вызов» — после битвы при Нанси независимое герцогство Бургундское прекращает свое существование. Казалось бы, исходный вопрос снят, и конфедерация более не нужна. Однако успех Швейцарского союза привел к тому, что другие горские кантоны (заметьте: населенные представителями разных этносов) постепенно присоединяются к Союзу, и далее от десятилетия к десятилетию продолжается процесс сближения кантонов.

Эффективность Союза была столь высока, что пару столетий швейцарская пехота считалась лучшей в Европе, и швейцарцев всюду нанимают на службу. Французские короли и Римские папы обзаводятся швейцарскими гвардиями, а в Ватикане швейцарская гвардия есть и по сей день, хотя это уже лишь дань традиции. И несмотря на то, что Швейцария даже в XIX в. — до банковского бума — в европейском масштабе была нищей страной (не случайно слово «швейцар» — в этой должности швейцарцы работали почти по всей Европе), граждане Швейцарии собой были довольны, ибо видели: всем европейцам, в т.ч. и Франции, куда более могущественной, чем Бургундия когда-то, слишком дорог собственный нос, чтобы совать его в пределы кантонов. Т.е. Швейцарский союз оправдал себя исторически, и, наконец, в середине прошлого века он был переименован в Швейцарскую федерацию.

Пример Швейцарского союза очень показателен: конфедерация оказалась живучей, потому что постоянно эволюционировала в сторону федерации. Федерация образовалась задолго до того, как это было юридически закреплено конституцией (возможно, швейцарским правоведам просто стало стыдно, что они называются неправильно). А эволюция продолжается, и сегодня Швейцария по сути дела — унитарное государство с чрезвычайно развитым самоуправлением. Т.е. Швейцарскому союзу была постоянно присуща тенденция к сближению, в силу чего конфедерация не распалась.

Противоположный пример. В ходе Нидерландской революции в 1579 г. была образована Нидерландская конфедерация, которая называлась предельно конфедеративно: «De Zeven Provincien» («Семь провинций»). В отличие от Соединенных Штатов Америки, здесь даже слова «соединенные» не было — просто «Семь провинций»! В союзном совете принять какое-то решение можно было только единогласно, ибо представитель любой из семи провинций обладал правом вето. Но ситуация была тоже тойнбианская («Вызов — Ответ»), причем гораздо серьезнее, чем у швейцарцев. Это была национально-освободительная борьба, и «вызывала» нидерландцев сама Испания — в то время государство N 1 по совокупной военной и морской мощи.

И тем не менее, хотя Нидерланды отстояли свою независимость в масштабе семи провинций (остальные провинции Нидерландов, т.е. нынешняя Бельгия, остались тогда за Испанией), хотя их борьба была предельно обострена религиозной враждой (в Нидерландах утвердился кальвинизм — тогда наиболее радикальный протестантизм) и значительной по масштабу буржуазной революцией, конфедерация развалилась. Мы называем Нидерланды «первой буржуазной республикой в Европе». На самом же деле это были семь республик, слишком ревностно отстаивавших свой суверенитет. Голландцы гордятся своим прошлым, и когда в конце 1960-ых гг. в их флоте был еще последний крейсер, он назывался «De Zeven Provincien», но сами эти «Семь провинций» рассыпались. А едиными Нидерланды стали только в форме Нидерландской монархии.

Отсюда можно сделать вывод, что конфедерации все-таки государствами не являются, что это временные объединения субъектов, и с исчезновением причины объединения они неизбежно распадаются, если с самого начала не действует тенденция превращения конфедерации в федерацию или прямо в унитарное государство (еще один вариант — в империю), т.е. в настоящее государство.

Еще один пример -США или Североамериканские Соединенные Шта/spanты, как они назывались еще 100 лет назад. Они также возникли в ситуации «Вызов — Ответ» (это было восстание против законной Британской короны). Изначально США были конфедерацией. Даже американскую конституцию пришлось сопроводить т.н. «Биллем о правах» (первыми 10-тью поправками) с единственной целью — дабы штаты согласились конституцию подписать. Т.Джефферсон придумал эти 10 дополнений, без которых конституция просто не проходила.

Однако отцы американской конституции были достаточно умны, чтобы на случайно сложившейся, редко населенной территории первоначальных Соединенных Штатов заложить в само устройство конфедерации федеративную тенденцию. Эту тенденцию по сути дела отражал Сенат США, она лежала в основе некоторых принципов функционирования Конгресса, а главное — на ней зиждилась президентская власть. США пошли по пути эволюции конфедерации в федерацию и последних сторонников конфедерации перебили в Гражданской войне (напомню, что представители Севера официально именовались «федералистами», а Юга — «конфедератами»). Так победил американский парламентаризм, ибо парламент — носитель объединительной тенденции.

В итоге, государство не распалось и даже имеет тенденцию все в большей и большей степени превращаться в унитарное государство. К концу XX в. федеральные полномочия оказались столь огромны, что с юридической и правовой точки зрения теперь не очень понятно, остаются ли США все еще федерацией, или это уже сложившееся унитарное государство, штаты которого («state» — «государство», по-английски) — всего лишь некие области, обладающие самоуправлением. США являют собою пример последовательной эволюции конфедерации в федерацию.

Противоположный пример эволюции государственной системы (от унитарного государства к конфедерации), причем эволюции скачкообразной, дает отечественная история XX в. Дело в том, что и историческая Россия в 1917-18 гг., и существовавший на месте ее Советский Союз в 1991-93 гг. вовсе не распались, а были расчленены правящими кругами, что довольно легко доказать.

За трехтысячелетнюю историю Египетского государства оно распадалось неоднократно, но всякий раз распад его происходил не более, чем до «номов», т.е. до исторических границ первых государственных образований. Когда развалилась империя Александра Македонского, она развалилась на Египет, который там и раньше был, Сирию, которая там и раньше была, Македонское царство с его вассалами и прочие государства, т.е. опять-таки на исторические территории. Россия же никогда на исторические территории не распадалась — Россия была расчленена.

После Февральской революции в Киеве по инициативе нескольких сот интеллигентов и военнослужащих собралась Центральная рада, которая высказала претензии на верховную власть в украинских губерниях на правах автономии, в связи с чем и направила соответствующую бумагу Временному правительству. Автономия тогда считалась нормой либерализма и демократии, поэтому выступить против автономии Временное правительство никак не могло и даже не хотело. Его ответ был по сути таков: «Во-первых, установление автономии мы приветствует; но, во-вторых, это — дело парламента, а сейчас его нет, так что дождитесь созыва Учредительного собрания; а в-третьих, вы можете претендовать не на 10, а на 4 губернии».

Имелось в виду, что за Россией, естественно, остается Левобережье (губернии, располагавшиеся по левому берегу Днепра) и Новороссия. Очевидно, что Левобережье — никакая не Украина. Что же касается Новороссии, то, сложись Украина исторически, она не имела бы выхода к Черному морю, так как Новороссия — это территория, завоеванная Российской империей у турок и их вассалов, а город Харьков — тогда город губернский, позже областной — основан беженцами из Речи Посполитой, т.е. предками украинцев, но на московской земле с разрешения московского царя в 30-ые гг. XVII в.

Таким образом, ни о каком распаде в данном контексте речь идти не могла, ибо, с одной стороны, никакой территории исторической Украины не существовало, а с другой — она в любом случае была много меньшей, чем у государства Центральной рады и чем у нынешней суверенной Украины.

Если бы территориальный распад коснулся Прибалтики, то по историческим границам могли бы возникнуть еще меньшие, нежели ныне, но исторические (с орденским прошлым) территории Курляндии, Лифляндии, Эстляндии и Латгалии. Однако в 1918-20 гг. произошло именно расчленение русской территории в зоне германской оккупации (она стала возможна, благодаря революции и поражению революционных войск), вследствие чего образовались: неисторическое государство Эстония из территории Эстляндии и части Лифляндии; и неисторическое государство Латвия из территории Курляндии, части Лифляндии, а также Латгалии, бывшей частью Витебской губернии.

Грузия, как целое, никогда не вступала в состав России ни добровольно, ни принудительно, а в разные годы независимо друг от друга в состав России добровольно вошли 6 государств (2 царства и 4 суверенных княжества), из которых 5 были в общем грузинскими, а 1 — абхазское, не имевшее никакого отношения к Грузии. И при распаде, а не расчленении исторической России территория Грузии тоже должна была бы рассыпаться на 6 областей.

В ходе Гражданской войны уже коммунистическому режиму (режиму, порожденному антисистемой, но пришедшему к власти; а в этой ситуации антисистема меняет знак) удалось уберечь от расчленения территорию, которая получила название «Российская Федерация». Но, хотя эту территорию большевистский режим удержал за собой, он и ее подверг расчленению, учинив федерацию там, где ее никогда не было, и проведя произвольные границы. Дело в том, что Российская Федерация была сформирована вскоре после прихода антисистемы к власти — в период, когда та еще сохраняла свой расчленительный, деструктивный характер. Поэтому она постаралась ослабить внутренние связи на территории, которую хотела поработить. Так, например, никакой равнинной Чечни не существует — существует только горная, а равнинная есть территория Терского казачьего войска. Упоминания о военных действиях в т.н. Чечне в нашей прессе всегда были связаны с той или иной станицей, но когда это горцы жили в станицах?!

Однако в сопредельных с Российской Федерацией территориях тоже были свои большевики, стремившиеся закрепиться на завоеванных землях. И хотя в тот момент некоторые предлагали включить новые территории в Российскую Федерацию, возобладала точка зрения умирающего антисистемщика В.И.Ленина, и вокруг федерации РСФСР была создана конфедерация СССР (название «союз» характерно для конфедерации). Итак, формально это была конфедерация суверенных государств, два из которых были федерациями: Российская Федерация и Закавказская Федерация (именно последняя, а не Грузия, Армения и Азербайджан, была субъектом Союзного договора 1922 г.).

Конфедерация, учиненная на месте империи, и Российская федерация, учиненная на месте имперского ядра, — безусловное расчленение. А не развалилась наша страна по одной причине: И.В.Сталин, будучи гением практического администрирования и совершенно бездарным политиком по большому счету, не обращая внимание на конституционное государственное устройство и саму конституцию, управлял СССР, как совершенно унитарной системой. Конечно, не все возможно на уровне администрирования, но государственная власть, в т.ч. и правящие структуры субъектов федерации и конфедерации, оказались подмяты двумя верхними ярусами правящей пирамиды — унитарной партийной системой и унитарной системой карательных органов (ГПУ-НКВД), которые прежде всего и правили. Поэтому конфедеративность реального значения не имела, тем не менее она сохранялась. А в уже в наше время территория исторической России была расчленена по искусственным границам, созданным коммунистическим режимом еще в конце 10-ых — 20-ые гг. XX в.

Рассмотрим еще один пример — Испанию. Испанские провинции были самостоятельными королевствами или герцогствами, но, постепенно укрепляясь и сливаясь, все земли, населенные испанцами, объединились, наконец, в XV в. в одно королевство. Имперской тенденции в этом не было — Португалия, населенная другим этносом, побыла недолго под Испанской короной и все-таки конституировала себя как самостоятельное государство.

«Вызов», способствующий такому объединению, существовал — бОльшая часть Пиренейского полуострова была занята мусульманами, и процесс объединения Испании шел параллельно Реконкисте (Освобождению). Исторически основной тенденцией в Испании была тенденция центростремительная, объединительная. В результате, страна, хоть и в очень своеобразной феодальной форме (путем монархических союзов и династических браков), прошла путь от конфедерации через федерацию к унитарному государству и вполне органично длительное время жила как унитарное государство, чему не мешало удивительное культурное разнообразие испанских провинций. В Испании сильно разнятся как диалекты испанского языка, так и тип жилища, народная музыка, танцы, не говоря уж, что те же андалузцы не похожи на кастильцев гораздо больше, чем мы на поляков. Однако это никому не мешало, ибо сберегаемое культурное своеобразие (культурная автономия) только усложняет культурную систему, а следовательно, обогащает ее.

Потом Испания пережила революцию, и не одну. Восстанавливать ее пришлось Фалангистскому движению и диктатору генералу Франко. Испания была восстановлена как представительная монархия — монархия с кортесами (тамошним парламентом). А после смерти Франко в совершенно унитарной Испании учинили федерацию с провинциальными палатами и правительствами, т.е. вернули страну к давно пройденному ею федеративному этапу.

Испании, конечно, не развалится, потому что испанцы ощущают этническое единство, и испанская солидарность выше, чем тенденции непохожести, связанные с культурным своеобразием. Тем не менее с учреждением искусственной федерации испанцы получили два сомнительных подарка. Во-первых, в унитарной Испании ни о каком сепаратизме басков никто не слыхивал, а с тех пор, как им нарисовали провинцию, есть и сепаратизм, и терроризм (ежегодно баски кого-нибудь убивают). Во-вторых, испанские граждане теперь оплачивают двойную бюрократию, так как бюрократические институты и должности дублированы на уровне государства и на уровне провинции, а пользы от них нет никакой.

Таким образом, вероятно, следует признать правоту русского философа XX в. И.А.Ильина, который писал в своих статьях (сборник «Наши задачи»), что федерация естественна как промежуточный этап между разрозненным существованием территорий и единым государством, как ступень к унитарному государству, но противоестественна, если (как в нашем отечественном примере) федерализуется государство, уже сложившееся и уровень федерации прошедшее. Тогда следует констатировать тенденцию сецессии и наличие сецессионистских, т.е. расчленяющих, сил. Если в унитарном государстве проводится федерализация, значит, это государство готовят к расчленению.

Как уже говорилось, различные формы местного и регионального самоуправления имеют огромное значение. Они — необходимое условие существования гражданского общества, что никак не противоречит вышесказанному. Развитие самоуправления есть несомненное благо, потому что ведет к усложнению системы (вспомним К.Н.Леонтьева). Напротив, федерализация унитарного государства или даже федерализация территории бывшей империи есть несомненное зло, ибо ведет к обособлению субъектов, т.е. к предельному упрощению системы (итоговой системой будет субъект). Очевидно, что эти тенденции принципиально различны. Таков историко-культурный вывод из рассмотренного материала.
 

Лекция 10
ИМПЕРИИ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ

Империя, несомненно, — самостоятельный тип государства, представленный исторически весьма немногими примерами, которые существовали однако в течение длительного времени. Продолжительность жизни империи в среднем превышает продолжительность жизни государства неимперского типа. Империя — достаточно поздний тип государства, сложившийся в процессе взаимодействия различных народов в одних государственных рамках. Вся история империй на Земле насчитывает примерно 2500 лет. Каждая империя полиэтнична (здесь исключений нет). Характерными чертами империи являются:
— определенная структура взаимоотношений с провинциями;
— стержневой (имперский) этнос;
— имперская элита;
— система взаимоотношений между входящими в империю этносами.

Рассмотрим их по порядку.

Определенная структура взаимоотношений с провинциями

Империя отличается от унитарного государства наличием провинций, т.е. территорий, населенных различными этносами, которые сохраняют в рамках империи, во-первых, культурное своеобразие; во-вторых, в той или иной степени обычаи и элементы своего законодательства; в-третьих, свою традиционную власть (последнее не всегда). Посмотрим, как это выглядело в истории.

Культурное своеобразие Римской империи заметно невооруженным глазом хотя бы потому, что не все ее народы принадлежали к великой античной культуре. Подданными Римской империи были и египтяне с тремя тысячелетиями культуры за спиной; и сирийцы, у которых на наследие месопотамской культуры наложилось мощнейшее иранское влияние; и кельты, чья великая культура не сложилась, будучи раздавленной по сути дела античной, но и не прервалась, продолжив свое существования в виде местных культурных традиций отдельных кельтских народов. А в составе Российской империи, кроме восточнохристианского большинства, жили также народы западной культуры, исламской культуры, культуры северного буддизма. Таким образом, этносы, входившие в империи, различались не только по религиозной принадлежности, но и по принадлежности к той или иной великой культуре.

