Епископ Амвросий (Гудко) Сарапульский, второй викарий Вятской епархии, отличаясь горячим характером и резкой бесстрашной прямотой, имел столкновения со светскими властями за обличение в церковной проповеди злоупотреблений губернской администрации, был уволен на покой в 1917 году и назначен настоятелем Свияжского Богородицкого Успенского монастыря Казанской епархии, где его и застала революция. В сильных проповедях у раки святителя Германа Свияжского владыка призывал свою паству не радоваться безбожию, молиться за заключенного императора и не верить революционной лжи. Косились на «дерзкого» архиерея комиссары Временного правительства, злились позже и первые большевистские комиссары, но популярность этого простого архипастыря долго не позволяла поднять на него руку.
Епископ Амвросий (в миру — Василий Гудко) родился 28 декабря 1867 года в Люблинской губернии в семье благочестивых родителей. В 1893 году он окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия, принял монашество и в мае 1893 года был рукоположен во иеромонаха с назначением на должность заведующего Катехизаторского Миссионерского Училища на Алтае. В октябре 1897 года иеромонах Амвросий был назначен начальником Духовной Миссии в Корее с возведением в сан архимандрита. В 1901 году последовало назначение архимандрита Амвросия на должность ректора Волынской Духовной Семинарии, а 30 апреля 1904 года — хиротония во епископа Кременецкого, викария Волынской епархии. С февраля 1909 года епископ Амвросий был перемещен на Балтскую викарную кафедру Подольской епархии, а 14 февраля 1914 года — стал епископом Сарапульским, викарием Вятской епархии. 5 октября 1916 года Государь Император утвердил доклад Св.Синода о наименовании Преосвященного Амвросия, викария Вятской епархии, епископом Сарапульским и Елабужским.
В конце 1916 г. произошел конфликт между сарапульскими «либералами» Михелем и Поляковым, с одной стороны, и епископом Амвросием — с другой, в результате чего Владыка отлучил этих господ от Причастия. Мера по тем временам была крутая и некоторые, особенно из единомысленных Михелю социал-демократов, выражали сомнение в необходимости такого наказания. Гласный Сарапульской Думы г.Михель был известен в городе своими крайне дерзкими, несдержанными высказываниями и идеями. Так, когда в январе 1917 года в Думе обсуждался вопрос об освобождении войсками от постоя помещения женской гимназии, Михель выразился таким образом: «Я вовсе не хочу лишить солдатиков хорошего помещения, но нужно же позаботиться и о науке», а потому предложил солдатам съехать из гимназии и занять сарапульский мужской монастырь. Когда был поставлен вопрос о том, что отлученный от Причастия, должен отказаться и от должности попечителя Николаевского церковно-приходского училища, каковым состоял Михель, последний, непечатно выразившись в адрес епископа, заявил о себе так: «Какой бы нравственности не был человек, как бы нравственно он не стоял, у каждого есть какое-нибудь святое святых, дорогое. Это святое святых для меня была Николаевская школа. Епископ Амвросий вот здесь меня и поймал, поймал за самое больное место.»
Желая опротестовать решение епископа, Михель направил жалобу в Св.Синод. Против преосвященного Амвросия выступила революционная левая печать, требуя удаления епископа Амвросия из Сарапула. На поддержку Владыки должны были выступить верующие и духовенство. В №8 газеты «Прикамская жизнь» от 11 января 1917 года было помещено письмо бывшего рабочего Ижевского завода, крестьянина Сарапульского уезда поселка Покровского, Антона Глухова:
«В №284 «Камы» за 1916 г. напечатана статья «Из местной жизни», в которой приведена выдержка из «Биржев.Вед.», заключающая в себе характеристику деятельности Епископа Сарапульского Амвросия. Меж.проч., в статье этой есть ссылка на заявление Епис.Вятского Никандра…о неручательстве…за возможность выступлений Е.Амвросия в таких населенных поселениях, как Ижевский завод, крайне нежелательных для спокойствия местного населения; при чем для примера приведен случай, «когда Е.Амвросий весьма неосторожно завел речь о насильственном обращении татар в христианство и тем самым вызвал среди них сильнейшее раздражение».
Прочитав все это, я был крайне поражен. Не буду касаться выступлений Е.Амвросий в Сарапуле, повлекших за собою якобы нехождение интеллигенции в храм. Скажу про Ижевский завод, который был посещен Е.Амвросием в 1914 г. 1 раз, в июне; в 1915 г. 2 раза в мае и ноябре, и в 1916 г. 3 раза — в мае, августе и ноябре. Все эти посещения сопровождались торжественно умилительными уставными архиерейскими богослужениями во всех церквах завода. Особенностью этих богослужений было — руководимое епископом воодушевленное общенародное пение многих молитвословий при участии всего духовенства завода, и выразительное отчетливое церковное чтение. От всего этого чувствовалась жизненная мощь и духовная красота Православия. Так же сильное впечатление на молящихся производили слова и поучения Епископа. В них он с истинно архипастырской ревностью о спасении пасомых назидал молящихся. Особенно сильно вооружался архипастырь в первое посещение против тайной продажи кумышки и бражки, раскрывая всю беззаконность и пагубность этой продажи, и призывая общество бороться с этим злом. Слова и речи Епископа во время войны были полны глубокого патриотического чувства. В посещения завода в ноябре 1916 г. Владыка обличал с церковной кафедры мародеров тыла.
Не будем говорить подробно о всех поучениях Епископа: все они были направлены к тому, чтобы возгреть в слушателях любовь к Богу и ближнему, любовь к Царю и отечеству, любовь к воинам — защитникам отечества. Все посещения епископом Ижевского завода оставляли глубоко отрадное впечатление, поднимали дух народа и не только не заключали ничего опасного для спокойствия местного населения, но напротив служили залогом этого спокойствия; каковое в настоящее время и наблюдается в Ижевске.
Что касается речи Епископа Амвросия в Ижевском заводе о насильственном обращении татар в христианство, то подобного ничего в Ижевске не бывало. Все вышеизложенное о характере посещений Еп.Амвросием Ижевского завода основано как на моих личных наблюдениях, так и, насколько я прислушивался, на впечатлениях прочих, интересовавшихся пребыванием Епископа в заводе. Мне как православному христианину очень прискорбно, что такой ревностный архипастырь подвергается обвинениям. Дай Бог, чтобы все недоумения по делу Е.Амвросия кончились, и мир Божий водворился среди Сарапульской паствы».
В защиту епископа Амвросия, против которого левая пресса развернула целую кампанию клеветы и травли, выступило и духовенство и миряне, обратившиеся в Св.Синод с просьбой не обращать внимания на злобные обвинения в адрес Сарапульского епископа, а также направив делегатов к епископу Вятскому Никандру (Феноменову). Среди опубликованных писем в защиту Владыки, стоит отметить письмо одного ижевского священника от 17 января 1917 года, опубликованное в «Прикамской жизни» (№18, с.3-4):
«От искры иногда разгорается сильный пожар. Так бывает и в физическом и в духовном мирах. Самое естественное дело — дело отлучения от Св.Причастия Михеля и Полякова по распоряжению Сарапульского Епископа Амвросия, несомненно сделанное им с доброю целью, теперь разгорелось, попало в газеты и грозит стать чуть не всероссийским.