Сохранение обычного права и элементов писанного права можно наблюдать уже в Римской империи, в разных провинциях которой картина рабства абсолютно различна. Одинакового рабства в имперском Риме просто не существовало. В Элладе сохранялась патриархальное мелковладельческое рабство, а в Палестине — ветхозаветное рабство с обязательной нормой: отпускать рабов на волю в юбилейный год. Более того, в Египте вообще рабства не было, а было зависимое крестьянство, как если бы эта часть Римской империи была не рабовладельческой, а феодальной. Что касается Российской империи, то во многих ее провинциях действовали свои законы, но в той мере, в какой они не препятствовали имперскому законодательству. Скажем, в Прибалтийских (бывших орденских) землях действовали статуты Ливонского ордена, в Литве — статуты Великого княжества Литовского, у армян — судебник Мхитара Гоша, а все мусульмане руководствовались шариатом.

Наконец, существенный вопрос связан с возможностью сохранения провинцией традиционной власти. Об имперском устройстве титулы «император», «кесарь», «василевс» не говорят ничего, но говорят многое титулы императоров Ирана и Эфиопии — в обоих случаях «царь царей». Почему, собственно, «царь царей»? Да потому, что были и просто цари. Например, был армянский царь, подданный персидского царя царей, который сохранял царские полномочия в пределах своего исторического царства. Точно так же король Баварии или герцог Вюртембергский сохраняли свои полномочия в составе поздней Германской империи.

Россия вступила на путь формирования имперского организма раньше, чем стала единым и независимым государством. Еще при отце великого основателя России Ивана III князе Василии Темном на московскую службу выехал знатный мурза Касим с родственниками и вассалами. Ему были отведены земли и подарен Городец Мещерский, который с тех пор и до сего дня так и называется — г. Касимов. Таким образом, внутри Великого княжества Московского, а потом Русского царства существовало царство Касимовское, с тем только различием, что его монарх назывался не «касимовский царь» (ибо царь — это император, он был в Москве), а «касимовский царевич». Касимовские царевичи имели свое войско, чеканили свою монету, руководствовались своими законами. Иные из них весьма отличились на русской службе, в т.ч. и знаменитый генерал XVI в. Шах Али-хан, упоминаемый в русских источниках иногда в искаженной форме, как Шигалей. Можно предположить, что в XV-XVI вв. Касимовское царство — это некий противовес Казанскому ханству в долгой и сложной политике Москвы в отношении ордынского наследия. Но в XVII в. о независимой Казани все уже забыли, ее не существует, а Касимовское царство продолжает существовать.

Конечно, так происходило не во всех империях. Скажем, в Византийской империи подчиненных царей не было, но самоуправление провинций оставалось.

И когда сегодня некоторые политики, патриотического круга особенно, требуют упразднения национальных образований в составе России, одновременно выказывая симпатию к ее имперскому прошлому, они предлагают принципиально неимперское решение. Разумеется, проще всего жить в государстве, населенном представителями одного этноса, хотя это почти никогда не достижимо. Но во всех других случаях наилучший вариант жизни народов в одном государстве дает империя.

Стережневой (имперский) этнос

Империя отличается от государства федеративного, которое тоже состоит из провинций, тем, что она всегда создается вокруг стержневого (имперского) этноса. Его наличие для империи обязательно. И именно с ним прямо связаны два вопроса: продолжительность жизни империи и ее распад.

1) Вообще, империи живут долго. Даже если полагать, что Римская империя начинает свой отсчет не с Августа, а с разрушения Карфагена (146 г. до н.э.), то от ее рождения до распада в 476 г. н.э. проходит более 6 веков — вполне долгий срок! Очень трудно назвать начальную дату истории Византийской империи, так как она — прямая (в т.ч. и территориально) преемница Римской. Но если считать датой ее основания 476 г., то с этого момента и до взятия Константинополя турками в 1453 г. Византийская империя просуществовала почти 1000 лет. Примерно такая же продолжительность жизни (около 1000 лет) у позднейшей западной империи — Священной Римской империи германской нации, которая просуществовала с IX по XIX в.

Однако все возможные рекорды побила старейшая империя на планете — Иран. Начав свою историю при Кире Великом в VI в. до н.э., эта держава с персидской династией Ахеменидов прожила, казалось бы, относительно недолго (порядка двух веков) и была разрушена Александром Македонским. Но после его смерти она восстановилась как эллинистическое государство Селевкидов. Затем другие (не южные, а северные) иранцы — парфяне изгнали селевкидов, и Иран стал Парфянским царством с парфянской династией. Далее потомки персов восстановили Иран вновь с персидской династией и персидской элитой под название «государство Сасанидов». Таким образом, от создания Иранской империи Киром Великим в VI в. до н.э. до разрушения ее мусульманами в VIII в. н.э. прошло 14 веков! И все же, хотя исламская традиция вообще не этатистская и тем более не имперская, персидская традиция оказалась сильнее ислама. Ислам в Иране сохранился, тем не менее государство снова и снова восстанавливало себя как имперское образование (последний шахан-шах Ирана — наш современник Мохаммед Реза Пехлеви).

Наш современник — и последний император Эфиопии несчастный Хайле Селассие, тоже продолжатель древней традиции царя царей. Эфиопская империя, начиная с Аксумского царства, просуществовала на северо-востоке Африки не менее 17 веков в очень тяжелой ситуации — во враждебном окружении.

2) Распад империи никогда не происходит в силу центробежных тенденций, в силу, якобы, того, что порабощенные народы разрывают империю на части. Распад империи может произойти по двум причинам, и обе они обусловлены поведением стержневого этноса.

Во-первых, империя обычно распадается с обскурацией стержневого (имперского) этноса. Империя живет лишь столько, сколько живет ее имперский народ (в случае с древними персами не следует забывать, что Ахеменидская империя была создана этносом в фазе инерции и просуществовала столько, сколько оставалось ему жить). Значительно реже бывает, что функции имперского народа переходят от одного этноса к другому, и империя продолжает жить (как это случилось в Иране).

Полководца Аэция при жизни звали «последний римлянин». Вскоре после того, как он был убит, Рима не стало, что естественно — не может же существовать Рим, если не стало последнего римлянина! Конечно, «последний римлянин» — условность, но это — ощущение современников. Ромеи-византийцы совершили подвиг: их обскурация была заметна уже в 1204 г., когда крестоносцы в первый раз взяли Константинополь, однако имперская традиция была сохранена в Малой Азии (в Никее), затем в 1261 г. был возвращен Константинополь, и империя продержалась еще почти 200 лет — до середины XV в. Обскурация стержневого этноса — нормальная причина заката империи, не исключающая передачи эстафетной палочки (имперского скипетра) не только другому народу, выросшему в тех же имперских границах, но и соседу — родственному народу, что и произошло с переходом имперской традиции в Россию.

Во-вторых, империя распадается в случае отказа стержневого (имперского) этноса от исполнения своей роли. Тому примеры — Турция, Австро-Венгрия и в значительной степени Россия, хотя ее будущее нам неизвестно.

Турция, несомненно, была империей, сложившись в качестве таковой уже ко второй половине XIV в., еще за 100 лет до захвата турками Константинополя. Но Турции (в отличие от Рима, Византии, России) были присущи не все, а лишь некоторые имперские черты. Турция формировала очень своеобразную элиту как часть имперской знати — элиту рабского происхождения. Османские военачальники и наместники (паши), большинство высших чиновников Османского двора происходили из янычар — государственных военных рабов.

Комплектовались янычары за счет специального налога малолетними детьми с некоторых порабощенных народов и за счет прямой кражи детей. Янычары, пройдя в малолетстве короткое воспитание в турецких семьях, с отрочества воспитывались в казарме и были профессиональными воинами. О почестях и знаках вознаграждения рабам турки додумались удачно: каждый янычар знал, что он может стать офицером, пашой и даже великим визирем (такие примеры были известны). Тем не менее, занимая высшие государственные должности, янычар не переставал быть государственным рабом. Он мог быть сколь угодно богат и окружен в своей жизни баснословной роскошью, но не мог ничего передать по наследству, ибо по закону не имел наследников. Это — принципиально антиаристократический путь.

Янычары были лучшей пехотой мира и побеждали во всех сражениях, кроме одного: они проиграли битву при Анкаре самому Тамерлану, да и то янычар не удалось сбить с позиций — их растоптали слонами. Янычар боится вся Европа и постепенно начинают бояться султаны. Стамбул в XVI в. не боялся никакого внешнего врага, ибо в тот момент не было государства, сильнее Османской Турции. Самое страшное, что могло произойти в Стамбуле — это отказ янычар получать от султана пищу (в знак чего они переворачивали котлы). Некоторые султаны после этого лишались жизни.

Со временем султаны уступили и стали смотреть сквозь пальцы на янычарских детей, которых воспитывали в казармах же, а позднее разрешили янычарам обзаводиться семьями и заводить детей с тем, чтобы их дети становились янычарами. В конце концов, это сословие лютых и отважных государственных рабов превратилось в касту, в преторианскую гвардию и чем дальше, тем больше начало распускаться.

Надо сказать, ранняя Турция XIV-XV и даже XVI вв. со своей рабской знатью устраивала всех, кто жил в ее подчинении. Так, во второй половине XIV в. турки захватили Сербию. Сербский король и все доблестное сербское войско полегло на страшном Косовом поле. Полвека спустя (кстати, отсрочив тем самым на несколько десятилетий падение Константинополя) Тамерлан разбивает при Анкаре султана Баязида Молниеносного и берет его в плен. И в этой битве, после янычар, наиболее доблестно из всей османской армии сражалось сербское ее крыло. А ведь свежа еще была память о Косовом поле!

Совершенно аналогичный пример из русской истории. В 1611 г. был подписан казанский Земский приговор об участии во Втором земском ополчении, т.е. в ополчении Минина и Пожарского. Понятно, почему его подписывают русские. Более-менее понятно, почему черемисы, как тогда звали марийцев (они просто могли предпочитать русскую власть татарской). Но подписывают и татары, после чего садятся на коней и отправляются освобождать Москву. А ведь тоже память о присоединении Казани не могла еще выветриться (прошло всего 60 лет)!

И один случай, и другой свидетельствуют о безупречном поведении империи в отношении подчиненного и включенного в ее состав народа.

Но по мере разложения янычарского корпуса (точнее, его трансформации по пути к всевластию) турецкая власть вела себя все хуже и хуже. Паши обзаводились детьми и всячески стремились обогатиться за счет, разумеется, населения своих вилайетов и пашалыков, а подданные (сначала христиане, а затем и мусульмане-не турки) начинали все больше раздражаться и желать независимости от столь «милой» империи.

В свою очередь, на усиление янычарского корпуса и центробежные тенденции в провинциях Стамбул ответил вестернизацией. Турки начали учиться все делать на европейский манер, становясь все более западной и все менее мусульманской страной. Процесс вестернизации шел полтора столетия, и сегодня Турция — уже не страна исламского мира, а самая провинциальная, заштатная страна Запада. Кстати, турки начали молиться в храме Святой Софии как в мечети сразу после ее захвата в 1453 г., однако крест на Святой Софии возвышался до рубежа XVIII-XIX вв. Он, в отличие от икон, мусульманам не мешал (для мусульман вероисповедно допустимы христианские символы, а иконы не подходят так же, как любые изображения одушевленных существ). Сняли же они крест, лишь став «менее мусульманами», пошатнувшись в исламе (к началу XIX в., когда Турция повернула к Западу, крест исчез).

Чем дальше, тем больше турки и их подданные-не турки не устраивают друг друга. И в XVIII в. начинаются национально-освободительные движения. В ответ турки совершают поворот к национальному государству. На этом пути Турция все же была расчленена в результате Первой мировой войны, хотя и ухитрилась удержать за собой ряд территорий, благодаря исчезновению России из числа держав-победительниц. Укрепляясь как национальное государство, Турция провела «зачистку» своей территории — два геноцида армян, геноцид ассирийцев, депортацию греков. А сейчас при благосклонном невнимании мирового сообщества турки потихоньку вырезают последний мешающий им народ — курдов.

Поэтому те, кто пытаются сегодня навязать России границы Российской Федерации и модель национального государства, рискуют довольно серьезно. Конечно, не исключено, что русские закончат свою историю, ибо, как известно, из надлома выходят не все народы. Но если русские из надлома все-таки выйдут (а это будет видно уже в ближайшие годы) и примут антиимперскую национальную модель государства, я не позавидую 15-ти процентам нерусского населения Российской Федерации — турецкий опыт у меня перед глазами!

Нечто аналогичное имело место в Австрии. В 1848 г. там произошло Первое венгерское восстание (революция), подавить которое помогла тогда Россия. За помощь императора Николая I австрийское правительство отплатило черной неблагодарностью — агрессивно придвинуло к русской границе корпуса во время Крымской войны. И когда в 1863 г. началось Второе венгерское восстание, больше помогать Вене было некому, и Австрия превратилась в Австро-Венгрию. Венгрия получила автономию и, более того, конституцию, а австрийский император стал в Венгрии только лишь конституционным королем. Самое удивительное, что Австро-Венгрия продержалась еще больше полстолетия — по 1918 г. Ее должны были бы разорвать славяне через 10-15 лет, потому что одно дело — имперский организм, другое — дуалистическая Австро-Венгрия. Ведь в Австро-Венгрии немцев было 40 %, славян — 50 %, а мадьяр — всего 10 %, и их автономия была оскорбительна славянам.

Имперская элита

Имперская аристократия часто и является имперской знатью, но так происходит не всегда. Например, имперскую знать может составлять имперская аристократия и имперская бюрократия.

Напомню, что каждый поработитель стремится уничтожить аристократию порабощенного народа, тогда как, напротив, каждая империя, формируя имперскую аристократию, стремится пополнить ее представителями народов, входящих в империю. Разумеется, бывают и исключения: одни народы хотят войти в империю, другие — нет, и представители аристократия тех народов, которые упорнее всего сопротивляются, в имперскую элиту не попадают.

Россия формировала свою имперскую элиту именно путем включения представителей аристократии входивших в нее народов, чему есть масса примеров. Но можно вспомнить здесь и Австрийскую империю, величайшими полководцами которой были итальянец Раймондо Монтекукколи, чистокровный чех Альбрехт Валленштейн (фамилия идет от названия его поместья) и савояр Евгений Савойский. Естественно, с исчезновение империи происходит разрушение имперской элиты. Кстати, Русская революция показала, насколько хорошо Россия формировала элиту — большевикам пришлось уничтожить представителей практически всех народов России, и в основном расправа касалась элиты.

Система взаимоотношений между входящими в империю этносами

Цементирует империю не только терпимость к провинциям, наличие стержневого этноса и общеимперской элиты, но также и сила. Именно необходимость быть сильным государством приводит к тому, что все империи принимают монархический принцип правления либо имеют составные политические системы, в состав которых входит монархический элемент. Однако империю цементируют и определенные принципы взаимоотношений с входящими в ее состав этносами. Неверно считать, что в империи живет один большой имперский народ и много малых. В империи, как показывает история, живет большой народ, несколько средних и значительное количество малых. Полагаю, что общий принцип взаимного тяготения народов таков: «малый» народ всегда с «большим» против «среднего».

Так, наиболее подвергшийся античному влиянию регион Южного Кавказа (который иногда мы называем странным термином «Закавказье», хотя правильнее было бы говорить «Южный Кавказ») — конечно, Абхазия или, вернее, ее побережье, но это и есть основная населенная часть Абхазии. Абхазы были верными федератами Позднего Рима и Византии, а с начала XIX в. и до настоящего момента так же точно относились и к русским. Даже в составе СССР Абхазия не настаивала на том, чтобы быть союзной республикой, соглашаясь быть автономной, но, желательно, в составе РСФСР. Но еще интереснее, что между византийским и русским периодами Абхазия ориентировалась на Турцию! А дело все в том, что ни ромеи-византийцы, ни русские, ни османы не угрожали этническому существованию абхазов, зато «средние» грузины, которые частенько были склонны рассматривать абхазов, как грузин (причем иногда, как грузин второго сорта), угрожали.

Таких примеров можно привести сколь угодно много. До расчленения СССР, думаю, большинство нашего населения не знало, что есть такой народ «гагаузы», а не стало СССР, узнали сразу, ибо гагаузам в рамках СССР ничего не угрожало, и они о себе не заявляли, а став гражданами Молдавии, они вынуждены были заявить о себе недвусмысленно и жестко, дабы отвести от себя угрозу.

Именно подобная ситуация послужила толчком и к началу конфликта в Таджикистане — он начался на Памире в Горном Бадахшане. В справочнике «Население мира» (М., 1981) написано, что в Горно-Бадахшанской АО проживает 90,5 % таджиков. Но тогда возникает законный вопрос: если этот край населяют 90,5 % таджиков, почему же создана автономная область? Ведь автономная область создавалась там, где был национальный анклав (например, Нагорный Карабах — армянская территория посреди Азербайджана). Произошло же это потому, что сначала создали автономную область, а затем уже таджикские власти потихоньку переписали жителей Памира таджиками (как латышские власти переписали латгальцев латышами). Однако жители Памира с этим не согласились, и, в результате, возник конфликт, продолжающийся и поныне.

Существует масса книг, где рассказывается о гибели Римской империи и страданиях последних римлян, однако почти нет книг, повествующих о страданиях других народов при распаде Рима. Но распад любой империи вызывал стон множества народов прежде всего потому, что освободившиеся от опеки «большого» народа «средние» тут же ухудшали положение «малых». И дело вовсе не в том, что какие-нибудь венгры — злодеи (целиком злодейский народ — явление крайне редкое), а в том, что они просто не имеют имперского навыка управления другими народами. О них никогда нельзя написать того, что на рубеже XIX-XX вв. написал видный казанский просветитель, писатель и молла Каюм Насыри: «Русский лучше всех знает, что нужно мусульманину».

Империя проводит имперскую политику. Например, римляне «романизировали» провинцию (есть такой термин «романизация»), но, главным образом, на уровне цивилизации. Римляне не обижали местных богов, частично даже отводили им место в Риме, хотя основывали храмы и римским богам в провинциях. Римляне были невероятно водолюбивы. В имперское время в Риме на душу населения подавалось воды больше, чем в любом западноевропейском городе начала XX в. (пожалуй, римлян мы догнали, только распространив повсеместно ванные комнаты). Строительство водопроводов и акведуков несомненно лежит в области цивилизации, не затрагивая нисколько культурный облик любой провинции. Провинциалов заставляли строить дороги, поддерживать мосты в исправном состоянии, что было дорого и стоило огромных трудозатрат. Вероятно, провинциалы брюзжали, тем не менее примеры сопротивления истории не известны. Любому провинциалу было ясно: когда через границу полезут нецивилизованные варвары, именно по этой дороге уйдет тревожная эстафета и по этой же дороге придет стальная римская когорта, будет мало — придет легион. Итак, принцип распространения цивилизации совпадает с имперской идеей общего блага. Добавим к тому же, что романизация охватывала преимущественно западные провинции, в то время как восточные скорее «эллинизировались». Следовательно, империя в состоянии не только отстаивать общее благо, но и поддерживать культурные предпочтения земель.

Был ли империей Советский Союз?

Мы видели ряд примеров наследования имперской традиции при смене стержневого этноса (как в Иране) и при создании нового государства (преемство Рим — Византия — Россия). СССР в основном был создан на территориях Российской империи, традиционного лидера восточнохристианской культуры и мог унаследовать восточных христиан, как естественных союзников. Кроме того, нового стержневого этноса в распоряжении создателей СССР не было, зато был старый, большей частью остававшийся в пространстве нового государства. Таким образом, вопрос об имперском характере СССР — это прежде всего вопрос о сохранении им хоть какого-нибудь политического преемства по отношению к старой России. Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим, во-первых, как ведет себя Советская Россия, а потом Советский Союз по отношению к стержневому и прочим входящим в него этносам; и, во-вторых, какую внешнюю политику проводит.

1) Российская Империя никогда не стремилась владеть Туркестаном. Она лишь осуществляла там свое влияние, полагая Туркестан территорией ее вассалов — эмиратов. Территориальный захват Туркестана — чисто советское деяние.

Нарезка республик и автономий проводилась не только антирусски, что мы видим на Украине, в Казахстане (территория которого в основном относится к областям четырех казачьих войск: Оренбургского, Уральского, Сибирского и Семиреченского), Прибалтике, но и постоянно антиправославно. В силу этой причудливой нарезки у нас еще в 80-ые гг. появились «мусульманские народы» и даже «мусульманские республики» в составе СССР и России, но до сих пор не появилось ни православных регионов, ни исторически признанных православных народов. Соответствующая фразеология используется политиками и журналистами, демонстрирующими последовательное антиправославие.

2) В 1915 г. были подписаны секретные параграфы послевоенного расчленения Турции, согласно которым она должна была лишиться области Великой Армении до озера Ван, всей Сирии, Трапезунда (т.е. ленты вдоль южного берега Черного моря), а также всей европейской части, ибо в то время Турция воспринималась миром, как азиатская страна. Кипр доставался подмандатно Англии, но мандат в Сирии мы должны были осуществлять вместе с французами. И хотя Палестина становилась подмандатной Великобритании, Россия должна была стать одним из трех протекторов Иерусалима.

Однако большевистский режим начинает с того, что выводит Россию из победоносной войны, лишив ее тем самым заслуженных плодов победы (кстати, он также лишил Россию возможности избавить от чрезмерного унижения Германию, чем готовился будущий гитлеризм). Более того, послевоенный мир устраивается уже без участия России и без учета ее интересов. К тому же она уже не защищает своих православных собратьев.

В результате, Ливан (такого исторического государства не было!) был искусственно «вырезан» Францией из Сирии по местам преимущественного обитания католиков в ущерб православным сирийцам. Россия не осуществила протекторат над Иерусалимом. А далее в Палестине было организовано конфессиональное государство Израиль и должно было быть организовано арабское государство, но никто и не поднял вопроса об организации христианского государства и христианского сектора Иерусалима. Позже Израиль оккупировал арабскую палестинскую территорию. Последствия разделения Палестины на «еврейское» и «арабское» государства были примерно такими же, как и в Боснии, где «сербы» сейчас воюют с «мусульманами» (ведь евреи — это религиозная общность, а арабы — этнос, и точно так же мусульмане — религиозная общность, а сербы — этнос).

В 1921-1922 гг. Кемаль-паша, начинающий Ататюрк, воюет с нашими многовековыми союзниками греками и дашнакским армянским правительством. Вечная защитница армян и греков — Россия силами большевиков наносит прямой военный удар в спину дашнакскому правительству и финансовый удар в спину грекам, предоставив колоссальный золотой заем Кемалю, вследствие чего греки теряют сектор Смирны, а Турция с того времени приобретает уже опасный геополитический характер.

Сталина подозревают в восстановлении имперской внешней политики, но эти подозрения ложны. Например, Сталин дарит Чехословакии Прешовскую область, не позаботившись о том, чтобы русинам этой области уже была дарована та самая автономия, которую им обещали еще в 1918 году. Сталин дарит Холмщину и Белостокское воеводство полякам, и теперь это целиком ополяченные территории (православных русских людей там больше нет). А Литве Сталин дарит не только Виленский округ, но и два района Белоруссии.

«Великий советский патриот» Сталин ухитрился создать предельную угрозу на Дальнем Востоке, небрежно подарив режиму Мао Цзэдуна Манчжурию, Внутреннюю Монголию и Тибет. Мог бы народно-демократические Манчжурскую и Монгольскую республики создать, но предпочел другой путь — выстроить у себя под боком опасную России китайскую социалистическую «империю».

У Сталина была возможность улучшать отношения с греками и опереться на прорусские настроения в Сербии. Но это его не интересовало, его интересовал коммунистический лагерь. В результате, сербы сейчас пожинают плоды деятельности режима И.Броз Тито: в стране антиправославный режим, а война вспыхнула в т.ч. из-за искусственности нарезки территории.

Антиправославной оказалась и политика Венгерского коммунистического правительства. По соглашению церковных кругов Венгрии с венгерским режимом Я.Кадора в государстве было оставлено десять религиозных школ, остальные сделаны атеистическими. Из этих гимназий восемь были римско-католическими, одна реформатская и одна иудейская. Но православные в Венгрии есть, и последуй в той ситуации даже тихий голос из Кремля, православная гимназия была бы.

Этот конгломерат политических решений можно оценить, только как последовательно антирусский, а русские — стержневой православный этнос, опора империи и опора Церкви. Кроме того, советский режим не препятствовал ассимиляции «средними» народами «малых», нарушая еще один общеимперский принцип. Этот же режим предпринял все возможное для уничтожения прежней имперской элиты, взамен которой вырастил квазиэлиту, ставшую главным инструментом разрушения территории страны. Все это вместе на фоне внешней политики СССР, которая делала бывших врагов Российской империи — друзьями, а друзей — врагами, снимает вопрос о советском государстве как империи. У старой России большевистский режим позаимствовал лишь отдельные декоративные черты (см. Лекцию 3)
 

Лекция 11
КОНСТИТУЦИЯ

Два значения термина «конституция»

Термин «конституция» (от латинского «constitutio») имеет два значения. Первое — «учреждение, создание чего-нибудь, доселе не существовавшего». Поэтому, кстати, понятия «учредительное собрание» и «конституционная ассамблея» совершенно идентичны. Именно «конституцией» является учреждение государства, претендующего на формирование новой страны («страна» и «государство» — понятия разные, что и отражено в большинстве языков); или учреждение государства в исторически сложившейся и продолжающей существовать стране. Второе значение этого термина — «основная или неизменяемая часть закона».

Например, конституция США полностью соответствует первому значению термина. Это было учреждение никогда не существовавшего прежде государства и претензия на формирование страны Америка. Сначала и вплоть до XX в. государство официально было названо «Соединенные Штаты Северной Америки», ибо нужно было как-то конкретизировать территорию (страна еще не вполне сложилась). Но когда территория и круг населения исторически сложились, изменилось и название на «Соединенные Штаты Америки».

А конституция Французской республики тоже вполне соответствует первому значению термина, но с оттенком второго: это было учреждение принципиально нового государства, но в исторически сложившейся стране, которая продолжала существовать. Никто не сомневался, что «прекрасная Франция» не допустит какого бы то ни было видоизменения своей территории. О сохранении страны свидетельствовало и такое определение: «Французская республика единая и неделимая».

Страна и государство

Какой же оттенок позволяет различить понятия «страна» и «государство»? «Государство» можно определить, как политический аппарат, административный аппарат, исторически созидаемый обществом. При этом, считать ли государство аппаратом насилия, и куда это насилие будет приложено — вопрос позиции юриста или историка. Но определение «страны» дать сложнее, потому что страна представляет собой территориальную и социальную общность, не только исторически складывающуюся, но и исторически признаваемую всеми. Понятие «страна» определяется методом рецепции. Проходит некоторое время, прежде чем сами жители страны, а уж тем более окружающие начинают воспринимать ее в этом качестве, т.е. привыкают к тому, что такая страна существует. Иными словами, «страна» — в гораздо большей степени понятие историко-географическое, нежели политическое.

Территории страны и государства могут не совпадать, что бывает сплошь и рядом. Германия как страна в XVIII — первой половине XIX вв. ни у кого не вызывала сомнения, а ведь на этой территории существовало множество германских государств! Англия была бы не только государством, но и страной (ни Уэльс, ни даже Шотландия не нарушают этого понятия — их можно рассматривать в качестве областей страны Англия), если бы не Северная Ирландия. Именно поэтому государство Соединенное королевство Великобритании и Северной Ирландии объединяет сейчас две страны, а точнее, — страну и кусок страны Ирландия. Таким образом, одно государство может состоять из нескольких стран, а одна страна — из нескольких государств.

Помимо этого, в истории не редкость — личные унии, т.е. две страны, объединенные особой одного монарха. Например, в личной унии длительное время до середины XVI в. были Польша и Литва, а еще в первые годы XX в. в личной унии были Швеция и Норвегия. Норвежцам это не нравилось, и они добивались полного суверенитета, т.е. восстановления норвежской династии, что, в конце концов, и произошло.

Нетрудно видеть, как исторически менялась ситуация в нашей стране. Домонгольская Русь была конфедерацией княжеств, а никак не единым государством (государством в то время было каждое княжество). Тем не менее это была страна, и как страну ее воспринимали соседи (скажем, скандинавы или византийцы). К концу XV в. в процессе укрупнения территорий Россия состояла уже из двух государств — Великого княжества Владимирского и Московского и Великого княжества Литовского и Русского, и это понимало все население. Кстати, в тот момент уже не только Москва, но и Вильна претендовали на объединение всех русских земель (т.е. на приобретение тех земель, которые принадлежали второму государству), ибо социально-политическая психология изменилась, и ставка на создание единой России стала общенародной.

В ходе революции, Россия, продолжавшая быть страной, подверглась расчленению и одно время принадлежала нескольким государствам. Все они были неисторическими и странами не являлись. Среди них некоторые причудливые просуществовали очень недолго (как, например, государство Литбел — Литовско-Белорусская федерация или ДВР — Дальневосточная республика), а некоторые довольно долго, но тем не менее странами от этого не стали так же точно, как страной никогда не был Советский Союз, не взирая на памятные слова песни «Широка страна моя родная». Советский Союз — не страна, а государство, существовавшее еще относительно недавно на территории исторической России.

Искусственно образованное государство может стать страной, но для этого обычно требуются многие десятилетия, а чаще века. Поэтому совершенно законно утверждение, что существует государство Украина, с которым государство Российская Федерация вправе заключать договоры и устанавливать дипломатические отношения, но нет такой страны Украина и скорее всего не будет никогда, ибо даже само ее название означает «Окраина России». Странами не являются и Латвия с Эстонией, учитывая обстоятельства их возникновения (см. Лекцию 9), хотя у них есть перспектива стать ими.

Итак, «государство» и «страна» часто, но отнюдь не всегда и не на всем протяжении истории совпадают территориально: одно государство может объединять территории нескольких стран, а одна страна — делиться на территории нескольких государств. Политическая ситуация от века к веку меняется.

Государства без конституций

Некоторые государства писанных конституций не имеют, отчего ни законодательный процесс, ни парламентаризм у них нисколько не страдают, а соседи не подозревают их в недостаточной свободе и демократичности.

Например, не имеет конституции Великобритания. Обычно это объясняют тем, что Англия — древнейшая страна демократических традиций, каковые ей заменяют конституцию, а больше никому сие не дозволено. Но куда серьезнее другое объяснение: Англия — столь глубоко традиционная страна, что просто не могла бы допустить появления конституции, ибо это означало бы в какой-то мере учреждение страны, а Англия в идеальном смысле существовала всегда.

Не имеет конституции и необычайно молодое государство Израиль, которое образовано в 1948-49 гг. и является парламентской республикой со слабой президентской властью. И тоже никто не ставит под сомнения демократические и парламентские традиции в этом государстве. И тоже есть причины, по которым конституции в Израиле нет и быть не может. Таковых причин две, одна из которых на поверхности, другая глубинная. Во-первых, территория государства Израиль образована постановлением ООН, а следовательно, соответствующие акты ООН и есть конституция в смысле учреждения. Во-вторых, идеология израильтян зиждится на положении, что территория государства Израиль не исторически сложилась, а имеет богодарованный характер, что это — та же земля, которая была подарена Богом евреям во времена Исхода примерно 34 века тому назад, а тогда нет смысла в конституции.

Конституция как неизменяемая часть закона

Иметь таковую необычайно удобно, однако человечество шло к этому постепенно. Исторически во многих монархиях источником закона считался монарх, даже если закон вырабатывался коллегиально или социально, в результате серьезного общественного обсуждения. Как уже говорилось, монархия чаще выступает в составных формах, нежели в чистом виде, и разумные монархи по возможности предпочитают избегать единоличного решения. Иными словами, ответственность за то, чтобы закон в нашем понимании этого слова был конституционен (т.е. не нарушал устоев общества, культурных и социальных традиций), лежала на монархе. Он в определенном смысле заменял собой конституцию.