Не знаем чего добивается печать во главе с «Биржев.Ведом.» и «Камой». По-видимому, цель их — развенчать Епископа Амвросия. К несчатью для сей прессы, материалов против Епископа, видимо, нет. Нравственный облик Епископа настолько высок, что нет против него улик. В «Прикам.жизни» за 1917 г. в №8-м имел мужество один бывший Ижевский рабочий поместить свой отзыв об Е.Амвросии…Отзыв этот весьма справедлив. Благочестивый мирянин чутким сердцем прочувствовал религиозное и нравственное влияние Архипастыря Амвросия на пасомых и правдиво изложил характеристику Епископа. Этот отзыв д. б. ценным, ибо он вышел из уст мирянина. Смеем думать, что этот мирянин является прекрасным выразителем в отношении Епископа Амвросия чувств большинства в Ижевске и в других местах Сарапульского Викариатства православных церковных людей; добавляем — церковных, ибо у нецерковных людей точка зрения на все совершенно отличная до диаметральной противоположности.
Для того, чтобы общество чрез прессу выслушало и другую сторону, по правилу: «andjatur el altera pars.», мы считаем нравственным долгом заявить в печати, что Преосвященный Амвросий больше всего вооружается против теплохладности в вере и жизни. Этой теплохладностью он объясняет и существование сектанства среди инородцев и пороков, вроде пьянства. Желая возбудить дух ревности о спасении и в пастырях и в пасомых, Епископ Амвросий при посещениях своих совершает вдохновенные богослужения, которые действительно способны разогреть сердца верующих и воспламенить их на все доброе. Коньком деятельности Епископа Амвросия является борьба с пьянством и неудивительно, т.к. в его Архипастырском ведении находятся такие пьянственные центры, как Сарапул, Ижевск и Воткинск. Понятное дело, кому-то речи Епископа с призывом к абсолютной трезвости и громовыми обличениями пьянства, бражковарения и кумышковарения и пр. приятны, а кому-то и неприятны; приятны тем, кто искренно желает спасения души и спасения нашего дорогого Отечества в эту беспримерно трудную годину, и неприятны тому, кто заинтересован лично корыстью, увеличением своего богатства, хотя бы ценою гибели ближних и даже всего Отечества.
Для борьбы с пьянством, с благословения Е.Амвросия и при его деятельной поддержке, в Сарапуле и Елабуге учреждены Уездные Братства; причем Елабужское Братство настолько хорошо работает, что со временем, может быть, послужит образцом деятельности в этом роде для всей России. Сарапульское Братство моложе, но и оно становится на твердую почву в своей сфере, стараясь развивать школьные кружки трезвости. Сарапул вот уже по два года в августе месяце является свидетелем торжественных трезвенных праздненств, устраиваемых Е.Амвросием…И вдруг мы слышим голос, идущий отвне, о том, чтобы Епископ был удален из Сарапула. Конечно, на все воля Божия и Высшего Начальства, но как бы нам хотелось, чтобы дорогой наш Архипастырь остался с нами и продолжал бы и в будущем нас, теплохладных, вдохновлять на духовную брань против неверия, зловерия и пороков…»
Добавим от себя к этому замечательному свидетельству, что организованное Владыкой Амвросием Елабужское Братство Трезвости, действительно, весьма активное и деятельное, устроившее чайную-столовую для бедных, выпускавшее множество литературы и пр., возглавлял тот самый о.Павел Дернов, что в 1918 году вместе с чадами своими был зверски убит большевиками и чье имя среди прочих было помянуто Святейшим Патриархом Тихоном на литургии 31 марта/13 апреля 1918 года в память всех за веру и Церковь Православную убиенных. Сам о.Павел закончил Казанскую Духовную Академию (Миссионерские Курсы).
На некоторое время кампания против Епископа Амвросия утихла. Св.Синод рассматривал даже вопрос о выделении Сарапульского викариатства в самостоятельную епархию с отпуском необходимых средств государственным казначейством, однако, Февральский переворот дал ход иным преобразованиям. Часть монархически настроенных иерархов, не слишком согласных с декретами Временного правительства или открыто выступавшие против засилья новой власти, были смещены обер-прокурором Львовым. Вместе с действительно одиозными иерархами — митрополитом Питиримом (Окновым) и архиепископом Тобольским Варнавой, были уволены на покой и такие замечательные святители, как архиепископы: Нижегородский Иоаким (Левицкий), Тверской Серафим (Чичагов), Харьковский Антоний (Храповицкий), епископ Черниговский Василий (Богоявленский) и др. 18 марта ст.ст. 1917 года на покой был уволен и Владыка Амвросий Сарапульский с назначением его на настоятельское место в Свияжский Успенский монастырь (в аналогичную «ссылку», только в Николо-Угрешский монастырь, был направле митрополит Московский Макарий (Невский)). С этого момента начинается другой славный период деятельности Преосвященного Амвросия — свияжский.
Вступив в управление Свияжским монастырем, епископ Амвросий столкнулся с трудностями двоякого рода. Внутренними, ибо хозяйственные дела обители были запущены, службы совершались неисправно, некоторые из монашествующих вели соблазнительный для паломников образ жизни. И внешними — по причине неизбежного столкновения с властями. Так, уже 28 августа 1917 года Владыка телеграфировал в Москву обер-прокурору Св. Синода:
«Начальник Свияжской уездной милиции, крайне грубый безбожник, более трех месяцев пользуется странноприемной мужского монастыря, лишая богомольцев необходимого приюта, подстрекает братию к бунту, прошу защиты…»
Недовольная новыми жесткими порядками, установленными Владыкой, часть братии, поддерживаемая и поощряемая местной милицией, пустилась в доносительство на епископа. Знамением времени и как бы печальным предзнаменованием грядущей мученической кончины Владыки, стало покушение на его жизнь монаха Феодосия, человека совершенно опустившегося, падшего до существования постыдного и несоответственного монашеским обетам. Жители Свияжска и окрестных деревень были потрясены случившимся. Началось особое паломничество в обитель — за благословением Владыки. Феодосий же был арестован, что и спасло его от возможного самосуда разгневанных крестьян.
Рост авторитета епископа Амвросия способствовал усилению откровенной травли его властями. Началось все с требования, направленного в Министерство Исповеданий от имени Свияжского уездного комиссара, об удалении неугодного Владыки, способного возбудить народ против новой власти (т.е. Временного правительства). Приводились слова епископа, будто бы сказанные им во время встречи Грузинской иконы Божьей матери из Раифы, что «теперь нет твердой власти, власть находится в руках каторжан и тюремщиков» и что «было бы лучше, если власть находилась бы в руках одного человека-самодержца». Подобные речи, по мнению комиссара, настраивали народ против нового строя. Для сбора документов, уличающих епископа Амвросия в «контрреволюционных намерениях», контрразведывательным отрядом была организована комиссия, которая будто бы изъяла приватную телеграмму, где Владыка выражал надежду на восстановление самодержавия.