Но по мере десакрализации государства монархическая власть даже там, где она сохранилась, потеряла свою религиозную санкцию. И тогда возникла необходимость в принципиально неизменяемой части закона, которая служила бы эталоном для дальнейшего законотворчества. Имея такой эталон, всегда можно поставить вопрос о конституционности нового закона. Именно так работают классические конституции. Разумеется, на практике конституция не может жить долгие века без изменений. Тем не менее правоведы, политические и общественные деятели, государственные чиновники во всех странах предпочитают не обращать внимания на исторический процесс и полагают конституцию действительно неизменяемой частью закона, дабы придать всему законодательству в государстве стабильность. Не случайно очень компактная по объему конституция США никогда не изменялась и уже миновала свой двухсотлетний рубеж.

В силу этого трудно было придумать что-нибудь более разрушительное для нашего конституционного строя, чем призывать сограждан проголосовать за текст Конституции РФ 1993 г., утверждая, что Конституция сия «переходная» и носит временный характер. Если конституция (пусть в реальной политической жизни, а не в самом ее тексте) признается временной и переходной, она — уже не конституция, и поэтому теряет смысл вопрос, поддержало ли ее действительно большинство населения на референдуме 1993 г. А к президентским выборам 1996 г. появился еще один тезис, разрушающий наш конституционный строй: «Глава государства является гарантом Конституции». Но как раз конституция является гарантом главы государства и самого государства, если она — конституция. Принцип же обратный напоминает стародавнюю поговорку «Кто палку взял, тот и капрал». Палку же в наше время взять могут многие!

Конституция в отечественной истории

До революционных событий нынешнего века у нас никогда не было места конституции как учреждению, ибо Россия, подобно Англии, полагала себя существующей всегда (в этом смысле мы — не меньшие традиционалисты). Но конституция как неизменяемая часть закона у нас была.

Мы обладали конституцией, вполне оформленной в соответствии с нормами конституционных процессов в европейских странах, с 1905 г., когда были изданы в исправленной редакции Основные законы Российской империи, включившие одну норму: «Император Всероссийский осуществляет верховную власть совместно с Государственным советом и Государственной думой». Юристы, в т.ч. и западноевропейские, никогда не сомневались, что Россия действительно имела конституцию, ибо Основные законы были изданы до издания манифеста о созыве Государственной думы, и уже тем самым их источником оказалась монархическая власть, а Дума автоматически лишилась возможности их изменять. Монарх тоже лишился возможности ее изменять, потому что с этого момента мог принимать законы только вместе с Думой. Таким образом, Основные законы Российской империи приобрели функцию Конституции в полной мере и стали неизменяемы, тогда как все остальное текущее законодательство было передано Государственной думе, обладавшей всеми полномочиями, в т.ч. и полномочиями законодательной инициативы. Так было относительно недавно.

Что же касается древнейшего периода истории России (тогда — Руси), то первый дошедший до нас памятник писанного права — «Русская правда» Ярослава Мудрого (XI в.). «Русская правда», безусловно, конституцией не являлась. Это был судебник, гражданский и уголовный кодекс того времени. Он не предполагался в качестве неизменяемого и дважды изменялся (точнее, дополнялся) — сначала Ярославичами, сыновьями и преемниками Ярослава, а потом в 1113 г. Владимиром Мономахом. «Русская правда» представляла собой запись славянского обычного права, т.е. права, основанного на обычае, и не испытала влияния римского и византийского права, что блестяще доказали В.О.Ключевский и другие ученые XIX в.

Однако параллельно на Руси перевели значительные извлечения из византийского, а тем самым по прямому преемству и римского права. Это было церковное законодательство, включавшее не только нормы, регламентирующие положение служителей церкви, но и, что гораздо важнее, нормы, регулирующие положение семьи, а следовательно, в значительной степени и нормы наследования (семейное право тогда находилось в юрисдикции христианского епископа). Одновременно с этим корпусом был переведен Закон градский — по происхождению, византийская «Книга эпарха» (эпарх — градоправитель Константинополя).

Надо заметить, что средневековый западноевропейский город сильно отличался от восточноевропейского и, в особенности, русского. Западный город складывался, как жесткая корпоративная организация, в противостоянии сеньорам, в силу чего был замкнут кольцом стен. Стены стОят безумно дорого, каждый год их передвигать не будешь, что вело к очень быстрому росту цены городской земли. Кроме того, в силу раннесредневековой традиции еще дороже городской земли стоила длина фасада дома вдоль улицы. Именно поэтому в средневековом городе возникают сплошные фасады с обеих сторон улицы, когда дом прилеплен к дому. Нередко фасад был настолько мал, что на первом этаже являл лишь дверь и окно рядом. Но такой дом тянулся в глубину, где мог быть и дворик, второй этаж немножко нависал, выступая вперед, над первым, а третий над вторым, а бывал и четвертый (в каменном доме так не сделаешь, а в каркасной фахверковой постройке с легкостью). Однако в средневековом городе посреди проезжей части — сточные канавы, и ходить надо с предосторожностью. И скотину в таком городе держать весьма затруднительно — слишком много времени уйдет на дорогу до пастбища.

А русский город был связан с сельской местностью. Он был спланирован так, что достичь городских ворот было довольно удобно. В русском городе дома всех жителей располагались в усадьбах, естественно, разных размеров (одно дело — боярская усадьба, другое — усадьба сапожника). На улицы же были выведены, кроме заборов, только общественные здания — церкви, торговые лавки, производственные помещения, типа кузниц, кожевенных мастерских и пр.

Примерно так же, как русский город, выглядел и Константинополь, хотя на Руси строили преимущественно в дереве, а в Византии — в камне. Главная улица Константинополя Меса шла через весь город, забранная с двух сторон аркадами, под коими торговали, спасаясь от жары, встречались, беседовали, прогуливались. Но весь остальной город состоял из усадеб. Поэтому нам было очень легко перенести ограждающие константинопольское градостроительство законы на русскую почву.

Среди прочего, кстати, в Законе градском содержалось и «Правило прозора» (так в русском переводе, от глагола «зреть»), запрещающее сплошную фасадную застройку. Согласно данному Правилу, если из вашей усадьбы открывался красивый вид (в Правиле ссылались на самый красивый вид тогдашнего Константинополя — бухту Золотой рог), а сосед ваш его застроил, не согласовав постройки с вами, вы через суд могли снести его постройку. Закон градский перевели у нас полностью и дословно (мы столь внимательно отнеслись к статьям римского и византийского происхождения, что исходно с ними обращались как с законодательными документами). Таким образом, в наш Закон градский «переехал» и этот «вид на Золотой рог». Конечно, ни из одного русского окна он не виден, тем не менее любой судья на Руси понимал, что речь идет просто о красивом виде.

Нормы церковно-семейного права и Закон градский, составившие книгу «Мерило праведное», вместе с «Русской правдой» с начала XII в. оказались у нас в положении неизменяемых законов, т.е. в некотором смысле играли роль конституции. И так продолжалось почти четыре века, в течение которых законодательствовать в пределах всей Владимирской Руси стало некому, хотя различные земли свои грамоты издавали (была составлена Новгородская судная грамота, Псковская судная грамота, некоторые князья издавали отдельные небольшие уставы). В это время связи между землями совсем ослабли. Наступил период глубочайшей раздробленности, вызванный вторжениями как с Запада, так и с Востока (с одной стороны, немцев, венгров, поляков, с другой — Орды).

Следующим общерусским кодексом стал Судебник Ивана III, основателя единой Российской державы, который был издан в 1497 г. (по сути дела этим Судебником и закончилось создание исторической России). Но и при его подготовке «Русскую правду» вместе с «Мерилом праведным» законодатели рассматривали, как на некий источник правоспособности. Эти законы уже никто не считал себя вправе изменять или дополнять. Такое же отношение к ним сохранилось при подготовке и исправленного судебника, названного Судебником Ивана IV (1550 г.), и Соборного уложения царя Алексея Михайловича (1648-49 гг.).

Итак, в средневековой русской традиции есть место конституции в качестве основного закона. В том же качестве конституцией обладала и Россия в начале этого века. Следовательно, таковая конституция в нашем государстве возможна, она в русской традиции. Но чтобы нынешняя конституция России приобрела настоящую прочность, она должна быть связана со старым законодательством России. При этом неважно, будет ли выстраиваться традиция от «Русской правды» XI в. или только от Основных законов Российской империи. И в том, и в другом варианте это приведет к восстановлению конституционной традиции и тем самым стабильной конституционной практики, каковой в настоящий момент мы не имеем.

Содержание конституций

1. Вопрос о правопреемстве. Во всех случаях, когда речь не идет о создании нового государства на новой территории, первенствующим вопросом конституции является вопрос о правопреемстве. Даже государства, не сложившиеся исторически, всегда ищут малейшего повода установить некое правопреемство. Так, упоминавшиеся Латвия и Эстония декларировали в 1991 г. свое правопреемство по отношению к государствам Латвия и Эстония, существовавшим всего лишь с 1920 по 1940 гг.

Авторы же проекта нашей Конституции вообще опустили вопрос о правопреемстве, потому что декларирование в 1993 г. правопреемства, связывающего Российскую Федерация с Российской империей или с Советским Союзом, порождали моментальные и совершенно законные территориальные претензии, хотя и несколько различные. А декларирование правопреемства по отношению к Российской Федерации в составе СССР означало постановку вопроса о возвращении русского имущества, попавшего в сопредельные независимые государства, причем имущества весьма значительного (скажем, масштаба Рижского автозавода, который являлся филиалом Горьковского автозавода и должен был бы ему и принадлежать в таком случае). В результате, оказалось, что Российская Федерация вообще никакой исторической территории не имеет, а занимает непонятно откуда взявшуюся.

2. Вопрос о территории. С вопросом о правопреемстве непосредственно связан вопрос о территории. Он не решается теми конституциями, которые конституируют новое государство в исторически сложившейся и продолжающей существовать стране. Однако Российская Федерация за отсутствием положения о правопреемстве таковой исторически сложившейся страной не является (территория ее случайна). Тем не менее вопрос о территории в ныне действующей Конституции также был опущен.

Надо заметить, что вопрос этот всегда очень тонкий, и разрешение его с бухты-барахты, декларация новообразования чем-то единым и неделимым может окончиться весьма прискорбно. Например, Французская республика, декларировав, что она единая и неделимая, сразу решала два вопроса: вопрос о территории и вопрос о населении (территория — та, что была у Французского королевства; все население — французы). В ответ французы получили Вандейскую войну, в которой храбрая французская революционная армия потерпела полное фиаско. Нам традиционно преподносят Вандею, как восстание тупых необразованных крестьян против прогрессивной революции, хотя совершенно непонятно, почему бретонский крестьянин, прихожанин и верноподданный своего короля, тупее и необразованнее парижского «бесштанника» (именно так переводится с французского слово «санкюлот» — «sans-culotte», они сами так себя именовали). А в действительности, провозгласив основополагающий принцип, Французская республика заявила бретонцам, что они французы, в то время как французский король говорил: «Мои бретонцы» так же, как «Мои гасконцы» или «Мои французы». В конце концов, Вандейскую войну удалось прекратить только Наполеону, который снова сказал: «Мои бретонцы».

Вопрос о конституировании территории всегда интересен, но в нашей ситуации он приобретает особый оттенок. Мы молчим о правопреемстве, но если вопрос о территории Российской Федерации тоже опускается, это значит, что нынешняя ее территория создана Конституцией 1993 г. Но если территории Российской Федерации до 1993 г. не существовало, то кто же конституировал территорию Чечни или Татарии? Почему не поднят вопрос об этих территориях? Иными словами, нынешняя Конституция построена так, что республики и области выглядят исторически сложившимися, а Российская Федерация в целом — нет.

3. Вопросы о населении и гражданстве. Вопрос о населении может сливаться с вопросом о гражданстве, хотя они и не идентичны, так как вопрос о населении — это еще и вопрос об источнике Конституции. Французская конституция начинается недвусмысленно: «Мы — французский народ», и сразу становится ясно, кто является источником конституции. Потом уже можно рассуждать, насколько это весь французский народ, но по крайней мере формулировка абсолютно точна и конституционна.

Однако вопрос о населении Российской Федерации в Конституции 1993 г. вообще никак не поставлен. Правда, там есть формулировка «многонациональный народ Российской Федерации», но эта формулировка очень странная. Во-первых, непонятно, какие нации составляют народ Российской Федерации. Во-вторых, очень многие современные ученые полагают, что многонациональных народов не бывает, а скорее бывают «многонародные» нации. В-третьих, эта формулировка не соответствует современным представлениям европейской науки, которая полагает нацию совокупностью полноправных граждан государства, вполне владеющих его официальным языком. Таким образом, и здесь в нашей Конституции имеется некий провал.

Более того, необычайно многословная, включающая много десятков статей Конституция Российской Федерации выводит из своего состава и вопрос о гражданстве, указывая, что проблема гражданства решается Законом о гражданстве (т.е. Закон о гражданстве является подзаконным актом по отношению к Конституции). Но тогда возникает вопрос: кто же эту Конституцию принимал, если граждан на момент ее принятия не было? Ее принимала толпа? И точно так же за отсутствием положения о правопреемстве позволительно задать вопрос: кто в момент принятия Конституции 1993 г. являлся гражданином Российской Федерации? Ответ очевиден: никто!

Я не преследую цель критиковать нашу Конституцию, но она позволяет иллюстрировать обычные положения конституций.

4. Прочие ворпосы. После разрешения вопросов о правопреемстве, внутренних границах территории, составе населения и гражданстве конституции остается лишь указать тип государства, действующую форму государственной власти и перечислить основные незыблемые права граждан. Ограждая такие права, ряд конституций выделяет господствующую или покровительствуемую религию (иногда несколько). Так поступают и конституции европейских светских государств, принявших принцип отделения церкви от государства. Эта норма, с одной стороны, ограждает демократические права большинства, а с другой — защищает собственную культуру от экспансии чужой. Таково, кстати, было требование Православной церкви к светскому Российскому государству, сформулированное 2 (15) декабря 1917 г.

И последнее замечание: растягивать объем конституции ни в коем случае нельзя. Растянутая конституция, как ни парадоксально, вызывает больше сомнений в своей неизменяемости, чем конституция лаконичная.
 

Лекция 12
НАЦИЯ И НАЦИОНАЛИЗМ

Нация

Латинский термин «natio» исходно означал то же самое, что греческий термин «этнос» и русский термин «народ» (русское слово «народ» и выглядит калькой латинского слова «natio»). Именно так — как «народ, этнос» — он воспринимался на протяжении большей части всемирной истории. Однако постепенно термин «нация» претерпел определенную эволюцию в западноевропейской культуре.

В какой-то степени эту эволюцию принимала и марксистская наука, хотя в несколько причудливой форме. Марксистская наука исходила из того, что процесс классообразования на смену «племени» приводит «народность», а «нация» создается только в буржуазном обществе. Однако если бы Карл Маркс смог отправиться на машине времени, скажем, в век XVII и объяснить тогдашним немцам, что они — не нация, обратно в свой XIX век он скорее всего вернулся бы без роскошной бороды. Отечественные историки в 60-ые и особенно в 70-ые гг., стремясь избежать столкновения с марксистской доктриной, вообще не пользовались ни термином «нация», ни термином «народность», предпочитая писать «этнос», ибо «этнос» — термин не доктринальный, и им можно было назвать как то, что является народностью, так и то, что является нацией, с марксистской точки зрения.

На самом деле термин «нация» исторически претерпел более серьезные изменения. Еще в Высоком Средневековье (в готическую эпоху XII-XV вв.) термин «нация» приобрел значение «землячество». Так, например, в весьма знаменитом в Европе Пражском университете времен Яна Гуса официально числилось четыре «нации» (четыре корпорации студентов и преподавателей): чешская, польская, баварская и саксонская. Очевидно, что это не этническая принадлежность, ибо польская нация тогда состояла почти исключительно из немцев — подданных польского короля, и тем самым из четырех наций Пражского университета три были немецкими. Это не единственный пример — четыре нации было в Болонском университете, большее число наций составляло Мальтийский рыцарский орден. В тот период «нация» — почти всегда землячество, которое складывалось довольно легко, потому что как рыцарский орден, так и университет представляли собой весьма замкнутую корпорацию, да и преподавание велось на латыни (языке учености того времени), что тоже способствовало обособлению. Этот этап очень важен для понимания трансформации термина «нация» в западном мышлении, но был и следующий этап.

К концу Средневековья «нацией» начали называть совокупность подданных одного государя и по прямому преемству совокупность граждан одного государства, независимо от того, монархически оно организовано или республикански. В таком случае неудивительно, что в источниках упоминается, например, бургундская нация, ибо Бургундское государство было могущественно и самостоятельно, хотя формально герцог Бургундский являлся вассалом французского короля. Кстати, вассалом французского короля одно время был и английский король как владевший Аквитанией, который ничуть не чувствовал себя униженным, а кончился этот вассалитет плохо (Столетней войной) не для Англия, а для Франции.

Однако нация как совокупность граждан — совсем не то же самое, что этнос. Например, покуда существовало независимое герцогство Бургундское, говорили о бургундской нации и в то же время не говорили о провансальской нации, хотя провансальцы (обитатели современного Юга Франции) до Крестовых походов в Прованс, связанных с Альбигойской антисистемой, были весьма обособлены и говорили на провансальском языке, а бургундцы говорили по-французски.

В литературе часто можно встретить утверждение о процессе превращения феодального государства в государство национальное, который начался задолго до формирования основных буржуазных государств. В связи с этим возможен и другой подход, особенно актуальный на Западе в последние годы: проблема будет сужена и будет касаться распада империй как «феодального наследия» и повсеместного образования национальных государств. При таком подходе Бургундия как феодальное государство обреченно проигрывало состязание с Францией потому, что Франция становилась национальным государством. Но данный вывод обусловлен лишь тем, что Бургундии не стало, а Франция существует. Аналогично о швейцарской нации, состоящей из четырех этносов, заговорили только потому, что Швейцария сохранила свое единство, защитившись от Бургундии. Это позволяет утверждать: сумей Бургундия защитить себя, в XX в. пришлось бы писать, что в процессе образования национального государства бургундцы с успехом отразили интернациональную агрессию французов, швейцарцев, гасконцев и аквитанцев! Т.е. имеет место некая историческая аберрация, зиждящаяся на конечном результате, а этнические процессы здесь ни при чем.

Постепенно термин «нация» приобретал значение «совокупность граждан». Наиболее последовательно этого, несмотря на все невзгоды и неурядицы, добивалась, конечно же, Франция. Французская республика, объявив себя единой и неделимой, а свое население поголовно французами, получила массу конкретных неприятностей, тем не менее в конце концов жители Франции действительно начали ощущать себя французами. В настоящий момент французами, т.е. лицами, принадлежащими к французской нации, считают себя и бретонцы (этнически — кельты), и гасконцы (этнически — баски), и французские евреи (которые могут быть весьма различны между собой, ибо одни из них — ашкенази, а другие — сефарды), и давно связанные с Францией, ставшие преданными французами еще в XIX в. потомки марокканцев (берберского происхождения).

Это не означает преодоленности во Франции нормальных процессов этногенеза. В этнологии Гумилева существует понятие «ксения» (по-гречески, «чужой, посторонний») — группа иноэтничного происхождения, сохраняющая дружелюбную обособленность и вписавшаяся в этнос на положении субэтноса. «Ксении» — не привилегия французов. Так происходит в самых различных странах в самые различные эпохи.

Во Франции еще до объявления всех граждан французами, на первом этапе Столетней войны знаменитейшим героем был рыцарь Бертран Дюгеклен. Он не только совершал невероятные подвиги, защищая французского короля, но и сформировал из простонародья патриотическое ополчение «молотобойцев». Дюгеклен создал также прецедент — он был назначен коннетаблем, т.е. главнокомандующим войсками Франции, хотя по происхождению был худородным дворянином, а до него коннетаблями бывали только принцы крови. Но когда у французского короля возникли неприятности в Бретани, и он предложил коннетаблю навести там порядок, Дюгеклен наотрез отказался, вручил королю золотую шпагу коннетабля, повернулся и уехал, потому как был бретонцем. За ним погнались, и вовсе не за тем, чтобы наказать, а чтобы уговорить вернуться — он не вернулся. А величайшей героиней второго этапа Столетней войны была Жанна д`Арк — немка из Лотарингии, которая всю свою недолгую жизнь плохо говорила по-французски, но считала своим долгом защищать любимого короля.

Кстати, субэтносы «ксении» обычно образуют очень древние реликтовые этносы. И гасконцы, и бретонцы (т.е. и баски, и кельты) были намного старше французов. Однако и это не всегда так — существовал же в Российский империи, к сожалению, революцией и событиями Второй мировой войны полностью ликвидированный субэтнос русских немцев! Они сами считали себя немцами, и тем не менее были субэтносом в составе русского народа, ибо никто из них не сомневался в своем долге воевать на стороне России в случае войны с Германией.

Таким образом, с позиции этнологии картина выглядит несколько иначе, нежели с позиции современной западноевропейской теории нации. Но именно такая позиция позволяет Западу поддерживать сегодня турок, ведущих почти неприкрытый геноцид курдов, бесхитростно заявляя, что курды — может быть, и этнос, но ни в коем случае не нация, а следовательно, не имеют права на создание собственного курдистанского государства. Одновременно Запад заявляет, что в Боснии и Герцеговине сербы воюют с мусульманами. И хотя очень трудно представить себе этнос или нацию с названием «мусульмане», вся пресса — и западная, и наша — формулируют именно так. На самом деле в Боснии и Герцеговине мусульмане — это омусульманенные сербы, а большинство хорватов — окатоличенные сербы, плюс небольшое количество хорватов, переселившихся туда во времена непродолжительного владычества Австро-Венгрии. Данная позиция более или менее удобна Западу, но удобна она до определенного предела и только в рамках локальной западноевропейской политики. Скажем, на тех же Балканах существует де-факто государство Македония (бывшая республика в составе Югославии), однако де-юре Греция его никогда не признает, ибо часть его находится в Греции в виде греческой области Македония. С другой стороны, македонцы — действительно не сербы. И тем не менее ни нации, ни этноса с названием «македонцы» нет, потому что этнически нынешние македонцы — болгары.

Следует подчеркнуть, что представление о нации как о совокупности граждан может быть адекватным, только когда нация складывается длительное время в довольно благополучных условиях единого государство. Такое представление было выработано не менее чем полутысячелетней традицией западноевропейской культурной истории, о чем свидетельствует пример швейцарцев, французов, испанцев, итальянцев (в Италии есть область Фриули, населенная этносом фриулов, которых итальянцы признают обособленными и вместе с тем составляющими часть итальянской нации). Это не означает образование химеры, так как вместе с утверждением, что нация — не этнос, а совокупность граждан, признается, что нация может быть полиэтнична. Но тогда нация — не этнос, а суперэтнос, состоящий из этносов, и химеры не образует. Более того, развитие государства-нации по французскому пути, т.е. по пути национального государства («nation state» — международный универсальный термин), приводит к усложнению системы, как впрочем и готовность империи признать нациями входящие в нее этносы. Французам угодно полагать себя единой нацией, но те же бретонцы в некотором смысле продолжают существовать, и даже с конца XIX в. началось бурное увлечение кельтским прошлым, возникли кружки по изучению бретонского языка. Это нисколько не разрушает национальное единство Французской республики, а лишь усложняет систему.

Однако есть одна серьезная оговорка: представление о нации как о совокупности граждан за пределами Запада не действует.

Показателен в этом смысле пример Индии, граждане которой говорят на языках трех больших самостоятельных языковых групп. Ситуация в Индии была настолько противоречива до расчленения Индии на Индию и Пакистан из-за известного противоборства индусов с мусульманами, что с ней не смог справиться и великий Ганди. Но даже сейчас, когда основные мусульманские области уже не одно десятилетие отделены от Индостана государственными границами Пакистана и Бангладеш, Индия являет наисложнейшую этническую картину. И в этих условиях виднейшие деятели новой индийской истории (принадлежавшие клану Ганди) попытались решить внутренние проблемы и преодолеть разногласия, декларировав создание единого национального государства Индия. Они все были деятелями незаурядными и оставили след в мировой истории. Однако то, что удается империям, на пути национального государства оказалось недостижимым. Все усилия партии Индийский национальный конгресс приводят лишь к образованию новых и новых сепаратистских, в т.ч. и террористических, групп. В Индии, как известно, два официальных государственных языка — английский и хинди, что отнюдь не является наследием «проклятого колониального прошлого». Просто бенгалец или сикх разговаривать на хинди не желают и при невозможности говорить на родном языке предпочитают общаться по-английски. Таким путем единую индийскую нацию создать вряд ли удастся!

Итак, модель «nation state» в Азии не работает. Там понятие «нация» синонимично понятию «этнос». Насколько удастся процесс образования наций в западном смысле слова в Африке, судить преждевременно. Сепаратизм на этнической почве уже приводил на нашей памяти к вооруженным конфликтам в Бельгийском Конго (Заире) и в Нигерии, т.е. в крупнейших и богатейших державах Черной Африки.

Что же касается России, то мы часто слышим утверждение: «Русские к настоящему моменту еще не составляют нации». Однако за ним стоит западная точка зрения, а она-то как раз для России не годится! Национальное единство россиян вряд ли возможно. А национальное единство россиян в границах Российской Федерации невозможно вообще, по двум причинам. Во-первых, согласиться на него для русских, значит — признать, что они образуют одну нацию с 15 % нерусских в Российской Федерации (хотя на это, возможно, многие бы и согласились). Во-вторых, это значит — автоматически признать нерусскими тех русских, которые живут в сопредельных государствах. Но на это не согласится никто, ибо утрата внутриэтнической солидарности приводит к распаду этноса, а этнос не распадается на части, он может обратиться лишь в пыль.

Национализм

Независимо от того, мыслится ли нация в категории гражданского единства или в категории единства этнического, в политической и социальной практике имеет место такое явление, как национализм.

На протяжении весьма длительного советского периода термин «национализм» считался если не страшным уголовным преступлением, то по крайней мере ругательством (обычно употреблялось словосочетание «буржуазный национализм»), и даже еще в начале Перестройки раздавались голоса против развития националистических тенденций. Игра слов с корнем «нация» доходила до того, что один из образованнейших людей нашей эпохи академик Д.С.Лихачев как-то раз заявил: «Я за национальные, но против националистических тенденций в культуре». Однако если с определением «националистический» связано существительное «националист», то с определением «национальный», видимо, должно быть связано существительное «национал», а такого слова в русском языке нет, есть одно — «националист».

В IV Государственной думе (1912-1917 гг.) крупнейшей партией, имевшей 120 депутатских мест, была Партия русских националистов — партия, достаточно либеральная и, как правило, блокирующаяся с другой либеральной партией — Партией октябристов («Союз 17 октября»).

В западноевропейской терминологии XX в. термин «национализм» обычно безоценочный. А по тому, как американцы и англичане освещали историю борьбы 20-ых — 40-ых гг. в Китае, видно, что их симпатии были на стороне китайских националистов, т.е. сторонников Чан Кайши (партии Гоминьдан), которые боролись с коммунистической угрозой, но проиграли.

Так что же на самом деле означает термин «национализм» и кто такой «националист»? Как ни воспринимай слово «нация» (как этнос или как гражданское единство), националист — тот, кто прежде всего интересуется делами собственными народа, а делами другого народа иногда и не возражает заниматься, но уж по крайней мере во вторую очередь. Заметим, что это нормальная этническая позиция. Здесь уместно вспомнить шутку об отношении к дочери, кузине и соседке: «Я люблю свою дочь больше, чем свою кузину, а кузину — больше, чем соседку. Однако из этого, честное слово, не вытекает, что я ненавижу свою соседку». Интересно, что эта шутка английская, а англичане, вероятно, — самая националистическая нация на Западе (английских националистов никогда не было именно потому, что все англичане без исключения — националисты).

Существует и следующая фаза национализма — национализм агрессивный, основывающийся на неприязненном отношении к другому народу или группе народов. Но он иначе называется — «шовинизм». Он возникает в XIX в. и своим названием обязан французскому капитану Шовену (Chauvin), жившему более 100 лет назад. В программных документах КПСС повторялся один и тот же нелепый тезис: «нетерпимость к буржуазному национализму и шовинизму». При этом ни в одном энциклопедическом словаре советского времени не объяснялась разница между национализмом и шовинизмом, дабы ни у кого не возникло вопроса: если между ними есть разница, то, может быть, один приличный, а другой нет? Не случайно также многие составляющие западноевропейских национализмов трактовались у нас искаженно. Например, немецкая националистическая песня «Deutschland uber alles» («Германия превыше всего») была написана еще в XIX в., когда немцы, тогда разобщенные на множество мелких государств, стремились к созданию единого Германского государства. Трактуется она у нас неверно. Смысл этого стиха лишь в том, что Германия для немца превыше всего, а все остальное потом, но вовсе не в том, что Германия на земном шаре превыше остальных государств.

Есть еще более агрессивная и негативная форма национализма — «нацизм». Нацизм включает в себя уже не только неприязненное отношение к другим нациям, он опирается на идею национального превосходства. Нацизм может проявляться и в такой форме, как неприязненное отношение к чужому национализму, в то время как себе национализм позволителен.

К нацизму и шовинизму мы имеем право относиться негативно и квалифицировать их как формы людоедские, однако национализм так квалифицировать не удастся.

Но в XIX в. появляется и аномалия противоположного направления — «космополитизм», который опирается на идею неизбежности исчезновения национальных отличий. Космополитизм К.Н.Леонтьевым был назван «ядом всесмешения». Впрочем, достаточно вспомнить его основное правило: «Всякое упрощение есть деградация». Вряд ли возможно исчезновение национального лица всех народов на Земле, но случись такое, это было бы ужасно — образовалась бы совершенно неструктурированная масса, система упростилась бы до предела, и люди едва ли смогли бы в ней жить.

Наряду с космополитизмом, часто употребляется понятие «интернационализм», но ни в одном справочнике не проведена четкая граница между этими понятиями. Тем не менее «пролетарский интернационализм» в нашей стране декларировал отмирание национальных различий в отдаленном будущем. Т.е. в его основе лежит та же идея, что и в основе космополитизма, следовательно, это явление негативное. Допустимый интернационализм можно квалифицировать как сумму дружелюбных национализмов (впрочем, такова и формула империи).

Что же такое «фашизм» и чем он отличается от «нацизма»? Слово «фашизм» происходит от латинского «fascio» — «пучок прутьев». Римские ликторы, сопровождающие консулов или преторов (римских магистратов), в качестве знака их власти носили пучок прутьев или розог на плече в черте города, а за чертой города в этот пучок вкладывали топорик. Сам термин «фашизм» ничего зловредного не означает и перево/pдится с итальянского, как «единство». Кстати, в русском языке этот корень живет самостоятельно и с фашизмом никак не связан — при продвижении машин на поле боя большие пучки прутьев сваливаются во рвы и называются «фашинами», а лесные дороги чинят «фашинником».

Многие находят некую идеологическую предысторию фашизма, хотя и очень смутную, в выступлениях отдельных публицистов первых лет XX в. Однако в тот момент почва для фашизма еще не была готова. В начале XX в. существовали две тенденции разрушения традиционной государственности и традиционной общественности: безудержный радикал-либерализм и социал-анархизм. Безудержный радикал-либерализм, декларировавший всеобщее гражданство, всеобщее избирательное право и неограниченность функционирования рыночной экономики, обычно связывают с англосаксами (англичанами и американцами). Но за исключением фритредерства, т.е. неограниченной свободы торговли, другие свои теоретические разработки англичане, будучи традиционалистами, вовсе не торопились у себя вводить. А к уравнительному коллективизму призывали двигаться социалисты различных мастей и анархисты.