31 октября того же 1917 года епископом Амвросием дается письменное объяснение всем возводимым на него, как на православного епископа, обвинениям. Горячо, но доказательно отвергая их, не оправдываясь, а утверждая правоту тех, кто не приемлет насилия революций, бесчинства дорвавшихся до власти безбожников и заискивания перед светской властью, Владыка писал:
«… Моя речь при встрече Грузинской иконы Божьей Матери была произнесена на городской площади, пред собором, в присутствии многих священников и тысячи народа, и я убежден, что никто из слышавших ее и верующих в Бога, не подтвердит, будто бы мною в этой речи были произнесены инкриминируемые мне выражения против нового строя, в защиту прежнего. Как здесь, так и во всех других случаях, я проповедовал только в духе тех посланий, которые были объявлены Российской Высшей Церковной Властью».
По поводу телеграммы Владыка заявил следующее:
«Не помню, чтобы я послал кому-либо телеграмму с выражением надежды на восстановление в России самодержавного строя. Думаю, что какая-то “комиссия” сообщает подложную телеграмму. Впрочем, если бы я или кто-либо другой и позволил себе выражать подобную надежду, как свое личное мнение, в частной телеграмме или письме, то, полагаю, после объявления революционным правительством всех_ свобод и, затем, при наблюдении всех тех ужасов, каких мы являемся очевидцами по всей России вообще и в соседней Казани, в частности, едва ли дозволившего себе подобную смелость можно назвать преступником, особенно если бы он мечтал о самодержавии не в духе Николая II, а Александра III, когда Русь наша была славна, сильна, мирна, а всем ее врагам и злодеям страшна».
Далее, епископ Амвросий сообщает о личностях доносивших на него «монаха» Феодосия и начальника Свияжской уездной милиции Комарова, восставших против Владыки по причине того, что новый настоятель с первого дня перестал потакать распущенности братии и самочинному распоряжению имуществом и средствами обители, расхищаемыми некоторыми иноками вместе с представителями новой власти:
«…иеродиакон Феодосий.., при содействии того же Комарова, дошел до такой дерзости, что оклеветав меня предварительно печатно и выбранив публично площадной бранью, он, наконец, будучи (еще иеродиаконом) принят Комаровым на службу в уездную милицию, решил еще больше обесславить и без того уже достаточно опороченную его безобразным пьянством и буйством обитель — покушением на жизнь настоятеля…В объяснение враждебного отношения ко мне г. Комарова, достаточно, думаю, сказать, что этот бывший каторжник и настоящий безбожник самовольно захватил монастырскую гостиницу даже с частью надворных построек, лишив, таким образом, наших богомольцев необходимого приюта, и на мое естественное желание избавиться от него, ответил подстрекательством братии не только к бунту против меня, но даже — к убийству!»
Вынужденный объяснять, почему безбожникам не угоден обличающий их безбожие архипастырь, а негодным монахам — строгий настоятель, епископ Амвросий так завершил свое представление в Казанскую Духовную Консисторию:
«… на красном коньке моей, якобы политической, неблагонадежности, при очень уже доверчивом и благосклонном содействии оберпрокурора Львова, без всякого моего объяснения, вывезли из города Сарапула некоторые из его граждан — слишком уж рьяных (по недомыслию, конечно) приверженцев революции. На том же коньке еще менее заслуживающие доверия уж не граждане даже, а негодные агенты революции, пытаются вывезти меня и из Свияжска. Удастся ли этот замысел и этим господам, посмотрим… Какова деятельность этих господ, об этом достаточно, думаю, свидетельствует то обстоятельство, что при их благосклонном не только попустительстве, но даже и прямом содействии, крестьянами Свияжского уезда разграблены и опустошены помещечьи имения и усадьбы, а также присвоены церковные и монастырские — земельные — угодья. А бедному люду и за большие деньги трудно добыть хлеба».
С внезапным выходом из тюрьмы иеродиакона Феодосия, покушение которого на настоятеля осталось безнаказанным, на следующий день — 20 января — прибыл в монастырь, якобы за вещами, другой смутьян — иеромонах Илья (Борисов). Под их руководством и воздействием, как свидетельствовал Владыка в совсем рапорте в КДК от 5 февраля 1918 года: «Вся противная партия опять подняла голову, обнаглела и начала новые кляузы против настоятеля». Братия монастыря разделилась на два лагеря: одни иноки — верные обетам послушания и нестяжания, оставались верными и своему настоятелю, другие — в основном, ранее облеченные хозяйственной властью, — устраивали у себя в кельях самовольные частные собрания, сговариваясь против епископа, игнорировали все распоряжения Владыки и пренебрегали своими монастырскими обязанностями: не посещали храмов, не исполняли послушаний, являлись только к трапезе. Зачинщики смуты отказались расписаться в объявлении им решения Епархиального Начальства о переводе в другие монастыри, заявив, что ни в какие монастыри они не поедут, причем, один из ослушников еще ранее был уличен епископом Амвросием в утаивании 500 рублей свечных денег. По вине другого иеромонаха, из этой же «оппозиции» настоятелю, в ризнице не доставало многих предметов, значившихся по описи. В результате 5 февраля Судебно-следственная комиссия при Совете Солдатских и Крестьянских Депутатов Свияжского Уезда по жалобе иеродиакона Феодосия собрала в помещении бывшего Уездного Съезда всех свидетельствующих против епископа Амвросия, как писал Владыка: «не знаю, в качестве ли свидетелей только или — вместе — и истцов…»
7 марта Владыка Амвросий получил повестку явиться 12 марта в суд Свияжского ревтрибунала по обвинению в «контр-революционных действиях». Обвинения основывались на заявлениях уже упомянутых монахов. Отдаваемый на неправедный суд, православный епископ не падал духом и не просил у Консистории защиты, а только заметил: не найдет ли полезным Духовная Консистория «командировать присутствовать кого-либо из своих членов на сем судном деле, которое обещает, по-видимому, быть интересным, и, думается, имеет не мой личный только интерес». Действительно, это было одно из первых в России судебных дел, где главным обвиняемым был православный архиерей, коему вменялись в вину его якобы контрреволюционные деяния. Через двадцать лет подобные «процессы» станут обычны, тогда же в еще не обезбоженной России этот процесс представлялся какой-то первобытной дикостью.
Дело против епископа Амвросия было тайно начато уже давно, еще при Временном правительстве. Однако революционные события октября 1917 года на некоторое время прервали «следственное дознание». Но вскоре те же люди, которых подняла до высот власти мутная волна февраля 17-го, и еще более возвысила октябрьская, возобновили травлю православного епископа, не питавшего ни малейших иллюзий относительно «народности» и «веротерпимости» новой власти. Владыка Амвросий подвергался суду не только за свои пламенные обличения бесчинств новой власти против Православной Церкви, но и за чинимые им препятствия к разграблению святой обители.
Официально дело было начато по жалобе иеродиакона Феодосия, выпущенного из тюрьмы 19 января 1918 года, тогда как жалоба на епископа датирована 18-м числом, за день до выхода из тюрьмы. Сразу по выходу, Феодосий был вновь принят на службу… в милицию, видимо, покушение на «служителя культа» было по достоинству оценено новой властью, да и начальник местной милиции (Комаров) был приятелем и подельщиком «красного иеродиакона». Привлечен же к суду православный епископ был по постановлению следственной комиссии ревтрибунала в составе поляка-лютеранина и татарина-магометанина. За две недели перед судом восставшие против своего настоятеля монахи не посещали служб, дезорганизовывали жизнь обители, и, так как после 20-30 собраний успели сговориться окончательно, то как в сердцах заметил Владыка, «на суде лгали и клеветали… довольно согласно, что, однако, нетрудно было опровергать…». Главной целью восставшей против настоятеля группы, увлеченной в соблазн непослушания и наветничества не без участия и организационной помощи Свияжской милиции, было изгнание из обители несговорчивого епископа. После этого жаждали они сами вступить во владение монастырским имуществом, для чего было написано прошение в Совет солдатских и крестьянских депутатов об утверждении в монастыре Комитета по управлению обителью. Последняя идея, не лишенная революционной привлекательности и высказанная в надлежащем месте, конечно же пришлась по душе светской власти. И дело против православного епископа было запущено без всякого промедления. Так покушавшийся на убийство Феодосий стал истцом, а подвергнувшийся нападению епископ Амвросий сел на скамью подсудимых.
Бесценным свидетельством событий тех дней, помимо писем самого Владыки, и документов восставшей братии, являются воспоминания адвоката А.П.Эрахтина «Суд на епископом Амвросием (из рассказа защитника)», изданные в Казани в 1918 году:
«В 10 часов я и епископ на своих местах в трибунале. Зал заседания — в помещениях бывшего уездного съезда. Коридор, прихожая, терраса, даже двор при съезде и набережная, откуда открывается прекрасный вид на волжскую даль, — все полно публики… Но какой публики, редкий интеллигент и сплошь сермяги!.. Впоследствии, во время процесса выяснилось, что епископ Амвросий пользуется огромной популярностью не только среди горожан, но, главным образом, в слоях крестьянской массы. В зале, коридорах и на улице, буквально на каждом шагу, вооруженные солдаты с винтовками и штыками: говорили, их было 70 солдат…Также во время процесса я узнал, что популярность епископа внушила местной советской власти, предавшей его суду, мысль о возможной попытке заступиться за владыку и, если понадобится, силою не допустить его до заключения в тюрьме, потому что народ верил в невиновность епископа, считал процесс местью за его бичующие выступления, в которых доля внимания уделялась им и этой власти. Мне передавали, что в случае обвинения епископа и отправки его в тюрьму, горожане ударят в набат, соберут народ и вместе с крестьянами освободят епископа. И обратно передавали: стража скорее убьет епископа, но не отдаст его народу… При напряженном внимании публики входит трибунал: семь народных судей, преобладает солдатская тужурка, один татарин, один крестьянин в красной рубахе.., один бывший послушник монастыря, он же — бывший помощник писаря, следовательно «юрист» по теперешним временам и понятиям. Место публичного обвинителя (прокурора) занимает представитель обвинительного бюро совета солдатских депутатов, — личность, которая, впоследствии, больше всех бросилась мне в глаза своей крайней неосведомленностью в судебном, даже упрощенном, революционном, процессе и неосведомленностью в русской жизни… Впоследствии мое недоумение рассеялось: юный, юркий обвинитель, по его собственному признанию, оказался смесью — «отчасти я татарин, отчасти перс, магометанин, в Бога не верю, Бога нет, я — атеист», русским языком владеет не твердо, видимо, до прокуратуры торговал…
Епископ держал себя с достоинством и властно… На вопрос председателя (мне передавали, старообрядца из одного из волжских сел) о семейном положении, владыка тоном внушения ответил:
— Как православный христианин, вы должны знать, что у епископов семьи не бывает!..
В зал заседаний вводятся свидетели, их около 300 человек. Председатель читает вслух по листку обещание, которое дают свидетели говорить правду на суде; это целиком прежняя присяга, но изъяты слова, наиболее торжественно звучавшие, «Всемогущий Бог, крест, евангелие…» Признаюсь, грустно сделалось на душе, когда я прослушал текст новой присяги… Начинается допрос свидетелей. Допрашиваются свидетели обвинения, их немного, из них главные четыре — иеродиакон Феодосий, монах Серафим, монах Евфимий и иеродиакон Лазарь. Едва начался допрос, и дошла очередь до меня, как защитника, предлагать свидетелям вопросы, сразу резко выявилась физиономия народных судей и их настроение: каждый вопрос, предложенный мною и клонившийся к выяснению обстоятельств, благоприятных епископу, вызывал раздражение некоторых судей, некоторые… перебивали меня, бросали замечания по адресу епископа: «довольно им (т.е. епископам) народ обманывать, теперь народ стал умным», или «довольно пить из мужиков кровь, пили триста лет» и т.д. Судья в красной рубахе вперил насмешливый взгляд в меня и епископа и застыл с тяжелой, мне казалось, злобной усмешкою на лице…
Как странно! Народный суд… Как гордо звучит это слово, сколько смысла, даже красоты вложено в его внутреннее содержание!.. Вот венец или идеал суда, соединяющего человека с Богом: народный суд, это глава народа, а его голос — голос Бога!.. Однако, как далеко до того идеала, глядя на судей, судивших епископа… тот же рыжий крестьянин судья в красной рубахе, с лицом искаженным и злобной судорогой… Ты — христианин, брат по крови и по духу и епископу, и мне. Я верю: ты искренний судья, честный, ты ищешь правду.., опомнись, брось злобу, не враг тебе епископ!.. твоя душа отравлена ядом безверия, безбожия, для этого слова «крест, евангелие, Всемогущий Бог» изъяты из твоего обихода, как вредный груз, ты забыл слова «родина», «отечество», «Россия», заменив их интернационалом… Брат крестьянин, что ты сделал: ты разрушил алтари, сделал это собственными руками и не твоим разумом… И сделалось жалко: тебя обманули, дали тебе штык, заплатили поденщину, и ты разрушил!..»
Вот какие чувства переполняли защитника при виде того, как высокими словами «народный», «справедливый» прикрывается беззаконие, как вчерашних крестьян, а ныне судий, облеченных властью, пытаются натравить на православного епископа. Вскоре настала очередь свидетелей защиты:
«Кроме монашествующих, выступали миряне, священники городских церквей и просто отдельные лица из публики, пожелавшие сами дать по делу свои показания, главным образом, характеристику четырех монахов, на доносе которых было основано обвинение против епископа в контр-революционных действиях, и характеристику владыки… Самой яркой фигурой явился свидетель обвинения иеродиакон Феодосий. Перед трибуналом предстал детина высокого роста, здоровый, гладко остриженный, с постриженной бородой, с проседью, одет мирянином в пальто и больших кожаных сапогах. Держится развязно и вызывающе. Увидавши свидетеля в статском одеянии, но зная.., что свидетель — иеродиакон, состоит в монашестве, я предлагаю ему для разъяснения вопрос:
— Скажите свидетель, вы кто?
— Я пехотный гражданин, — ответил он…
— Состоите в сане?
— Состою.
— Живете в монастыре?
— Нет, живу на частной квартире у своей невесты.