Первая мировая война превратила эти тенденции в реальность. Россия и Австро-Венгрия были разрушены и расчленены. В Турции и Германии было разрушено государство, хотя эти страны не подверглись расчленению (Турция потеряла нетурецкие территории, и то не все). Одновременно образовались многие малые государства, некоторые — достаточно искусственно. Для очень и очень многих западноевропейцев рухнул мир, причем мир довольно уютный, мир высокой культуры и цивилизации XIX в. Именно под впечатлением этого разрушения Шпенглер заканчивал свой «Закат Европы».

И тогда появляются сначала первые фашистские теоретические и публицистические работы, а затем и первые фашистские движения. Первыми теоретиками фашизма стали итальянец Б.Кроче и испанец маркиз Х.А.Примо де Ривера. Фашизм на уровне ранних разработок представлял собой как идею, так и практику инициативного силового народного движения с целью воссоздания традиционной общественности и государственности. Фашизм того времени — это прежде всего корпоративизм.

Следует отметить, что мир, созданный в рамках христианских культур Запада и Востока, был весьма корпоративен. Помимо сословий, которые сами по себе являются корпорациями, существовали и многие другие корпорации: ремесленные цехи и купеческие гильдии, университетские корпорации и корпорации школьные, монашеские ордена, как рыцарские, так и чисто монашеские, да и сам отдельный монастырь — это корпорация. Впоследствии были известны многочисленные корпорации, объединяющие творческих деятелей. Между прочим, профессиональные союзы — тоже корпорации.

Корпорации были сильны на Западе еще в Позднем Средневековье, а в XVIII в. начался процесс их ослабления, который шел по нарастающей, и в начале XX в. корпорации были уже значительно ослаблены и даже частично разрушены. Еще задолго до Первой мировой войны были разрушены сословия, по сути дела их как действующих официальных категорий не осталось. В итоге, мир начала XX в. обнаружил, что традиционное общество разрушено и превращается в бедствующую аморфную массу, причем бедствующую во многом потому, что общество перестало быть по-настоящему структурировано.

В настоящее время мир ощущает опасную неструктурированность социума и стремится к восстановлению корпораций в том или ином виде, а еще в 60-ых гг. термин «корпоративизм» у нас прочно ассоциировался с фашизмом, поэтому его избегали. Ныне им свободно пользуются в США, где имеет место мощная тенденция усложнения системы — «коммунитаризм», последователи коего есть и в других странах Запада. Коммунитаризм — это фактически муниципализм. Суть коммунитаризма в развитии коммун, местного самоуправления, местной жизни, замкнутой на сообщество небольшого городка или сектора, района большого города. Кстати, коммунитаризм — тоже корпоративизм.

Между мировыми войнами восстановление корпораций и корпоративного уклада происходило везде, где фашистские движения достигали определенных результатов. Например, в Испании при Франко был восстановлен традиционный парламент (кортесы) как корпоративное представительство. Иными словами, в кортесах заседали не представители абстрактно-статистических жителей, а представители социальных корпораций и муниципалитетов. Такая форма парламентаризма имеет больше шансов на то, что избиратели будут избирать лицо, а не политическую программу, что между избирателем и избираемым сохранятся неформальные отношения, поэтому в данном случае корпоративизм демократичен, ибо отстаивает демократию от превращения ее в охлократию.

Конечно, фашизм не исключал силовые методы борьбы, однако после Первой мировой войны и цепи революций к силовым методам привыкли все. Тем не менее в самой идее первоначального фашизма не было места фашистскому государству. Фашизм существовал только как движение, единственная цель которого — восстановить то, что было раньше, т.е. провести определенную социальную реставрацию. В этой связи образование фашистских государств (а таковые образовались) есть измена первоначальному фашизму. Насколько это были жесткие государства и насколько правомочно сближение понятий «фашизм» и «нацизм»?

Нацистских тенденций за Пиренеями — в Испании и Португалии — не было вообще. В этих двух благополучно переживших войну и существовавших после государствах (в одном случае — монархии, другом — республике) имел место восстановительный период, временная диктаторская власть, но никакого нацизма не было.

В догитлеровской Австрии господствующим было фашистское движение, и вплоть до Аншлюса там торжествовал достаточно жесткий консерватизм при полном отсутствии какой бы то ни было нацистской составляющей. Например, в Австрии можно было основать частную школу, причем не только католическую (что было бы естественно, потому как Австрия по большинству населения — католическая страна), но и протестантскую, православную или иудейскую (мусульман в Австрии не было). Государство, а точнее, общество руками государства не позволило бы основать лишь внеконфессиональную (атеистическую) частную школу. Это — консерватизм, но все же весьма терпимый, для всех оставляющий свое место. Но Австрия была разрушена, и разрушена она была гитлеровцами. Иными словами, германский нацизм уничтожил австрийский фашизм.

Элементы нацистского мировоззрения заметны в муссолиниевской Италии, хотя это — результат сближения с Германией и сильного ее влияния.

А саму Германию, хотя в ней все начиналось в 20-ые гг. с фашистского движения, и вообще нельзя считать фашистской страной, а правильнее считать нацистской, ибо доктринально Германия исходила из идеи национального превосходства, сопрягающейся с идеей расово неполноценных народов. Она стремилась достичь всеевропейского господства и не столько основать империю, сколько выкачивать жизненные блага из сопредельных государств. Кроме того, Германия совсем не стремилась к воссозданию традиционной германской общественности и государственности и тем самым не соответствовала необходимому начальному условию фашизма.

Вряд ли стоит защищать в наше время фашизм, но понять, на каких основаниях он возник, стоит. Во всяком случае фашизм — достаточно симпатичное социальное явление, если вспомнить коллизию австрийцев 20-ых гг. и даже франкистского Движения фалангистов, спасавшего Испанию от республиканского правительства с его ЧК (именно так по-испански и называлась их карательная структура — «Чека»). Куда серьезнее параллели у австрийцев 20-ых гг. и испанских фалангистов не с германскими нацистами, а с отрядами «молотобойцев» Бертрана Дюгеклена и с демократическим движением Второго земского ополчения Минина и Пожарского. Последние тоже были народными (при отсутствии государственности) силовыми движениями во имя восстановления традиционной общественности и государственности, что, кстати, к 1613 г. в России и было достигнуто.

В нашей литературе царит дикая путаница: мы путаем понятия «фашизм» и «нацизм», а это — примерно то же самое, что путать советский коммунизм с британским лейборизмом на том основании, что и те, и другие социалисты. Но различать эти понятия очень важно, потому что, тотально отрицая фашизм, мы рискуем негативно отнестись к его главной составляющей — корпоративному движению. А восстановление корпораций в той или иной форме — насущная задача не только современных западноевропейцев, у нас эта задача обострена до предела. Мы не можем без восстановления социальных структур надеяться на создание гражданского общества.
 

Лекция 13

СОЦИАЛЬНЫЕ ТРАДИЦИИ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ. Часть 1

Корни традиции

У каждого этноса есть свои этносы-предки. Нашими основными прямыми предками являются славяне. Что же касается предков самих славян, то два из них устанавливаются легко, а третий — гипотетически (его большинство историков сейчас не считает предком славян, тогда как в начале века доминировала противоположная точка зрения).

Во-первых, это — прото- или праславяне, которые, возможно, называли себя «венедами». Письменных источников этого народа нет, поэтому поручиться за то, что они себя называли именно так и никак иначе, мы не можем, но этноним «венед» древнее этнонима «славянин», и они одного и того же корня «вене». История этого народа практически не известна, хотя нетрудно предположить, что его этнический подъем начинается еще в начале II тысячелетия до н.э. в период Великого арийского переселения (см. Лекцию 4). Следы пребывания венедов с Центральной Европе — Вена на Дунае и область венетов (венедов?), т.е. Венеция, в Северной Италии. Разумеется, из этого не вытекает, что от Северного Причерноморья или от Карпат и до Северной Италии жили одни только предки славян. Скорее всего, это были обособленные анклавы. Но Дунай, безусловно, — старинная славянская река, о чем свидетельствует фольклор (древнейший пласт былин связан с Дунаем).

Во-вторых, это — кельты, жившие в последние века до н.э. на территории Польши, Белоруссии и вообще по западной части нашей страны (их упоминает Геродот). Память о кельтах (галлах) — топонимы Галич, Галиция.

В-третьих, это — сарматы Северного Причерноморья. Так же, как и первые два предка славян, сарматы — индоевропейский народ, однако это восточные арийцы, иранской группы. Прямыми их потомками являются осетины.

Наши прямые предки славяне начали свой этногенез, как сейчас полагает большинство историков, где-то между II в. до н.э. — I в. н.э. (датировка Л.Н.Гумилева — I в. н.э.). Формировались они в необычайно спокойных условиях на редко заселенных тогда равнинах к северу от Черного моря, где если с кем и имели в начале своего этногенеза неприятности, то только со скифами. Вероятно, поэтому фаза их пассионарного подъема оказалась очень растянутой. Она длилась вплоть до Великого переселения народов (IV-VII вв. н.э.). Со спокойными условиями формирования, видимо, связаны и этнические стереотипы славян — в частности, весьма ослабленный государственный инстинкт (почти как у кельтов, которые проигрывали многим народам именно в силу неумения и нежелания консолидироваться до уровня устойчивой государственности). Из потомков славян ослабленный государственный инстинкт сохранился в этническом стереотипе поляков. У них есть даже поговорка: «Польша стоит беспорядком».

Одним из распространеннейших мифов исторической науки и публицистики является представление, будто славяне да и вообще все предки русских — исконные земледельцы. Однако этому представлению не соответствуют ни археологический материал, ни древнейший памятник отечественного права (славянского времени) «Русская правда» Ярослава Мудрого. Источники говорят, что огромной ценностью славян были стада и табуны, но никак не земля. Более того, славянам была присуща общинная форма землевладения, что говорит лишь об одном: у славян были очень прочны стереотипы скотоводческого народа. Они были им свойственны никак не меньше, чем германцам первых веков н.э., описанным Тацитом в работе «Германия», у которых понятия «собственность на землю» не было. Общинная форма землевладения — устойчивая традиция всех ранних индоевропейцев, в большей или меньшей степени сохранявшаяся. У славян она сохранялась долго. За неприятием как славянами, так позже и русскими безусловной отчуждаемости земли стоят сохранившиеся скотоводческие стереотипы. «Земля — Божья, потом — русская (или германская, и пр.), потом — общинная, а вот быки мои, и горе тому, кто в этом усомнится!» — такой стереотип очень распространен у индоевропейцев даже в начале нашей эры. Не случайно у древних греков эпитет, означавший необычайно красивую девицу, в переводе звучал, как «стобыковая», т.е. такая невеста, что не жалко за нее родителям отдать 100 быков!

Откуда же взялось утверждение об исконно земледельческой сущности славянского хозяйства и поведения славян? Оно представляет собой идеологему, которая была создана очень поздно — во времена складывания крепостничества и радостно подхвачена в советские времена — времена неокрепостничества. Появление этой идеологемы обусловлено тем, что земледельцы, по сравнению с людьми, занятыми всеми остальными коренными способами жизнедеятельности (охотниками, рыбаками, скотоводами, ремесленниками), наиболее удобоугнетаемы. На самом же деле общество славян Древней Руси прежде всего было обществом свободных людей, хотя отнюдь не обществом социального равенства. (Кстати, термин «Древняя Русь» применим только к «Киевской Руси» или «Руси Домонгольской». Определение «древнерусский» ко всему, что было до Петра I, лишено всякого смысла. От Древней Руси нас отделяет очень многое, в т.ч. и смена ведущего этноса).

Общество домонгольской Руси

Главной ценностью в Домонгольской Руси являлась свобода. «Русская правда» (не только гражданский, но и уголовный кодекс того времени) не знает тюрем, телесных наказаний, но, правда, знает смертную казнь — явление тогда довольно редкое. Кроме того, «Русская правда» в качестве наказания знает изгнание и виру (штраф).

Изгнание — наказание, если влечет за собой утрату прав. В складывающейся городской Руси это не менее тяжкое наказание, чем в Античном мире. Что касается виры, то вира за убийство свободного человека составляла 40 гривен — сумму очень большую, бОльшую, чем стоимость хозяйства земледельца-смерда (в этом случае за него расплачивалась община). Вира за убийство женщины была вдвое меньше — 20 гривен, но и это очень много. Однако интересно, что 40 гривен составляла вира как за убийство княжего дружинника, так и простого смерда, а 20 гривен — за убийство как боярыни, так и жены, скажем, кузнеца, т.е. социально вира была одинакова. Вира же за убийство холопа любого пола составляла 5 гривен его владельцу (это была просто компенсация за утрату раба). Иными словами, в Домонгольской Руси самая принципиальная грань проводилась между свободными и несвободными.

Другая принятая тогда норма: вира за нанесение «синей раны» (т.е. синяка) выше, чем за нанесение «раны кровавой». Для нас это непостижимо, а для общества подчеркнуто свободолюбивого понятно — синяк позорен, в отличие от кровавой раны.

Еще одна норма: если на вас напали с палкой, вы имеете право ответить мечом. Такая унизительная норма современного уголовного законодательства, как превышение меры необходимой самообороны, была бы для того мира просто непонятна. В отличие от нас, это были свободные люди, поэтому им и в голову не приходило, что возможны какие-то ограничения в случае самозащиты.

Мир Домонгольской Руси был городским, став таковым очень рано. С вопросом о возникновении первых городов связан вопрос о начале русской государственности. Поэтому отдельные гипотезы, например, указание польского хрониста XV в. Мацея Стрыйковского об основании Киева в V в., многие представления изменили бы, но иных доказательств столь раннего основания Киева нет. Тем не менее в VIII в. города уже существует, и, следовательно, с VIII в. исчисляема русская государственность. А в XII в. их было почти 400, и от 1/5 до 1/4 населения Руси жило в городах. Не случайно скандинавы называли Русь страной городов — Гардарики. После иноземных вторжений XIII в. мы нескоро вернемся к столь высокому проценту городского населения.

В XI-XII вв. не только русская культура, но и цивилизация были выше, чем в любом уголке Западной Европы. Мы достигли тогда, видимо, поголовной грамотности городского населения, а на Западе грамотность была почти привилегией духовенства (в XI в. там еще встречались неграмотные короли). Русский город был не похож на западный. Он куда в большей степени связан с сельским хозяйством и не противопоставлен сеньору. Дело в том, что по мере роста богатства на транзитной торговле IX-XI вв. город становится сильнее князя, и князь — не сеньор городу, а прежде всего глава городского управления. В.О.Ключевский в начале века и И.Я.Фроянов в наши дни совершенно справедливо указывают на служилый характер княжеской власти по отношению к городу.

Городской характер Руси, доминирование города над князем, славянские стереотипы весьма ослабленной государствообразующей традиции привели к тому, что Домонгольская Русь состояла из многих государств (государством в ней было каждое княжество).

Другой миф, к сожалению, въевшийся в школьные учебники и программы, — представление о том, что некогда существовало единое государство Киевская Русь, а потом оно феодально раздробилось. Но такого государство не существовало никогда! Базируется этот миф на одном тексте Начальной летописи, где сообщается следующее: Олег (родич или воевода, приближенный Рюрика) переселяется с наследником Рюрика Игорем из Новгорода на юг, хитростью захватывает Киев, убив Аскольда (кстати, первого князя-христианина, известного в истории Руси; его звали Николай), и вокняжается в Киеве. Все, вероятно, так и было — у нас нет оснований не доверять Летописи. Но в Летописи ни слова не сказано о том, что, получив власть в Киеве, Олег сохранил хотя бы тень власти в Новгороде. Мы вообще не знаем о Новгороде ничего с этого момента и до конца жизни Святослава, т.е. примерно в течение 100 лет.