В публике движение… Выяснилось дальше, что состояние в сане не помешало свидетелю поступить на службу в милицию…
Развязность свидетеля дала ему возможность, во время свидетельского показания о контр-революционности епископа, допустить дерзкую выходку, возмутившую публику. Говоря о том, что епископ открыл при монастыре, для усиления братской кассы помощи, торговлю свечами, брошюрами и картинками религиозного содержания, свидетель цинично заканчивает:
— Я советовал епископу перенести торговлю из монастыря на базарную площадь, построить там лавку, и пусть он торгует рядом с Сейфулкой. По крайней мере, каждый купит…
Публика заволновалась; из ее рядов послышался женский голос: кричала пожилая женщина, требовавшая допустить ее и выслушать в качестве свидетельницы. Председатель спрашивает:
— О чем вы желаете свидетельствовать?..
— Я желаю показать, — взволнованным голосом выкрикивает женщина, — что епископ был строг, требовал от монахов, чтобы они исполняли церковную службу, молились, чтобы женщины к ним в келию…
— Свидетельница, я запрещаю говорить вам дальше, — вдруг заволновался председатель, — ваше показание к делу не относится, я лишаю вас слова, я вас выведу, если вы не замолчите!..
Но остановить свидетельницу было трудно; в настойчивой форме я потребовал выслушать ее до конца… И выслушали… А конец не сложен и прост… До (приезда) епископа Амвросия (в Свияжский монастырь. — А.Ж.) вошел в обычай для некоторых из монашествующих институт прачек. Это вызывало явный соблазн в населении и послужило для епископа поводом к самым решительным и беспощадным мерам искоренения. А эти меры, в свою очередь, вызвали крайнее раздражение и озлобление против владыки со стороны заинтересованных монашествующих (Феодосий и др.)… Владыка держался принципа, что монастыри должны служить для населения образцом честной, подвижнической и трудовой жизни, быть примером подвига, но не соблазна…
Когда же смолк иеродиакон, он же «пехотный гражданин», Феодосий, поднялся владыка и представлением официальных удостоверений и справок установил, что свидетель находился под следствием по целому ряду уголовных дел: покушение на убийство своего наместника, прелюбодеяние, клевета, лжедонос…
Кончился допрос Феодосия, выступили следующие свидетели обвинения, бывшие и настоящие монахи, тот же тон свидетельского показания, те же голоса из публики, движение и смех и те же официальные справки и удостоверения с добавлением дел о кражах…
Идет детальный опрос свидетелей… Оказывается, не подвергая ни отрицанию, ни критике принципов народовластия, владыка, однако, называл отдельных лиц, «примазавшихся» к власти, мошенниками, ворами, грабителями,.. солдат владыка называл изменниками, но это относилось ко времени Тернопольского и Рижского прорывов… Молился за царя… Но здесь выяснилось, что владыка вслух читал псалом, где упоминается имя царя Давида, и, кроме того, возносил молитвы за воинов, положивших свою жизнь за веру, царя и отечество…
— Не за теперешних воинов я молился, — встал и объяснил владыка: потому, что теперь таких воинов не стало, а молился за тех, кто, действительно, положил свою жизнь за Родину, за веру, за царя; такие были, например, до революции, в русско-турецкую войну…
— Владыка говорил проповедь, в которой не признавал большевистского правительства, — показал свидетель…
— Скажите, — предлагаю вопрос, — когда это было?
— На этих днях.
— В каких словах или выражениях он не признавал теперешней власти?
— Он огласил в храме послание патриарха Тихона…
— Сами вы православный монах? Власть патриарха признаете?
— Православный. Признаю.
— Если бы патриарх приказал вам огласить его послание в храме перед народом, огласили бы вы?
— Огласил бы.
Недоуменно во все глаза смотрит на публику и недоуменно слушает обвинитель, встает и обращается к председателю с вопросом:
— Не понимаю, о каком патриархе здесь говорят, разве в России есть патриарх?..
Владыка встал… хотел что-то сказать, но скоро сел, махнув безнадежно рукой. Выступала длинная, длинная вереница свидетелей защиты. Вот их показания, красной нитью упавшие: до прибытия епископа, монастырь был до крайности запущен, некоторые братии изленились, спились, вели развратную жизнь, церковную службу запустили, оканчивая всенощную в 45 минут, бывали кражи… Владыка сразу и круто приступил к искоренению зла, особенно порочных удалил из монастыря, упорядочил церковную службу, однако, это вызвало раздражение и месть, и следствием этого явился донос на епископа в местный совет солдатских и крестьянских депутатов, и дело о нем по обвинению в контр-революционных действиях. Свидетели — горожане и крестьяне окрестных сел, охарактеризовали епископа, как доброго и отзывчивого к бедным, как проповедника, звавшего народ к прекращению междусобицы, к единению, братству, и взаимной любви, звал русский народ к объединению под сенью церквей в православии, к отпору и отражению врага, напавшего на Россию… Ни о контр-революционных речах, ни о контр-революционных действиях ни один свидетель ничего не знает и не слышал…Допрос их кончается в седьмом часу вечера.
Речь обвинителя. Говорит задорно, с акцентом… Не приводит ни одной улики к подкреплению обвинения, а базирует на соображениях общего характера: русское духовенство, так же как и буржуазия, искони реакционны, враги народа, щадить их не следует, просит обвинить епископа… Попутно обзывает Библию насмешливо «библейскими сказками»…
Далее Эрахтин произнес замечательную речь защиты, в которой, по отзыву епископа Амвросия, доказал, что в контр-революционных действиях надлежит обвинить не епископа, а самый суд ревтрибунала, ибо, привлекая Владыку к ответственности, суд, таким образом, «является душителем той свободы слова и мысли, которую торжественно провозгласила февральско-мартовская революция 1917 года»…
«В 8 часов вечера трибунал встал, чтобы идти в совещательную комнату… Останавливаю судей, требую предоставить владыке последнее слово… Дают… Владыка твердым и решительным голосом заявил:
— Свидетели обвинения — бывшие монахи, возвели на меня дело с целью отомстить мне за те строгие порядки, которые я ввел в монастыре. Виновным себя не признаю ни по одному пункту обвинения. Действовал как пастырь, как внушала мне совесть христианина: ни больше, ни меньше. Однако, если бы признали меня виновным, имею одну просьбу: денежному взысканию меня не подвергать, а заключить в тюрьму, потому что денег, лично мне принадлежащих, у меня нет, а деньги, которые я получаю, принадлежат бедным, которым я их раздаю…
После слова епископа трибунал удаляется в совещательную комнату. Публика напряженно ждет приговора… Проходит час, два, судей нет… В это время юный обвинитель пытается вступить в разговор со владыкой, повторяет признание, что он атеист, в Бога не верит, и Бога нет… Смешно и жалко!.. Через 2 часа выходит трибунал… Епископ оправдан 5 голосами судей против 2… Зал оглашается апплодисментами.. Вереницею пошел народ под благословение епископа… Подошел один из судей… Подошел молодой солдат, отставил винтовку и принял благословение… Раздался смех в рядах солдат, сорвалось и долетело до слуха отвратительное словцо со стороны смеющихся… Владыка услыхал, несколько растерялся… Улыбаясь грустно, обратился с вопросом к группе молодых, стоявших около него:
— Братцы, почему вы с винтовками, разве хотели убить меня?
Солдаты в этой группе оказались молодые татары, оправившись от смущения, они ответили:
— За что тебя убивать, батюшка, народ тебя любит, ты вреда никому не сделал…
Попутно: впоследствии, на следующий день я узнал, что решительно высказался за оправдание епископа судья трибунала — татарин, подал за оправдание и крестьянин в красной рубахе, принявший в начале процесса непримиримую и резко недружелюбную позицию…
Пришлось епископу долго, долго пробираться через густую толпу народа, подходившего под благословение в зале заседания и на улице, пока он не сел в экипаж и не уехал в монастырь…
Мой рассказ очевидца и защитника не был бы окончен, если бы я обошел молчанием следующий день после суда. На утро в 10 часов я отправился в монастырь, чтобы отстоять службу в храме и проститься с епископом. Храм был полон молящихся, лица знакомые: я их видел накануне в зале заседания по делу епископа, они напряженно и терпеливо выстаивали с раннего утра до глубокой ночи, ожидая приговор, сознавая с грустью, что за слово правды судили владыку и вождя их Церкви, Русской Православной Церкви, судили по подстрекательству нерусских и неправославных людей, судили за то, что русская душа и совесть его не могли молчать, когда духовно богатый великий русский народ развращался братоубийственной проповедью и рознью: «возненавидь своего ближнего, позабудь о своей родине, отрекись от Бога, от Церкви, от твоей Православной Церкви, и тогда ты будешь счастлив на земле»…
Богослужение шло просто, раздавались грустные напевы монастырского хора. Служил епископ. Когда кончилась обедня, владыка вышел на средину храма, и началось общее богослужение всей братии, пели все молящиеся молитву Богоматери. Голос общего хора покрывался голосом владыки. Голос епископа не выдержал, дрогнул и по его лицу покатились слезы. Без слов, но все поняли. Понял и я. К горлу приступили слезы, в глазах стало мутно, а сердце… сердце забилось тревожно, тоскливо.
Все поняли, послышались всхлипывания… А владыка молился на коленях и плакал. Плакали все…»
Судьба не оставляла Владыке времени для покойной жизни, весь короткий период его архиерейского служения в Свияжске — от вступления в права настоятеля до самого принятия мученического венца — был сопряжен с необходимостью борьбы словом и делом против оскудения веры, против неправды времени, против гонений, возводимых на Православие, против клеветы, обращенной будто бы лично против него, Преосвященного Амвросия, а, на самом деле, имевшей нескрываемую цель опорочить все православное духовенство, представить последнее чуждым и враждебным русскому народу. Народу, якобы жаждущему революционных потрясенний России. Однако, чем более откровенно и зло клеветали на Епископа, подвергали его гонениям, тем больший авторитет приобретал он своим исповедничеством и непримиримостью с грубым насилием новой власти, творимым над Церковью, ее пастырями и ее паствой.
Так, не успели еще утихнуть волнения жителей Свияжска и крестьян окрестных сел по поводу прошедшего суда, закончившегося так неожиданно победным оправданием епископа Амвросия, как в монастырь последовало постановление вновь учрежденной Финансовой Комиссии при Совете Крестьянских и Солдатских Депутатов Свияжского уезда от 29 марта 1918 года за номером №1, в котором говорилось, что Финансовая Комиссия на своем заседании 25/12 марта постановила:
«Обложить все женские и мужские монастыри уезда контрибуцией в размере 5000 руб. каждый в пользу Совета (даже не скрывает в чью пользу!- А.Ж.), почему Финансовая Комиссия предлагает Вам в 10-дневный срок со дня получения настоящего предписания внести означенную сумму в Правление Совета, в противном же случае, взыскание контрибуции будет обращено на скот монастыря и другое имущество, а Вы будете преданы Суду Революционного Трибунала» .
Опять угрозы Владыке, опять посягательства на то, в чем нет ни труда, ни заслуги грабителей. Сие предписание (первый документ новой Финкомиссии!), отпечатанное на школьном тетрадном листке, и было со всею торжественностью вручено Преосвященному Амвросию, на что последний отреагировал категорическим отказом исполнять подобные указы, во-первых, из-за нежелания участвовать в разграблении обители свт.Германа, во-вторых, из-за невозможности даже и при желании выплатить подобную сумму, а, в-третьих, по мнению епископа раз уж Церковь отделена от государства, то сии контрибуции есть вмешательства во внутренние церковные дела, что противоречит декрету «о свободе совести». Мысли эти Владыка развил в рапорте своем от 8/31 марта в Консисторию, покорно прося «Епархиальное Начальство принять возможные меры к ограждению святой обители от этого грабительского насилия большевиков».
И опять епископ Амвросий один из немногих, кто открыто и мужественно выступает против бесчинств новой власти:
«… я-то со своей стороны, конечно, не дам ничего, против ограбления монастыря постараемся принять меры. Что же касается угроз судом Революц. Трибунала, то и он мне не так страшен после недавнего суда, да едва ли туда и пойду, даже под пытками, вследствие тех грубых оскорблений, которые были нанесены на прежнем суде грубым председателем… — старовером — не только мне, но даже и нашему Угоднику Святителю Герману».
Впрочем, как замечает здесь же Владыка:
«правление обители, если бы даже и желало исполнить такое незаконное требование, решительно не имеет возможности это сделать за недостатком средств. Так, процентные бумаги, которых у обители было немного, вследствие декретов Совета Комиссаров, не приносят никакого дохода. Казенное пособие и земельные угодья — отняты. На дворе скотины только как у бедного крестьянина: одна корова, да две лошаденки… Текущих доходов, особенно, в зимнее время, хватает только на самые насущные нужды. И, если бы не особая к нам милость Божия, пославшая нам жертвенного хлеба свыше 300 пудов, то мы и сего насущного хлеба были бы лишены».
Надо заметить, что усилия епископа Амвросия увенчались успехом и с большой неохотой Свияжская финкомиссия отменила свое незаконное распоряжение. И этого своего поражения свияжские власти, конечно, не забыли.
До суда жители Свияжска, уже в течение нескольких лет наблюдавшие постепенное угасание славы обители, старались не вмешиваться в происходящее в монастыре, считая, что это дело епархиального начальства. Но после суда, где с особенной очевидностью высказались разнузданность и злонамеренность некоторых из монахов, в Консисторию стали поступать коллективные прошения об их удалении из обители. Горожан и богомольцев на суде, помимо прочего, потрясло то, что клеветники на епископа для управления монастыря — после изгнания своего настоятеля — предполагали учредить… Комитет. «Не трудно себе представить, — говорилось в одном из коллективных прошений мирян в Консисторию, — что вышло бы из управления обителью таким комитетом, председателем которого был избран иеромонах Антоний, известный в городе дурной репутацией…Но после оправдания судом Преосвященного, эти распущенные монахи стали сами уходить отсюда, должно быть, от стыда, а, может быть, из боязни народного суда».