И Святослав, который рассовывал сыновей на различные княжеские столы, и Владимир, который вел себя, как его отец, и Ярослав, который следовал политике своего отца и деда, поступали так не из чадолюбия. Будучи разумными и весьма не бездарными политиками, они расширяли сферу своего влияния и не дробили, а объединяли Русскую землю, и другого пути, кроме как пропихнуть на свободный княжеский престол брата или сына, у них для этого не было. Они не могли посадить на престол своего боярина (наместника), чтобы управлять его руками — его бы никто не принял, ибо в том мире все решал город. Уговорить город принять князя или даже оказать на город давление, чтобы тот принял нужного князя, было можно, а управлять городом дистанционно — нельзя (любого наместника город попросту бы выгнал).

В действительности, Домонгольская Русь — это конфедерация земель. Вместе с тем это и вполне единая Русь. Она едина:

1) Этнически. Видимо, в Домонгольской Руси был не один этнос, а два (славяне и русы), но этот альянс или симбиоз двух народов проходил через все княжества.

2) Культурно. Разговорный язык и язык книжности были одинаковы для всего населения Домонгольской Руси.

3) Религиозно и церковно-канонически. Вся Домонгольская Русь была одним митрополичьим округом, т.е. митрополит был один — в Киеве, и даже патриарх был общий для всего населения — правда, в Константинополе. Следует отметить, что одномоментного крещения Руси при Св.Владимире в 988-989 гг. не было. Начало процесса христианизации Руси относится к I-II вв. н.э. (Северное Причерноморье), а с конца X в. уже вся Русь становится страной христианской культуры.

4) Экономически. Единая монетная система действовала на всей территории Древней Руси. Кроме того, ее пронизывали транзитные торговые пути (Днепровский транзит — путь из варяг в греки — общеизвестен, но в 1970-ых гг. было окончательно доказано, что Волжский транзит древнее и мощнее; были и менее значительные транзиты, например, Западно-Двинский).

5) Юридически. Русь представляла собой единое правовое пространство, в котором действовали «Правда русская» и «Мерило праведное».

6) Династически. Русь была объединена единой для всех династией Рюриковичей. Как бы ни враждовали князья, какие бы усобицы ни устраивали, официальная форма дипломатического обращения князя к князю «брат» сохранялась.

Однако Домонгольская Русь никогда не была объединена политически и не имела общей столицы, ибо политическая мысль того времени не допускала статуса князя над князем. Великий князь Киевский был лишь первым и наиболее уважаемым среди князей. Но после него были второй, третий, четвертый князь и далее в порядке патриархальной лествицы. Двух равноправных и равноуважаемых князей среди них не было, но «все князья обладали принципиально равным правом княжить» (определение В.О.Ключевского).

XIII в. принес нам разорение. Упадок ремесла и упадок торговли, подгоняя друг друга, образуют порочный круг. Русь городская уходит в небытие, на ее место приходит Русь достаточно аграрная. Какое разорение было более тяжким — от ордынских нашествий или от нашествий со стороны Запада? Иными словами, прав ли был Александр Невский, выбрав ордынскую ориентацию, хотя вообще-то мог выбрать и западную? Обратимся к статистике.

Сейчас науке известны более 350 каменных зданий Домонгольской Руси (в основном, храмов, хотя есть и дворцы, а также постройки непонятного назначения). Примерно 2/3 этих зданий расположены в коренных русских землях по Днепру, Десне, Западной Двине, т.е. на территории нынешних Украины и Белоруссии, и 1/3 — в великорусских землях, включая новгородский северо-запад, что не удивительно. БОльшая часть зданий лежит в земле (сохранились лишь фундаменты и нижние части стен), в архитектурном объеме сохранились только 30 каменных храмов (менее 1/10 от 350). Однако сохранившиеся храмы расположены с точностью до наоборот: 2/3 — в великорусских землях и только 1/3 — в западнорусских. А еще известны науке 30 икон домонгольского письма, все до единой великорусского происхождения. Ни одной древней иконы не дошло до нас из западнорусских земель, как не дошло и ни одной древней книги с миниатюрами.

Разумеется, в войнах и стихийных бедствиях гибнут книги, памятники архитектуры и живописи. В великорусских землях, где признавали власть Орды, русская культура, конечно, тоже страдала (были и пожары, и войны, и в т.ч. ордынские разорения городов), но что-то тем не менее сохранялось. Однако в западнорусских землях, где памятников культуры было больше, русская культура страдала не только от войн и стихийных бедствий. Ее уничтожали целенаправленно, поэтому там памятников сохранилось куда меньше. Вот цена пребывание восточных христиан в составе Западного мира!

На XIII в. приходится начало этногенеза русских. Их основными этническими предками, как уже говорилось, были славяне, а также балты и угро-финны. До прихода славян область расселения балтов простиралась преимущественно к западу от Москвы, а угро-финнов — к востоку (уже г.Можайск имеет имя балтского корня). В отличие от славян, русские начинают свой этногенез в предельно жестких условиях — в условиях иноземных нашествий со всех сторон и потому, видимо, с самого начала приобретают мощный инстинкт государственного созидания. В результате, уже к концу XV в. (всего лишь за два века!) заканчивается созидание России как державы.

Предпосылки демократических традиций

Во времена Высокого Средневековья с сильным ослаблением городов, с резким уменьшением процента городского населения становится малозаметна демократическая составляющая власти. Однако сохраняется сельский, а возможно, и волостной сход, а в городах складываются свои структуры гражданского общества — сотни и слободы с выборными старостами. Существует и некая демократическая традиция судопроизводства. Во всяком случае Судебник 1497 г. воспрещает судье вести процесс без участия «лучших людей» общества. Мы здесь наблюдаем некую зачаточную форму суда присяжных. Причем Судебник, видимо, лишь зафиксировал сложившуюся практику, как он сделал это и в отношении других норм в других своих статьях. Тем не менее говорить о возвращении к развитым тенденциям самоуправления можно только с середины XVI в.

В знаменитых реформах Избранной рады самоуправление целиком переходит в руки выборного начальника. Так, главой волостного самоуправления становится земский староста, избираемый из круга местных дворян, а помощниками его — земские целовальники из зажиточных местных крестьян. Если земский староста подобен испанскому алькальду, то англосаксонскому шерифу подобен губной староста — глава полицейской службы и судья по простым вопросам, по несложным делам. Он также избирается из круга местных дворян, а губные целовальники (помощники шерифа) — из местных крестьян. Развитая система самоуправления существует вплоть до петровского переворота, и существует она на фоне чрезвычайно низкой бюрократизации на местах.

Правда, в городах назначаются коронные представители (воеводы). Однако даже в крупном городе, типа Нижнего Новгорода, был один воевода и один дьяк воеводской канцелярии. Вероятно, они располагали каким-то обслуживающим персоналом, но прежде всего это были не чиновники, а местная воинская сила. Например, известно, что в середине XVII в. для созыва выборщиков перед Земским собором рязанский воевода Огарев рассылал по станам пушкарей, что говорит о ничтожности его бюрократического аппарата. Есть несколько примеров конфликтных ситуаций, когда в процессе выборов на Земский собор воевода опирался на местную воинскую силу (так было, например, при выборах на Уложенный собор в 1648 г.). Но характерно, что в этих случаях верх одерживали земские выборные власти.

Восстановление демократической составляющей верховной власти

Возможно, первый немноголюдный и краткосрочный Земский собор рассматривал Судебник 1497 г. (косвенные свидетельства тому есть), однако масштабный Земский собор впервые собирается в 1550 г. Земский собор восстанавливает своим появлением триаду верховной власти, наряду с монархом и Боярской думой, т.е. восстанавливает Полибиеву схему, но уже в масштабах единого государства (можно даже сказать — империи).

Земские соборы весьма напоминают ранние сословные представительства в Западной Европе. Те бывали одно- и двухпалатными, двух-, трех- и четырехкуриальными. Русский Земский собор представляет собою собрание двухпалатное четырехкуриальное.

Верхнюю палату образуют две невыбираемые курии. Первая курия — Боярская дума, по положению имеющая право участвовать в Соборе, и к ней в Соборе примыкают 2-3 правительственных чиновника (как правило, казначей и печатник). Вторая курия — Освященный собор, в который по русской традиции входит не только епископат, но и некоторые настоятели наиболее авторитетных монастырей. Верхняя палата обычно бОльшую часть времени заседает отдельно, и председательствует в ней чаще всего царь.

Нижняя палата многочисленна и состоит также из двух курий, но эти курии уже выборные. Первая курия — в основном, дворянская. Дворяне московские и дворяне земские выбирают своих представителей по двухстепенной системе (с институтом выборщиков). Вторая курия — буржуазная. Она избирается аналогичным образом из представителей московских сотен и слобод и представителей провинциальных посадов.

Земский собор, вопреки мнению В.О.Ключевского, можно считать парламентом безо всяких оговорок. Именно так его воспринимали и иностранцы-современники. Англичанин сообщал, что в Москве создан парламент, а поляк — что в московском сейме по некоторым вопросам идут бурные дебаты. Каковы же были функции Земского собора?

Во-первых, законодательная. Все важнейшие законодательные акты проходили через Земские соборы. Это и Судебник 1550 г., и Соборное уложение 1649 г., и Земское деяние об упразднении местничества 1682 г., и менее масштабные законы.

Во-вторых, Земские соборы избирали государя. Сразу же после смерти первого русского тирана Ивана IV общество властно заявило о своих правах, и законному наследнику царю Федору Иоановичу пришлось пройти процедуру избрания. Далее избирается Борис Федорович Годунов, Василий Иванович Шуйский, Михаил Федорович Романов, его дети. Последнее избрание государя Собором состоялось в 1682 г. Тогда на правах соправительства были избраны цари Иван V и Петр I.

Земские соборы имели также власть низлагать государя. Известен один исторический прецедент — низложение в 1610 г. профессионально непригодного царя Василия Шуйского.

В-третьих, Земские соборы решали вопросы присоединения новых территорий, а также вопросы войны и мира. Например, Земский собор отверг принятие в подданство Азова, захваченного донскими казаками и предлагавшегося ими царя Михаилу. А в 1653 г. Земский собор дал согласие на принятие в подданство гетмана Богдана Зиновия Хмельницкого с подвластными ему гетманскими территориями Малой Руси.

Земские соборы созывались формально указом царя, но часто по инициативе сословий. Так, по инициативе сословий был созван Собор 1646 г., а затем через два года и Уложенный собор. Земские соборы имели тенденцию превратиться в постоянно действующие. Предложение превратить Земский собор в постоянное собрание с годичным сроком полномочий депутатов вносилось в 1634 г. стряпчим Иваном Беклемишевым, однако было отвергнуто. По всей вероятности подобная общественная реакция объясняется тем, что пребывание на Земском соборе для его участников было достаточно обременительно, а Соборы и так заседали в то время каждый второй год.

Как уже отмечалось, правовые тенденции на русской почве были развиты слабее, чем в Западной Европе, а тем более в Византии, и произвольное перемещение черт византийской автократии на русскую почву в XVI в. вне развитых правовых традиций дало нам первую тиранию. Примерно то же можно сказать и в отношении развитости правосознания во всю допетровскую эпоху. Тем не менее правовые тенденции у нас имели место, и весьма знаменательные. Например, уже в Судебнике 1550 г. содержится статья, ограждающая от произвольного внесудебного ареста. Таким образом, она появляется почти на 130 лет раньше знаменитого английского Habeas Corpus, датируемого 1679 г.
 

Лекция 13
СОЦИАЛЬНЫЕ ТРАДИЦИИ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ. Часть 1

Корни традиции

У каждого этноса есть свои этносы-предки. Нашими основными прямыми предками являются славяне. Что же касается предков самих славян, то два из них устанавливаются легко, а третий — гипотетически (его большинство историков сейчас не считает предком славян, тогда как в начале века доминировала противоположная точка зрения).

Во-первых, это — прото- или праславяне, которые, возможно, называли себя «венедами». Письменных источников этого народа нет, поэтому поручиться за то, что они себя называли именно так и никак иначе, мы не можем, но этноним «венед» древнее этнонима «славянин», и они одного и того же корня «вене». История этого народа практически не известна, хотя нетрудно предположить, что его этнический подъем начинается еще в начале II тысячелетия до н.э. в период Великого арийского переселения (см. Лекцию 4). Следы пребывания венедов с Центральной Европе — Вена на Дунае и область венетов (венедов?), т.е. Венеция, в Северной Италии. Разумеется, из этого не вытекает, что от Северного Причерноморья или от Карпат и до Северной Италии жили одни только предки славян. Скорее всего, это были обособленные анклавы. Но Дунай, безусловно, — старинная славянская река, о чем свидетельствует фольклор (древнейший пласт былин связан с Дунаем).

Во-вторых, это — кельты, жившие в последние века до н.э. на территории Польши, Белоруссии и вообще по западной части нашей страны (их упоминает Геродот). Память о кельтах (галлах) — топонимы Галич, Галиция.

В-третьих, это — сарматы Северного Причерноморья. Так же, как и первые два предка славян, сарматы — индоевропейский народ, однако это восточные арийцы, иранской группы. Прямыми их потомками являются осетины.

Наши прямые предки славяне начали свой этногенез, как сейчас полагает большинство историков, где-то между II в. до н.э. — I в. н.э. (датировка Л.Н.Гумилева — I в. н.э.). Формировались они в необычайно спокойных условиях на редко заселенных тогда равнинах к северу от Черного моря, где если с кем и имели в начале своего этногенеза неприятности, то только со скифами. Вероятно, поэтому фаза их пассионарного подъема оказалась очень растянутой. Она длилась вплоть до Великого переселения народов (IV-VII вв. н.э.). Со спокойными условиями формирования, видимо, связаны и этнические стереотипы славян — в частности, весьма ослабленный государственный инстинкт (почти как у кельтов, которые проигрывали многим народам именно в силу неумения и нежелания консолидироваться до уровня устойчивой государственности). Из потомков славян ослабленный государственный инстинкт сохранился в этническом стереотипе поляков. У них есть даже поговорка: «Польша стоит беспорядком».

Одним из распространеннейших мифов исторической науки и публицистики является представление, будто славяне да и вообще все предки русских — исконные земледельцы. Однако этому представлению не соответствуют ни археологический материал, ни древнейший памятник отечественного права (славянского времени) «Русская правда» Ярослава Мудрого. Источники говорят, что огромной ценностью славян были стада и табуны, но никак не земля. Более того, славянам была присуща общинная форма землевладения, что говорит лишь об одном: у славян были очень прочны стереотипы скотоводческого народа. Они были им свойственны никак не меньше, чем германцам первых веков н.э., описанным Тацитом в работе «Германия», у которых понятия «собственность на землю» не было. Общинная форма землевладения — устойчивая традиция всех ранних индоевропейцев, в большей или меньшей степени сохранявшаяся. У славян она сохранялась долго. За неприятием как славянами, так позже и русскими безусловной отчуждаемости земли стоят сохранившиеся скотоводческие стереотипы. «Земля — Божья, потом — русская (или германская, и пр.), потом — общинная, а вот быки мои, и горе тому, кто в этом усомнится!» — такой стереотип очень распространен у индоевропейцев даже в начале нашей эры. Не случайно у древних греков эпитет, означавший необычайно красивую девицу, в переводе звучал, как «стобыковая», т.е. такая невеста, что не жалко за нее родителям отдать 100 быков!

Откуда же взялось утверждение об исконно земледельческой сущности славянского хозяйства и поведения славян? Оно представляет собой идеологему, которая была создана очень поздно — во времена складывания крепостничества и радостно подхвачена в советские времена — времена неокрепостничества. Появление этой идеологемы обусловлено тем, что земледельцы, по сравнению с людьми, занятыми всеми остальными коренными способами жизнедеятельности (охотниками, рыбаками, скотоводами, ремесленниками), наиболее удобоугнетаемы. На самом же деле общество славян Древней Руси прежде всего было обществом свободных людей, хотя отнюдь не обществом социального равенства. (Кстати, термин «Древняя Русь» применим только к «Киевской Руси» или «Руси Домонгольской». Определение «древнерусский» ко всему, что было до Петра I, лишено всякого смысла. От Древней Руси нас отделяет очень многое, в т.ч. и смена ведущего этноса).