3 мая в Свияжский монастырь прибыла от Духовной Консистории комиссия по расследованию беспорядков и взаимных жалоб настоятеля и братии монастыря. В составе комиссии находились: член Казанского Епархиального Совета, настоятель Спасо-Преображенского монастыря архимандрит Иоасаф, благочинный 1-го округа монастырей Казанский епархии игумен Феодосий и настоятель Софийской церкви г. Свияжска священник Константин Далматов. Это были, действительно, достойные пастыри, о которых должно вести рассказ отдельным порядком и неспешно. Так, всего два дня будет отделять мученическую кончину епископа Амвросия от того дня, когда престарелый 65-летний старец о. Константин Далматов без суда и следствия по распоряжению Троцкого был расстрелян вошедшими в Свияжск красноармейцами. Архимандрит Иоасаф в сане епископа Чистопольского, подвергнутый неоднократным арестам, тюремным заключениям и ссылками, ставший одним из наиболее близких и доверенных лиц митрополита Кирилла, будет расстрелян в Казани 2 декабря 1937 года. Игумен Феодосий, тогда еще настоятель Макарьевской пустыни, а позже Раифской обители, показал себя истинным защитником Православия, не поддавшимся соблазнам обновленчества и соглашательства с безбожной властью. Судьба его с середины 20-х годов после ареста и ссылки неизвестна.
Безусловно, комиссия из таких церковных деятелей не могла вершить неправедный суд. Допросив всех участников событий, о которых уже говорилось (всего 12 протоколов), комиссия постановила:
«Документами и опросами устанавливается виновность братии Свияжского Успенского монастыря в обращении к содействию гражданской власти помимо Епархиального Начальства для разрешения своих недоразумений с настоятелем монастыря Епископом Амвросием…»
Далее перечислялись все установленные вины тех или иных иноков: неподчинение настоятелю, непосещение служб, распущенность жизни и откровенно творимые соблазны для паствы, самовольное снятие с себя рясы и клобука. «Означенные преступления, — указывалось в постановлении комиссии, — предусмотрены церковными кононами Ап. 55; 4 Вселен. Соб. 7,8 и 9; и 6 Вселен. Соб. 34 и «определением Священного Собора Православной Российской Церкви о мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни» (Церк.Вед.,1918,№18, п.п. 2 и 5)» . Затем, определив степень вины каждого из виновников возведения на епископа гонений, комиссия предлагала на утверждение митрополита Иакова меры к пресечению дальнейших нестроений в жизни монастыря, указав предполагаемые прещения: от епитимий и строгих выговоров до лишения сана и монашества.
13 мая ст. ст. 1918 года православная Казань отмечала многотысячным крестьянским ходом на Ивановскую площадь память Священномученика Патриарха Гермогена со дней прославления св. мощей которого прошло уже пять лет. Престарелый митрополит Иаков с сонмом духовенства совершил торжественный молебен, а бесстрашный епископ Амвросий прибывший из Свияжска, «обратился к народу с простым, но пламенным и глубокожизненным словом назидания о благодатном народном единении и спасении русского государства общенародным подвигом под сенью святых Божиих храмов и под водительством Божиих Святых». Ныне нам видится особый промысел Господень в этом служении епископа Амвросия перед иконой Патриарха Ермогена. Через свой честный образ — икону — Священномученик Ермоген как бы благословил своего младшего сослужителя по Казанской Церкви — епископа Амвросия (бесстрашного, как сам Святой Патриарх, обличителя веро- и цареотступничества русского народа), на подвиг мученичества, неотвратимость которого сам Преосвященный Амвросий уже сознавал. Эта духовная связь тем более поразительна, что именно Патриарх Гермоген в 1595 г. (по др. свед.- в 1597 г.), в бытность свою Казанским митрополитом, перенес из Москвы в Свияжск чудотворные мощи Святителя Германа, основавшего Свияжскую обитель, где ныне настоятельствовал епископ Амвросий. И именно этой иконой, освященной на раке Патриарха Ермогена со вложенной частицей его святых мощей, спустя некоторое время другой св.Патриарх — Тихон, благословил Казанскую Церковь на грядущие испытания.
Второй раз Владыка Амвросий был арестован в июне 1918 года. Причин для ареста было множество, искали подходящий повод, благо непокорный и бесстрашный архипастырь давал их предостаточно. Так, когда Губземотдел открыл в отобранной части монастырских зданий свои уездные канцелярии, а на монастырском дворе устроил специальный пункт конного завода, то в часы обедни перед открытыми вратами храма проводили жеребцов, и ржанье перебивало монастырское пение. Тогда не боявшийся и царских чиновников Епископ прямо от обедни пошел к советскому земельному комиссару и потребовал убрать этот пункт из монастыря. На ссылку на решение Губисполкома, Владыка резко ответил: «Не допущу вашего кощунства у храма, где почивают мощи Святителя Германа. Если не уберетесь, то ударю в набат, соберутся мужики и всех вас прогонят из монастыря».
Как бы то ни было, но 6 июня ст. ст. епископ Амвросий был арестован. Дело принимало грозный оборот еще и оттого, что через два дня после ареста Владыки трое чекистов — Копко, Несмелов и Лавринович и четверо красноармейцев (до того проводивших обыск в Свияжском монастыре, с целью поимки офицеров-участников Казанского заговора во главе с генералом фон-Ахте, среди которых, якобы находился и сын казанского священника Сердобольского), решили произвести подобный обыск и в Раифской пустыни, а под предлогом обыска — еще и изъятие церковных ценностей. Пока красноармейцы в головных уборах срывали антиминс с престола и шарили в дарохранительнице, на колокольне ударили в набат. Быстро сбежались крестьяне окрестных деревень и убили кощунников. Присяжный поверенный Вячеслав Андреевич Румянцев и проф. Нестеров доказывали, что епископ, арестованный в Свияжске не может отвечать за то, что произошло в Раифе, причем уже после его ареста. Следователь Михайловский напомнил, что Владыка грозил в Свияжске набатом, а посему и просителям за епископа отказал, заявив, что епископ будет расстрелян. Отказал он и прибывшему с просьбой о выдаче Владыки на поруки епископу Чистопольскому Анатолию (Грисюк). Но когда на другой день рабочие Алафузовского и Порохового заводов, организованные известным протоиереем Николаем Троицким, возглавлявшим Братство Защиты Православной Веры, пригрозили забастовкой, Владыку Амвросия наконец-то отпустили на поруки епископа Анатолия.
О событиях тех дней повествует последнее из дошедших до нас письмо епископа Амвросия, датированное 14 июнем ст. ст. 1918 года. Удивительно не только мужество и самообладание Владыки, который как никто иной подвергся тогда преследованиям, но и его способность сохранить в подобных условиях природное умение живо изложить суть событий, сказать свое самобытное слово. Этот бесстрашный архипастырь и в тюрьме не переставал увещевать и обличать безбожников, полагающих угрозами смерти испугать епископа. Письмо было направлено в Епархиальный Совет под названием «Доклад о том, как епископ Амвросий был большевистской властью арестован, под усиленным конвоем препровожден в казанскую губернскую тюрьму и освобожден из нея…»:
«Вследствие кляузных доносов негодных монахов большевиков Свияжского монастыря и некоторых местных же общественных деятелей, большевистские власти с первых дней своего властительства добирались до епископа Амвросия, желая добиться его выселения за пределы «Казанской Федеративной республики» или, по крайней мере, за пределы г. Свияжска. С этой целью, без всякого сношения с сим епископом, был большевиками освобожден в январе месяце иеродиакон Феодосий (Илюкин), а затем — при самом деятельном участии этого разбойника и единокровного его приятеля иеромонаха Ильи (Борисова) — епископ Амвросий в первой половине марта месяца настоящего года был предан суду Свияжского революционного трибунала. Но здесь, вопреки всем стараниям большевиков, обстоятельства благоприятствовали подсудимому, и он с большим торжеством для него был судом оправдан. Но местные и Казанские большевики, посрамленные на этом суде, не покидали мысли добиться своего — изгнать из Свияжска ненавистного им за его деятельность «черносотенца» епископа Амвросия… Придраться, однако, было трудно, ибо епископ Амвросий не мог быть уличен в контр-революционных действиях, хотя конечно, как и все честные русские люди, ни в своих частных разговорах, ни в своих проповедях не скрывал своего отношения к большевистской власти, приведшей к явной гибели наше отечество. Но вот, в начале сего июня месяца (по ст. ст.) в Свияжск прибыла «чрезвычайно-следственная комиссия» с комиссаром Михайловским во главе, командированным будто бы из Москвы для раскрытия Московско-Казанского контр-революционного заговора против большевистской власти. Едва ли будет преувеличением, если мы скажем, что эта комиссия прибыла в милый и тихий град Свияжск со специальной целью — арестовать епископа Амвросия и при этом, если явится возможность, ограбить Свияжский и другие окрестные мужские монастыри. Об этом можно судить потому, что на первых же порах Комиссия проявила свою деятельность арестом наиболее расположенных к епископу Амвросию лиц (Захарова и Торопова), интересовалась «богатствами» Свияжского мужского и других соседних монастырей и очень любезно выпытывали кляузные доносы монастырских большевиков-монахов, от которых обитель Свияжская вот уже почти год страдает и доселе не может избавиться. Когда, таким образом, почва была подготовлена, тогда (6-го июня), и был, наконец, произведен арест епископа Амвросия (вместе с его келейником, иеродиаконом Иовом), чему содействовало еще избиение и сожжение в Раифской обители 7 большевиков, что крайне раздражило Следственную Комиссию во главе с Михайловским, который, поэтому, отнесся к епископу Амвросию, якобы хотя косвенно причастному к этому обстоятельству, первоначально крайне грубо. Но дальнейшая беседа с епископом смягчила и даже пристыдила сего грубого опричника, то и дело прежде угрожавшего расстрелом как самого епископа, так и других лиц. Продержав в своем помещении епископа от 5 до 9 часов вечера, следственная комиссия перевела его в тюрьму и посадила в ту одиночную камеру, откуда перед сим были взяты для расстрела 2 белогвардейца. Здесь и пришлось просидеть епископу, в тесноте и вони, почти 5 суток, но при самом благожелательном отношении тюремной администрации. Заботами и хлопотами священника Н.Троицкого, отеческой попечительностью Казанских Архипастырей и любовью Православного народа мы освобождены из темницы в Духов день, 11-го июня.
14-го июня 1918 г. Спасс. мон-рь Епископ Амвросий».
После освобождения Владыки Амвросия и его келейника Иова, упросившего чекистов арестовать его с епископом, дабы служить Владыке и в заключении, Преосвященный на некоторое время поселился в Спасском монастыре, управляемом архимандритом Иоасафом. Однако вскоре, на собрании Братства Православных Общин, Владыка заявил, что намерен вернуться в родную обитель. На все уговоры повременить с отъездом (все опасались за жизнь Преосвященного),епископ Амвросий просто и убежденно ответил: » Мы должны радоваться, что Господь привел нас жить в такое время, когда мы можем за Него пострадать. Каждый из нас грешит всю жизнь, а краткое страдание и венец мученичества искупят грехи и дадут вечное блаженство, которого никакие чекисты не смогут отнять». С глубокой верой в правоту своих слов Владыка вернулся в Свияжск.
Венец мученический епископ Амвросий принял 27 июля по ст.ст. 1918 г. В своем рапорте благочинный 2-го округа монастырей игумен Феодосий сообщал Преосвященному Анатолию, епископу Чистопольскому, что 26 июля ст. ст. 1918 года в Свияжский Успенский монастырь прибыли красноармейцы, чтобы реквизировать хлебные запасы. Епископ Амвросий вышел к солдатам (видимо, протестуя против сего очередного насилия) и был (около 4 часов пополудню) арестован. «Владыку отвели к городскому собору, около которого, подождав полчаса, повезли его на станцию Свияжск. Здесь, в вагоне, Преосвященный Амвросий и ночевал. 27-го в 7 часов утра Владыку вывели близ станции в поле, где, по рассказам очевидцев, Преосвященный стоял на коленях и с воздетыми руками молился Богу, пока рыли для него неглубокую могилу. Потом последовали выстрелы. Владыку стащили в яму и присыпали землей. О смерти Епископа Амвросия устно сообщила очевидица Александра Филиппова Ваняшина, жившая близ станции, на задах огорода которой и находится в поле могила Преосв. Амвросия».
По свидетельству протопресвитера Михаила Польского, Владыку Амвросия, приказал расстрелять сам Троцкий, командовавший Красной армией, бравшей Казань. Владыку арестовали в родной обители и вывезли вместе с келейником Иовом на станцию Тюрлема Московско-Казанской железной дороги. Там, из штаба 5-й армии, стоявшего в вагонах поезда Троцкого, Владыку вывели в поле, а келейника отпустили, запретив ему следовать за своим любимым Епископом. Через несколько часов, келейник нашел тело Владыки Амвросия, брошенное лицом вниз, проткнутое штыком в спину насквозь с вывернутыми при жизни обеими руками. Верный келейник похоронил Владыку на месте его мученической кончины и в продолжении 12 лет платил крестьянину, владельцу поля, чтобы тот не трогал поле поблизости того места, где покоилось на небольшой глубине тело священномученика. Место погребения, во избежание неприятностей со стороны большевиков, было известно лишь очень немногим.
Судьба келейника убиенного епископа — иеродиакона Иова (Протопопова) — такова: после закрытия Свияжского монастыря он перешел в Раифскую пустынь, где в январе 1930 г. (в сане иеромонаха) был арестован и (вместе с другими пятью монахами этой святой обители) — расстрелян, стяжав венец мученика как и Владыка Амвросий. Иеромонах Иов был в 1997 году — по благословению Святейшего Патриарха Алексия — причислен к лику местночтимых святых Казанской епархии, а в 2000 году к лику общероссийских святых в числе других преподобномучеников Раифских, убиенных в 1930 году.
По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия память священномученика Амвросия, епископа бывшего Сарапульского, настоятеля Свияжского Успенского монастыря, совершается 27 июля (9 августа) в день его мученической кончины, 4(17) октября — в день празднования Собора всех Казанских святых, а также — в день, когда празднуется Собор новомучеников и исповедников Российских.