Общество домонгольской Руси

Главной ценностью в Домонгольской Руси являлась свобода. «Русская правда» (не только гражданский, но и уголовный кодекс того времени) не знает тюрем, телесных наказаний, но, правда, знает смертную казнь — явление тогда довольно редкое. Кроме того, «Русская правда» в качестве наказания знает изгнание и виру (штраф).

Изгнание — наказание, если влечет за собой утрату прав. В складывающейся городской Руси это не менее тяжкое наказание, чем в Античном мире. Что касается виры, то вира за убийство свободного человека составляла 40 гривен — сумму очень большую, бОльшую, чем стоимость хозяйства земледельца-смерда (в этом случае за него расплачивалась община). Вира за убийство женщины была вдвое меньше — 20 гривен, но и это очень много. Однако интересно, что 40 гривен составляла вира как за убийство княжего дружинника, так и простого смерда, а 20 гривен — за убийство как боярыни, так и жены, скажем, кузнеца, т.е. социально вира была одинакова. Вира же за убийство холопа любого пола составляла 5 гривен его владельцу (это была просто компенсация за утрату раба). Иными словами, в Домонгольской Руси самая принципиальная грань проводилась между свободными и несвободными.

Другая принятая тогда норма: вира за нанесение «синей раны» (т.е. синяка) выше, чем за нанесение «раны кровавой». Для нас это непостижимо, а для общества подчеркнуто свободолюбивого понятно — синяк позорен, в отличие от кровавой раны.

Еще одна норма: если на вас напали с палкой, вы имеете право ответить мечом. Такая унизительная норма современного уголовного законодательства, как превышение меры необходимой самообороны, была бы для того мира просто непонятна. В отличие от нас, это были свободные люди, поэтому им и в голову не приходило, что возможны какие-то ограничения в случае самозащиты.

Мир Домонгольской Руси был городским, став таковым очень рано. С вопросом о возникновении первых городов связан вопрос о начале русской государственности. Поэтому отдельные гипотезы, например, указание польского хрониста XV в. Мацея Стрыйковского об основании Киева в V в., многие представления изменили бы, но иных доказательств столь раннего основания Киева нет. Тем не менее в VIII в. города уже существует, и, следовательно, с VIII в. исчисляема русская государственность. А в XII в. их было почти 400, и от 1/5 до 1/4 населения Руси жило в городах. Не случайно скандинавы называли Русь страной городов — Гардарики. После иноземных вторжений XIII в. мы нескоро вернемся к столь высокому проценту городского населения.

В XI-XII вв. не только русская культура, но и цивилизация были выше, чем в любом уголке Западной Европы. Мы достигли тогда, видимо, поголовной грамотности городского населения, а на Западе грамотность была почти привилегией духовенства (в XI в. там еще встречались неграмотные короли). Русский город был не похож на западный. Он куда в большей степени связан с сельским хозяйством и не противопоставлен сеньору. Дело в том, что по мере роста богатства на транзитной торговле IX-XI вв. город становится сильнее князя, и князь — не сеньор городу, а прежде всего глава городского управления. В.О.Ключевский в начале века и И.Я.Фроянов в наши дни совершенно справедливо указывают на служилый характер княжеской власти по отношению к городу.

Городской характер Руси, доминирование города над князем, славянские стереотипы весьма ослабленной государствообразующей традиции привели к тому, что Домонгольская Русь состояла из многих государств (государством в ней было каждое княжество).

Другой миф, к сожалению, въевшийся в школьные учебники и программы, — представление о том, что некогда существовало единое государство Киевская Русь, а потом оно феодально раздробилось. Но такого государство не существовало никогда! Базируется этот миф на одном тексте Начальной летописи, где сообщается следующее: Олег (родич или воевода, приближенный Рюрика) переселяется с наследником Рюрика Игорем из Новгорода на юг, хитростью захватывает Киев, убив Аскольда (кстати, первого князя-христианина, известного в истории Руси; его звали Николай), и вокняжается в Киеве. Все, вероятно, так и было — у нас нет оснований не доверять Летописи. Но в Летописи ни слова не сказано о том, что, получив власть в Киеве, Олег сохранил хотя бы тень власти в Новгороде. Мы вообще не знаем о Новгороде ничего с этого момента и до конца жизни Святослава, т.е. примерно в течение 100 лет.

И Святослав, который рассовывал сыновей на различные княжеские столы, и Владимир, который вел себя, как его отец, и Ярослав, который следовал политике своего отца и деда, поступали так не из чадолюбия. Будучи разумными и весьма не бездарными политиками, они расширяли сферу своего влияния и не дробили, а объединяли Русскую землю, и другого пути, кроме как пропихнуть на свободный княжеский престол брата или сына, у них для этого не было. Они не могли посадить на престол своего боярина (наместника), чтобы управлять его руками — его бы никто не принял, ибо в том мире все решал город. Уговорить город принять князя или даже оказать на город давление, чтобы тот принял нужного князя, было можно, а управлять городом дистанционно — нельзя (любого наместника город попросту бы выгнал).

В действительности, Домонгольская Русь — это конфедерация земель. Вместе с тем это и вполне единая Русь. Она едина:

1) Этнически. Видимо, в Домонгольской Руси был не один этнос, а два (славяне и русы), но этот альянс или симбиоз двух народов проходил через все княжества.

2) Культурно. Разговорный язык и язык книжности были одинаковы для всего населения Домонгольской Руси.

3) Религиозно и церковно-канонически. Вся Домонгольская Русь была одним митрополичьим округом, т.е. митрополит был один — в Киеве, и даже патриарх был общий для всего населения — правда, в Константинополе. Следует отметить, что одномоментного крещения Руси при Св.Владимире в 988-989 гг. не было. Начало процесса христианизации Руси относится к I-II вв. н.э. (Северное Причерноморье), а с конца X в. уже вся Русь становится страной христианской культуры.

4) Экономически. Единая монетная система действовала на всей территории Древней Руси. Кроме того, ее пронизывали транзитные торговые пути (Днепровский транзит — путь из варяг в греки — общеизвестен, но в 1970-ых гг. было окончательно доказано, что Волжский транзит древнее и мощнее; были и менее значительные транзиты, например, Западно-Двинский).

5) Юридически. Русь представляла собой единое правовое пространство, в котором действовали «Правда русская» и «Мерило праведное».

6) Династически. Русь была объединена единой для всех династией Рюриковичей. Как бы ни враждовали князья, какие бы усобицы ни устраивали, официальная форма дипломатического обращения князя к князю «брат» сохранялась.

Однако Домонгольская Русь никогда не была объединена политически и не имела общей столицы, ибо политическая мысль того времени не допускала статуса князя над князем. Великий князь Киевский был лишь первым и наиболее уважаемым среди князей. Но после него были второй, третий, четвертый князь и далее в порядке патриархальной лествицы. Двух равноправных и равноуважаемых князей среди них не было, но «все князья обладали принципиально равным правом княжить» (определение В.О.Ключевского).

XIII в. принес нам разорение. Упадок ремесла и упадок торговли, подгоняя друг друга, образуют порочный круг. Русь городская уходит в небытие, на ее место приходит Русь достаточно аграрная. Какое разорение было более тяжким — от ордынских нашествий или от нашествий со стороны Запада? Иными словами, прав ли был Александр Невский, выбрав ордынскую ориентацию, хотя вообще-то мог выбрать и западную? Обратимся к статистике.

Сейчас науке известны более 350 каменных зданий Домонгольской Руси (в основном, храмов, хотя есть и дворцы, а также постройки непонятного назначения). Примерно 2/3 этих зданий расположены в коренных русских землях по Днепру, Десне, Западной Двине, т.е. на территории нынешних Украины и Белоруссии, и 1/3 — в великорусских землях, включая новгородский северо-запад, что не удивительно. БОльшая часть зданий лежит в земле (сохранились лишь фундаменты и нижние части стен), в архитектурном объеме сохранились только 30 каменных храмов (менее 1/10 от 350). Однако сохранившиеся храмы расположены с точностью до наоборот: 2/3 — в великорусских землях и только 1/3 — в западнорусских. А еще известны науке 30 икон домонгольского письма, все до единой великорусского происхождения. Ни одной древней иконы не дошло до нас из западнорусских земель, как не дошло и ни одной древней книги с миниатюрами.

Разумеется, в войнах и стихийных бедствиях гибнут книги, памятники архитектуры и живописи. В великорусских землях, где признавали власть Орды, русская культура, конечно, тоже страдала (были и пожары, и войны, и в т.ч. ордынские разорения городов), но что-то тем не менее сохранялось. Однако в западнорусских землях, где памятников культуры было больше, русская культура страдала не только от войн и стихийных бедствий. Ее уничтожали целенаправленно, поэтому там памятников сохранилось куда меньше. Вот цена пребывание восточных христиан в составе Западного мира!

На XIII в. приходится начало этногенеза русских. Их основными этническими предками, как уже говорилось, были славяне, а также балты и угро-финны. До прихода славян область расселения балтов простиралась преимущественно к западу от Москвы, а угро-финнов — к востоку (уже г.Можайск имеет имя балтского корня). В отличие от славян, русские начинают свой этногенез в предельно жестких условиях — в условиях иноземных нашествий со всех сторон и потому, видимо, с самого начала приобретают мощный инстинкт государственного созидания. В результате, уже к концу XV в. (всего лишь за два века!) заканчивается созидание России как державы.

Предпосылки демократических традиций

Во времена Высокого Средневековья с сильным ослаблением городов, с резким уменьшением процента городского населения становится малозаметна демократическая составляющая власти. Однако сохраняется сельский, а возможно, и волостной сход, а в городах складываются свои структуры гражданского общества — сотни и слободы с выборными старостами. Существует и некая демократическая традиция судопроизводства. Во всяком случае Судебник 1497 г. воспрещает судье вести процесс без участия «лучших людей» общества. Мы здесь наблюдаем некую зачаточную форму суда присяжных. Причем Судебник, видимо, лишь зафиксировал сложившуюся практику, как он сделал это и в отношении других норм в других своих статьях. Тем не менее говорить о возвращении к развитым тенденциям самоуправления можно только с середины XVI в.

В знаменитых реформах Избранной рады самоуправление целиком переходит в руки выборного начальника. Так, главой волостного самоуправления становится земский староста, избираемый из круга местных дворян, а помощниками его — земские целовальники из зажиточных местных крестьян. Если земский староста подобен испанскому алькальду, то англосаксонскому шерифу подобен губной староста — глава полицейской службы и судья по простым вопросам, по несложным делам. Он также избирается из круга местных дворян, а губные целовальники (помощники шерифа) — из местных крестьян. Развитая система самоуправления существует вплоть до петровского переворота, и существует она на фоне чрезвычайно низкой бюрократизации на местах.

Правда, в городах назначаются коронные представители (воеводы). Однако даже в крупном городе, типа Нижнего Новгорода, был один воевода и один дьяк воеводской канцелярии. Вероятно, они располагали каким-то обслуживающим персоналом, но прежде всего это были не чиновники, а местная воинская сила. Например, известно, что в середине XVII в. для созыва выборщиков перед Земским собором рязанский воевода Огарев рассылал по станам пушкарей, что говорит о ничтожности его бюрократического аппарата. Есть несколько примеров конфликтных ситуаций, когда в процессе выборов на Земский собор воевода опирался на местную воинскую силу (так было, например, при выборах на Уложенный собор в 1648 г.). Но характерно, что в этих случаях верх одерживали земские выборные власти.

Восстановление демократической составляющей верховной власти

Возможно, первый немноголюдный и краткосрочный Земский собор рассматривал Судебник 1497 г. (косвенные свидетельства тому есть), однако масштабный Земский собор впервые собирается в 1550 г. Земский собор восстанавливает своим появлением триаду верховной власти, наряду с монархом и Боярской думой, т.е. восстанавливает Полибиеву схему, но уже в масштабах единого государства (можно даже сказать — империи).

Земские соборы весьма напоминают ранние сословные представительства в Западной Европе. Те бывали одно- и двухпалатными, двух-, трех- и четырехкуриальными. Русский Земский собор представляет собою собрание двухпалатное четырехкуриальное.

Верхнюю палату образуют две невыбираемые курии. Первая курия — Боярская дума, по положению имеющая право участвовать в Соборе, и к ней в Соборе примыкают 2-3 правительственных чиновника (как правило, казначей и печатник). Вторая курия — Освященный собор, в который по русской традиции входит не только епископат, но и некоторые настоятели наиболее авторитетных монастырей. Верхняя палата обычно бОльшую часть времени заседает отдельно, и председательствует в ней чаще всего царь.

Нижняя палата многочисленна и состоит также из двух курий, но эти курии уже выборные. Первая курия — в основном, дворянская. Дворяне московские и дворяне земские выбирают своих представителей по двухстепенной системе (с институтом выборщиков). Вторая курия — буржуазная. Она избирается аналогичным образом из представителей московских сотен и слобод и представителей провинциальных посадов.

Земский собор, вопреки мнению В.О.Ключевского, можно считать парламентом безо всяких оговорок. Именно так его воспринимали и иностранцы-современники. Англичанин сообщал, что в Москве создан парламент, а поляк — что в московском сейме по некоторым вопросам идут бурные дебаты. Каковы же были функции Земского собора?

Во-первых, законодательная. Все важнейшие законодательные акты проходили через Земские соборы. Это и Судебник 1550 г., и Соборное уложение 1649 г., и Земское деяние об упразднении местничества 1682 г., и менее масштабные законы.

Во-вторых, Земские соборы избирали государя. Сразу же после смерти первого русского тирана Ивана IV общество властно заявило о своих правах, и законному наследнику царю Федору Иоановичу пришлось пройти процедуру избрания. Далее избирается Борис Федорович Годунов, Василий Иванович Шуйский, Михаил Федорович Романов, его дети. Последнее избрание государя Собором состоялось в 1682 г. Тогда на правах соправительства были избраны цари Иван V и Петр I.

Земские соборы имели также власть низлагать государя. Известен один исторический прецедент — низложение в 1610 г. профессионально непригодного царя Василия Шуйского.

В-третьих, Земские соборы решали вопросы присоединения новых территорий, а также вопросы войны и мира. Например, Земский собор отверг принятие в подданство Азова, захваченного донскими казаками и предлагавшегося ими царя Михаилу. А в 1653 г. Земский собор дал согласие на принятие в подданство гетмана Богдана Зиновия Хмельницкого с подвластными ему гетманскими территориями Малой Руси.

Земские соборы созывались формально указом царя, но часто по инициативе сословий. Так, по инициативе сословий был созван Собор 1646 г., а затем через два года и Уложенный собор. Земские соборы имели тенденцию превратиться в постоянно действующие. Предложение превратить Земский собор в постоянное собрание с годичным сроком полномочий депутатов вносилось в 1634 г. стряпчим Иваном Беклемишевым, однако было отвергнуто. По всей вероятности подобная общественная реакция объясняется тем, что пребывание на Земском соборе для его участников было достаточно обременительно, а Соборы и так заседали в то время каждый второй год.

Как уже отмечалось, правовые тенденции на русской почве были развиты слабее, чем в Западной Европе, а тем более в Византии, и произвольное перемещение черт византийской автократии на русскую почву в XVI в. вне развитых правовых традиций дало нам первую тиранию. Примерно то же можно сказать и в отношении развитости правосознания во всю допетровскую эпоху. Тем не менее правовые тенденции у нас имели место, и весьма знаменательные. Например, уже в Судебнике 1550 г. содержится статья, ограждающая от произвольного внесудебного ареста. Таким образом, она появляется почти на 130 лет раньше знаменитого английского Habeas Corpus, датируемого 1679 г.

© Русский Университет, 1998. email: ri@russ.ru
© В.Л.Махнач, 1998. email: makhnach@russ.ru